Глава 11. Мог бы убить. Но не её

Никто кроме меня и Анабель не видел ту чёртову ночь.

И никто из «джокеров» не видел угнанную машину, которую я припарковал недалеко от небоскрёба. Старый додж чарджер покорно дожидается своего нового хозяина.

Хрен знает, что за идиот ездил на нём, но ещё ночью я нашёл в бардачке дубликат ключа зажигания. Насколько же нужно быть тупым, что бы хранить ключ от машины в самой машине?

Сейчас это на руку.

Кроме маски я прихватил свои перчатки. Сколько же на них крови... Хотя, на моей собственной коже её куда больше.

Выжимаю из машины максимум. Рёв мотора режет рутинный хаос улиц. Но голова ревёт ещё громче. Пытаюсь мыслить рационально, но эта бредовая ситуация никак не вяжется с рациональностью.

Единственное, что я могу сделать: приехать раньше Эда и других «джокеров», ворваться со стволом на сцену, устроить перестрелку, а после «взять в заложники» Анабель.

Снова «взять в заложники»...

Главное – не встретиться с Эдом. Он видел меня – и знает, что на мне чёрная рубашка. Конечно, сейчас ещё и плащ, но даже с ним меня можно узнать по одежде, а переодеваться просто нет времени.

Надеюсь, я сделаю всё быстро.

Спидометр соглашается – я скоро положу его стрелку.

Гоню по встречке собирая средние пальцы и маты водителей. Лишь некоторые относятся спокойнее, ибо маска, лежащая под лобовой, бросается им в глаза. Когда-то очень многие знали о лице «джокера».

Приход «джокера» означает приход страха. Люди до сих пор помнят наши маски.

Сейчас маска осталась разве что у меня, Коула, а ещё должна быть у Рейчел... Если, конечно, она её не выбросила. Хотя, ещё и Эд выпросил её у меня. Но как только моя названная семья «джокеров» полегла в моих же разборках с отцом и его итальянскими друзьями – я перестал давать маски новым людям.

Лик «джокера» стал для меня атрибутом мёртвых. Моих лежащих в земле «джокеров». Тех, с кем я начал. Тех, благодаря кому я не сдох.

Я не могу даровать это белое лицо непроверенным людям. Тем, кому только предстоит стать настоящими «джокерами». Тем, кто раньше был с моим папашей.

Мотаю головой.

Не напороться бы мне на копов...

Вопросы бьют по черепной коробке. Вырываются в сознание.

Зачем мне было рассказывать Эду о своём плане на семья Лава?!

Да, блять. Да! Сначала я хотел просто убить дочь грёбаного Эндрю Лава. Хотел показать этому ублюдку, что он сунулся не туда! И если бы не эта ночь – убил бы... Ведь, так?.. Убил бы?

Но я верил, что встречу зажравшуюся во славе девчонку, любящую бабки мудака-отца. А встретил чёртового беловолосого ангела...

Я слишком долго вожусь в грязи и крови, отчего привык думать о всех вокруг, как о себе – как о грязном животном. Я хотел верить, что жена и дочь Лава окажутся обыкновенными суками, которые пиздят деньги у государства не хуже меня. Хотел верить, что в этой мыльной опере мудак не я один.

Что, если бы на месте Бель оказалась другая ни в чём невиновная школьница? Я ведь даже не думал о таком раскладе. Одинокая и чистая. Убил бы?

Убил бы, ма?

Я клялся не становиться таким, как мой отец! Клялся на твоём трупе, ма! Клялся, сука, клялся!!!

«Джокеры» не должны прикасаться к чистым жизням... Это ведь тоже один из моих принципов. Неужели я стал забывать себя?

Треск. Левое боковое зеркало моего доджа отлетает – едва не влетел в морду встречному форду. Длиннобыдлый белый воротничок затормозил, ждал, что я выйду возмещать ему ущерб. Но пошёлка он на хер. Я пытаюсь сделать в своей жизни хоть что-то правильное. Спасти человеческую жизнь, например.

