Немое сожаление

Круглый стол в столовой был накрыт богато украшенными тарелками, искушенными бокалами для вина, и великолепными серебряными приборами, олицетворяя роскошь знатной семьи, которая ещё не притронулась к изысканному ужину. Ароматы запеченного мяса и пряных соусов медленно распространялись воздухом, хотя еда уже начинала остывать.

Служанки, держащиеся на расстоянии от стола, любопытно выглядывали из столовой в холл. Взгляды их были полны удивления и тревожной заинтересованности в том, что происходило за его пределами. Но их любопытство было незаметно замечено старым дворецким, который, внимая своему высокому уважению к Старейшине, решил правильно исполнить свой долг. Взяв на себя роль сторожа, он плотно закрыл дверь и отчитал пытливых женщин.

В этот момент Домна, заметно встревоженная, стояла рядом с Лорканом, пальцы её впивались в плотную, но приятную на ощупь ткань, которая для неё была как спасательная верёвка. Его ответные слова, благородная причина разрыва отношений, не останавливали её страстных убеждений, и она продолжала уговаривать наследника. Её аргументы казались наивной сказкой о том, как дочь влюбилась в такого прекрасного мужчину. Но Кана не разделяла эти чувства, даже наоборот, ей был противен жених, и он, разумеется, об этом знал. Тем не менее ему нравилось выслушивать этот обман, и он соглашающе кивал, делая при этом задумчивое выражение.

Канарейка едва держалась на ногах, полностью растерянная. Она чувствовала себя как мошкара, попавшая в паучью сеть и пытающаяся выбраться из липкой, удушающей паутины. Её затуманенный взгляд метался вперёд и назад, то по второму этажу, то в сторону холла. Девушка пыталась решить, что ей делать: идти к бабушке или остановить мать, которая тоже попала в эти коварные сети. Но не успела она выбрать, как в её уши врезалась брошенная фраза Домны, которая уже была рядом и вцепилась в её руку.

— Я с ней поговорю! А вы лучше отправьтесь к себе и хорошенько обдумайте своё решение.

Темноволосая особа мгновенно оказалась ведомой за взвинченной женщиной, которая тащила дочь в её собственные покои. Перед тем как дверь закрылась за ними, среди расходящихся знатных гостей из холла, она увидела Лоркана. Его лицо оставалось холодным и невозмутимым, как каменная статуя на древнем дворцовом фасаде. Указательный палец впивался в висок, с настойчивой насмешкой, будто беспрестанно насмехался над обстоятельствами. Белокурая голова была опущена на ладонь, скрывая хитроумные уловки и коварные планы, готовые разрушить чьи-то надежды. Но когда их взгляды пересеклись, его губы медленно расцвели в ехидной улыбке, которая напрямую ударила по чувствам Каны. В этот момент она ощутила, что он всего лишь издевается над ней, как хищный паук, наблюдающий за своей пойманной добычей.

Раздался громкий звук, дверь хлопнула, а за ней последовало неустойчивое дыхание, прорвавшееся через едва сдерживаемые крики злой матери. Она осталась наедине со своей дочерью и, наконец, могла выразить всю ранее сдерживаемую ярость.

— Канарейка, — своим открыто презрительным тоном начала Домна, отбросив её руку, как будто это был какой-то бесполезный предмет, и пытаясь найти себе место в комнате. — Стоило мне только расслабиться, дать больше свободны твоим действиям, как ты устраиваешь подобное! Как ты посмела ударить своего жениха при всех?! За такое открытое унижение, тебе ещё повезло, что он не ударил тебя в ответ!

Её резкие слова, как ядовитые стрелы, метались в сторону Каны, которая все ещё стояла возле двери, прижимаясь спиной к стенке. Она ощущала, как пространство вокруг начинало сжиматься под давлением удушающей напряженности. Её не первый раз отчитывала мать. Это происходило столько раз, что молодая мисс, возможно, должна была уже привыкнуть к этому. Так оно и было до сегодняшнего дня... Девушка всё терпела и терпела, глотая горечь, не позволяя ей выбраться наружу. Наплевав на себя, она пыталась угодить холодной матери, жаждав получить хоть каплю родительского тепла. Но сейчас её внутренний стержень лопнул от накопленных годами обид.

— А как же я? — выдавила она, дрогнувшим голосом, который, наконец, нашёл силу прозвучать. — Разве я не была там унижена при всех? Почему... Почему вы не думаете о моих чувствах?

Их взгляды сплелись в молчаливой битве, как два лезвия меча, впервые отражая удары друг друга. Застенчивая дочь на этот раз не скрывала своих мыслей, что удивило мать, которой потребовалось немного времени, чтобы прийти в себя и ответить.

— Чувствах? — на красивых чертах женщины вырисовывалась какая-то горькая улыбка, но нос насупился от раздражения. — Разве в нашей семье когда-то кому-то было дело до чувств других?! Ты должна делать то, что тебе велят! Так было всегда. Ты не первая и не последняя, что должна лишь молча выполнять приказы!

— Но я не... — девушка сделала к ней встречный шаг, будто вкладывая в него всю решимость.

— Мне плевать! — резко перебила Домна, её глаза смотрели на дитя с яростью, словно она была готова проглотить каждое слово, которое Канарейка собиралась произнести. — Единственное, о чём ты должна сейчас думать, это как попросить прощение у чужака. Не важно каким образом, будь это баллады о любви или отчаянные слёзы с молитвой. Ты сама натворила эту беду, и тебе придётся это исправить! Делай, что хочешь, но ты должна обручится с наследником!