Бель не застуживает смерти. Не заслуживает мучений. Она достойна, мать её, лучшего! Она достойна того, чтобы я свалил из её жизни так же резко и быстро, как в неё ввалился из той блядской двери под землёй!

Ага, я урод, и я делю людей на «достойных» и «недостойных». И если «недостойных» я сам топчу как блох, то «достойных»... Не помню, кого ещё можно отнести к этой касте. Разве что моих «джокеров».

«Я слишком привык грязи...» – напоминает внутренний голос. А в грязи действительно тяжело найти «достойных».

Но в ту чёртову ночь... Походу, тогда я ненадолго отмылся от крови, несмотря на то, что моя собственная лилась из меня же. И да, мне снились лица тех фэбэров, что погибли от моих пуль... Снились их плачущие семьи, их голоса, проклинающие меня на вечные мучения – надеюсь, они чувствуют мои муки и им хоть слегка легче. Снилось даже то, что я убиваю саму Бель. Прямо в сердце...

Глупо, но сидя на кровати, чувствуя горячие касания Бель, я не ощущал себя мерзким и грязным. Я ненавижу себя за это. Ненавижу, что почувствовал себя нормальным. Но это сделала она. Отмыла меня своими синими глазами. Синими-синими...

Бель... Она просила не называть её так.

Бель.

Бель «достойна». Она достойна не отвечать за своего папашу. Достойна не знать Эрона Дайера...

Больной Эд отымеет её как только затащит в машину... Он будет скалиться и рвать её. Рвать до смерти. Рвать даже душу. 

На ней не останется живого места. Ни снаружи, ни внутри.

Эд прекрасный «джокер» из числа новобранцев. Но он больной на голову ублюдок. Мой дружище Эд получает наслаждение и от пыток. Эд уже фантазирует на тему того, как доведёт дочь Лава до смерти, при чём совсем не оружием. Я не решился передавать ему Рейчел – он бы её стёр в порошок, не говоря об Анабель...

Я и слова сказать не успею. Если Эд настроен, то его и цепь не удержит.

Тем более объяснить мотивацию не убивать девчонку будет сложно. Я знаю как итальяшка-Хесуно манипулирует людьми, и после разговора с ним Эд весь на иголках. Попытаюсь уберечь Анабель – запишет в одну строку с Рейчел. Если бы не Хесуно – я бы поговорил с Эдом. Попытался договориться. Убедить. Но сейчас поздно, итальянец уже отложил червя в мозгу Эда.

Да, «джокеры» знают: я – лидер. Я не предам их. Лучше умру, чем предам. Лидеры, идущие впереди, всегда сдыхают, но никогда не бегут назад – позади толпа, прорваться нельзя и при желании. Но Эд имеет вес, и если его больная – ебанутая и отбитая, – башка подумает, что лидер «джокеров» может быть изменником – эти мысли смогут посеять первые ростки разлада... Сейчас дерьмовое время, многие из людей отца только и ждут разногласий.

Обгоняю очередную колонну машин. Сворачиваю на мост. Нужно ускориться. Главное, чтоб движок доджа не сдох. Этот старик прошлый век видал.

Я снова трясу своей головой. Кружится. Мотыляю слишком сильно – хочу растрясти мысли и выкинуть их через уши. Тщетно.

Снова Бель. Снова моя проблема. Она прямо как пуля, которую вовремя не достали, которая умудрилась срастись с организмом против его воли. Не выковырять без без куска плоти.

Каковы были шансы на то, что я встречу дочь Лава так? Каковы были шансы на то, что именно она выручит меня. Почему вообще она? Как я умудрился напороться именно на дочь Лава?! Почему она была в этом заплесневелом подвале?!

Сука...

Я ведь ничем не лучше своего папаши. Мои мысли об убийстве несчастной и невиновной девчонке – его методы.

Но почему, если я и так мудак, я не могу оскотиниться целиком?!

Сука. Сука! Почему конченная сущность моего папаши не перешла ко мне целиком?! Был бы он на моём месте, то сам бы трахнул эту школьницу, а Эда нахрен послал. Ему было бы насрать на мораль и долг. Моему любимому бате было насрать даже на жену. На её жизнь и жизнь сына! Хер ли я – это не он?!

Хера я не такой?!

Ведь даже мама говорила, что выпачканный в крови я похож на отца..

Ночь... как сейчас помню. Моё первое убийство. Тринадцать, кажется, лет. Руки в крови и искренний испуг мамы смешались в одну вязкую массу. Дышал кровью из своего носа. Её испуг перемешанный со слезами.. Прости, ма... Так нужно было. Я же сохранял свою жизнь. Мне было страшно умирать – у пиздюков так всегда: им страшно умирать. Я думал, что лучше быть животным, кусать, царапать, бить, резать, бить камнем и ногой... быть животным, но зато живым. Ты не понимаешь, ма. Ты ведь не сопротивлялась..

Если бы ты была жива, то ты и убийство отца не одобрила бы. Что уж говорить о той ночи, когда мелкий подросток пришёл домой, искупавшись в крови. Но так было нужно, правда.

Ты смотри..

Смотри же, ма! Я всё таки не отец. Даже не похож на него! Я несусь в центр города за девчонкой, которая мне лишь раны зашила. Которая всего лишь спасла меня. Всего ли не увидела во мне чудовище. Всего лишь...

Но представь, ма, я даже её переубедил. Сказал что-то вроде: «я хотел тебя застрелить, Бель». Она и испугалась. Я ведь и тебя обманывал, а ты пугалась. Это я так пытался и пытаюсь отгородить людей от себя.. Но почему-то мне кажется, что ей врать не стоило. Даже во благо. Но я врал. Почему? Да потому что я исчадие ада, и меня бесит, если во мне не видят меня. Не видят чудовище. Не видят «джокера». 

Я не отгораживаю людей, не ставлю клетку ради их безопасности. Я просто заковываю себя в цепи, но показываю, что в любой момент могу разорвать оковы. Я хочу, чтобы меня боялись.. я привык. Стал таким и привык.

Прости, ма. Всегда надеюсь, что ты как-то услышишь меня. Но у вас, в тех краях, даже телефонную связь не провели. Нихрена у вас там нет и никогда не было. И мыслями пообщаться точно не выйдет – тебя нет. Нет прямо как чистилищ, и раев с адами. Были бы – меня бы давным-давно распинали, сразу после отца. Хотя нет – на крестах висят распятия других чуваков. Более чистых что ли. Нас бы забили камнями. Но я живу. Выродок. Максимум во что можно верить – это зад. Никак не ад. Жирный, вонючий и дерьмовый зад – самое оно для нашего мира. Для меня.

Хотя, если Ад – это то, что здесь, что на Земле, то я согласен уверовать в него.

Здесь я и сам самый обычный озлобленный чёрт.

Я машу головой и молниеносно выворачиваю руль. Сучьи мысли! Чуть во встречный грузовик не влетел.

Осталось немного. Пока поток авто мелькает за окнами, я прикидываю где может быть Эд. Он собирался в клуб, значит ехать ему дольше. Я должен успеть.

Поворот. Ещё один. Встречка. Срежу по жилому району. Поворот. Я близко.

Пора завязывать с думами. Всю дорогу проехал как в тумане.

«Читать надо меньше, кретин. Писатель хуев!» – подсказываю сам себе и хочу плюнуть. Не хочу пачкать салон.

Уже слышна площадь.

Анабель пробудила нечто, что начало жить собственной жизнью. Площадь начала жить своей жизнью. Теперь никому не интересны планы героя и борца за безопасную жизнь. Теперь все жаждут подробностей из жизни самого Лава.

Каждый из чертей хочет быть апостолом. Хочет знать грешки ближнего своего – такого же чёрта.

Шум людей давит на черепную коробку. Хочет взорвать её.

Иногда я сжимаюсь в толпе.