— Нет! — черноволосая дама взорвалась, её внутренний огонь горел ярче, чем когда-либо. — Ни за что и никогда у вас не получится уговорить меня выйти за этого человека...

— Думаешь, я хотела выйти замуж за твоего отца?! — мать перебила её отчаянным криком, словно её сопротивление сковырнуло старую рану. — Думаешь, я пытаюсь тебя уговорить?! Нет! Ты, как и я, лишь молча должна выполнять данный тебе приказ!

У Каны сердце уже разрывалось от переполненных смешанных эмоций. Она впервые услышала об этом. Конечно, она замечала, что родители не были так близки, по сравнению с дядей и тетей, которые не стеснялись показывать свою любовь напоказ, ласково обращаясь друг к другу, бережно и заботливо касаясь. Но услышанное все же повергло её в шок. Боль разрасталась внутри её груди, и появившиеся вопросы мучали девушку: если мать когда-то была в её положении, почему она заставляет дочь пройти то же самое? Почему, зная, как это больно и невыносимо, она настаивает на том, чтобы Канарейка вышла замуж за нелюбимого человека?

— Не буду, — горько пробормотала Кана, но в следующее мгновение её голос звучал увереннее, а изящный подбородок решительно поднялся. — Я больше не могу следовать вашей воле. Так что я не собираюсь выполнить ваш приказ, матушка.

Домна, чуть не задохнувшись от гнева, ощущала, как следующие слова где-то застряли в её горле. Ей в самом деле не приходило в голову, что её дочь встанет против неё. Сжав руку в ярости, она поднесла её, готовясь влепить Канарейке заслуженную пощёчину за непослушание. Но дочь не сделала и малейшего движения. Глаза женщины опустились до её раненых губ, а дрожащая рука так и повисла в воздухе, словно окованная нерешительностью, до тех пор, пока отец, который, как оказалось, был наблюдателем их разговора, бережно взял её ладонь в свою и успокаивающим, но твердым голосом заверил:

— Домна, успокойся. Не делай того, о чём потом будешь жалеть.

Жена подняла на мужа растерянный взгляд, но она не ответила ему. Глубокие чувства и слова, услышанные ими, наполнили комнату, и она не могла встретить его взор, как будто стыдилась перед ним за то, что он стал свидетелем её разговора с дочерью. Как оказалось, Гапон был не один. Не менее взволнованная Манижа стояла на пороге комнаты, не в силах заставить себя войти.

Черноволосый мужчина глубоко вздохнул и обратился к испуганной белокурой дочери с ноткой сожаления в голосе. Он попросил её проводить мать в комнату и побыть с ней, пока она не успокоится. Когда они ушли, отец посмотрел печально на Канарейку, затем подошел к ней и посадил на диван. Он достал из кармана вечернего фрака атласный платок и начал аккуратно вытирать кровь с раненых губ девушки.

Гапон всегда был молчаливым, но сейчас его безмолвие отражало нечто иное. На его слегка морщинистом лице читались следы внутренней борьбы, когда он пытался подобрать нужные слова или принять какое-то важное решение. Это было не похоже на него. Слабохарактерный мужчина никогда не вмешивался в дела жены и не перечил ей, когда та воспитывала детей, иногда прибегая к рукоприкладству. Но пару минут назад он не остался в стороне, и это было первым таким актом. Почему-то такие перемены слегка растрогали дочь, которая захотела высказаться:

— Отец, можете ли вы мне сказать, почему матушка меня так не любит? — её голос прозвучал с нотками грусти и горечи, и вопрос вырвался из самых глубоких уголков её души, как будто маленькая недолюбленная девочка прячется там.

Мужчина встревоженно уставился, в его выражении мелькнула маска сожаления, но она быстро уступила место слегка натянутой улыбке.

— Кана, это не так.

Он медленно опустил платок, который уже окрасился красными пятнами, затем неуверенно коснулся её руки и как можно убедительнее продолжил:

— Как родная мать, может не любить собственное дитя? Просто... Просто Домна не умеет любить по-другому. Я понимаю, это сложно понять, но иногда люди действительно не умеют выражать любовь так, как мы ожидаем. Но важно помнить, что она все равно любит тебя, даже если это не всегда проявляется явно. — отец погладил её по волосам и добавил, как бы рассеивая её заметные сомнения. — Знаешь, когда ты была маленькой и болела, твоя мать не отходила от тебя ни на шаг, и всю ночь не смыкала глаз от беспокойства.

Девушка потрясенно пошевелила ресницами, представляя эту сцену в голове, но сколько бы она ни старалась, картина не прояснялась. Все-таки она не могла представить суровую женщину такой: заботливой и любящей.

Канарейке не пришло в голову, что ответить отцу, и он, почувствовав напряжение, исходящее от неё, решил, что лучше будет оставить её одну, чтобы дать время всему разобраться.

Гапон встал и направился к выходу, но перед тем, как уйти, мужчина чуть не уткнулся носом в дверь и с дрожащим голосом проговорил:

— Прости меня, дочь. Я не был хорошим отцом и не смог стать достойным мужем. Возможно, в этом есть и моя вина, что ваша мать стала такой жесткой и неприступной, но отныне я не буду оставаться в стороне, так что хорошенько подумай, чего ты на самом деле хочешь.

И он ушел, оставив Канарейку с перемешанными чувствами горечи и тепла, которое оставили после себя его трепетные слова, в которых читалось немое сожаление.