Шум такой, как в ту рождественскую ночь на площади – мне было от силы пять, все вокруг что-то говорили и кричали: радовались бляди, – а отец бил мою голову ногой, пока я рыдал, бил лицо своей огромной ладонью, пропахшей табаком, пока я рыдал. А люди весело встречали какого-то премьера, чи самого президента. Наверное, в ту рождественскую ночь я в первый и последний раз умолял бога и его сына остановить мои мучения.

А отец бил. Даже не помню за что. Скорее всего, просто потому, что ненавидел меня ещё сильнее, чем я его. Я умолял – меня не слышали.

Вряд ли он херачил меня и во всю силу, но в пять мне хватило и половины.

В то Рождество я впервые просил небо, но ничего не услышал в ответ. Мама рассказывала, что её дорогой друг с креста всё слышит, всегда отвечает, что он спасёт нас от грешного папаши. А они там все болт забили на мелкого сын этого грешника. Наверное, потому что дети тоже причастны к грехам родителей.

В то Рождество я впервые разочаровался в людях. Хрен с этими: у господ на небе дела поважней – похуй им на избиение гадкого сопливого пиздюка. А вы, засранцы, президента и рождественской ёлочки никогда не видели?!

Взмолится ли Бель? Людям плевать, как было плевать на меня. Услышат ли её где-то там? Или я всё успею раньше божьего спасения, на которое и так надеяться себе дороже?

Я не должен допустить того, чтобы ей пришлось молить о помощи.

Пытаюсь разглядеть машину Эда, но вокруг пусто. Возможно... я успел.

Маска.

Теперь я вижу мир его глазами. Глазами «джокера». Моё чудовище, сидящее где-то внутри и обгладывающее остатки так называемой души – теперь снаружи. Оно подменило моё лицо. Странное чувство...

Страннее лишь то, что белый лик «джокера», поглотивший моё собственное лицо, забравший мой голос, мои глаза  – сделал это не ради совершения очередного греха. Маска спасает меня. Спасает Анабель.

Машина стала кораблём разрезающим воду океана, но вместо океана – люди. Все они расходятся перед идиотом-водителем, которому приспичило переть на своём старье прямо по площади.

Прорываю толпу чёрной железной мордой. Разгоняю рыком. Не сигналю –оставляю гнетущую и обманчивую тишину за собой.

«Ложное затишье перед бурей» – думается мне.

Нужно подъехать ближе. Чем ближе будет машина, тем быстрее я смогу усадить Анабель и уехать прочь.

Куда? Решится по пути: у меня голова не резиновая, там и так слишком много место выделено мыслям о моей проблеме – о чёртово-ангельской Бель. Стоит помнить и о Эде. Ещё и господь со своим сыном, обществом и Рождеством каким-то раком запёрлись в мою черепушку.

Всё! Мест нет! Башка закрыта на перерыв. Для открытия следует вытащить из Анабель из лап отбитого Эда Импоса.

Люди недовольны. Я мешаю им наблюдать за шоу на сцене. «Воссоединение папаши и дочери» – вот сегодняшняя драма. Никто ещё не знает о следующем акте трагедии: «Похищение белокурого ангела». Хотел бы я сказать спасение, но для всех мой выход станет именно похищением.

Люди ругаются. Люди заглядывают в окна доджа. Люди видят меня. Люди пугаются.

Люди всегда видят сильного. Люди никогда не разглядят под ногами рыдающего ребёнка.

Коп.

Идёт через толпу прямо ко мне. Приехали.

Дальше пешком – как раз осталось немного до сцены.

– Господин, прошу прощения... – начинает коп, постукивая по смольному капоту машины.

Захлопываю дверь и закрываю на ключ. Бросаю короткий взгляд на кобуру копа. Смотрит темнота зениц «джокера» – не я.

Маска настораживает его. В его голове наверняка всплывают случаи с такими масками...

– Сэр, что это на вас?.. – спрашивает он.

– Моё лицо. – Глухо чеканю ответ. Маска говорит сама и даже не трудится ради приличия открывать рот. 

Тяжёлый удар рукоятью пистолета по виску заставляет копа упасть на асфальт. Хочет встать. Я несколько раз бью по его челюсти. Лёгкий хруст. Его мускулы ослабли. Теперь защитник общественного порядка наверняка хорошо выспится.

И всё же хорошо быть в толпе. Ещё бы не её шум, заставляющий меня непроизвольно напрячься... Но даже с ним толпа хороша – она слепа. Поэтому в ней хорошо. Лишь несколько парней заметили это избиение, но взглянув на маску, они сразу же сделали вид, что ничего и не произошло.

Забавные мы – люди, – существа.

Плыву через вязкую массу пустоголовых мужчин и женщин. Половина из них даже не обращает внимания на мою пушку – зрелище куда интереснее. И большинству неважно, что я могу расстрелять любого, главное – насладиться представлением.

Секунды замедляют свой ход.

Я знаю зачем пришёл. За ней.

Но... Эндрю. Так близок. Там наверняка его охрана, и всё же меня не тронут если я буду с Анабель. Что, если выстрелить?..

Что они будут делать без идейного наставника и вдохновителя? Если не станет Эндрю Лава, станет ли им всё равно на его дочь? Начнут ли палить в меня, осознавая, что я могу задеть девчонку?

Разберусь на сцене. В голове слишком мало место. И всё же...

...Где-то глубоко во мне проносится одна единственная мысль, такая мимолётная  и незаметная, что ей как раз хватило места в забитом доверху черепе: «не на её глазах.. не так.».

Публика жаждет зрелищ.

И я уже здесь.

Шаг. Ещё один.

Выстрел в небо. Стреляю снова. И опять хлопок. На самом деле смешно слышать, как люди вправду называют выстрелы хлопками, словно от этого пропадёт дух смерти.

Где-то в облаках осталось три дыры. Слепая толпа отстранилась от меня, как от чумного. Люди давят друг друга, только бы оказаться подальше от обезумевшего, стреляющего в небо забавы ради. Вот я и исцелил толпу – она снова видит. А вот в детстве мой плачь не оказал такого эффекта..

Родился новый герой. Внимание пало уже на него. Я в центре глаз.

Крики, голоса, шёпот, визги – всё утихло. Опустилась почти полная тишина.

Поднимаю подбородок к сцене. По-театральному медленно.

Эндрю чувствует зачем я здесь. Я вижу его глаза.

Анабель застыла подобно греческой богини. Те чёртовы статуи Афродиты и Афины Паллады в гордом клубе «Афины» никогда не выглядели так завораживающе величественно и до красоты непоколебимо, как она... Её смешавшийся страх и несгибаемая стойкость отражаются даже на бледном личике. Таком аккуратном и светлом.

Вспоминаю заплаканные синие – куда синее любого океана, – глаза.

– Маленькая бледная принцесса... – шевелю я одними только губами. Маска помогает и здесь: мой шёпот остаётся со мной. 

Какого хрена со мной происходит?

Без каких-либо резких движений навожу на неё пистолет. Снова театрально медленно.

Случайно замечаю, что навёл ствол на сердце Бель. Как во сне..

– Ко мне. – Зову Анабель не своим голосом. С ней говорит «джокер», чей голос более каменный, скрипучей и и низкий. Этот голос кажется эхом, вылетающим из застывшей гримасы демона-«джокера».

– Не стрелять! – Выкрикивает сам Эндрю. Вооружённая охрана не шевелится. Застыла подобно пустоголовым идолам.

– Быстро ко мне!! – Теряю терпение, понимая, что она смотрит в мои прорези для глаз, но и не думает шевелиться. Что-то подсказывает мне, что Эд уже близок – поэтому со всей резкостью закидываю дуло пистолета к одному из прожекторов. Осколки сыплются на сцену.

– Тебе нужны деньги? Что тебе нужно? – папаша Анабель медленно поднимает руки, и так же медленно приближается ко мне.

– Твоя дочь, – чётко отвечаю. – Не шевелись. Или мне придётся прострелить её черепушку. Ты ведь дорожишь ей? – киваю на напряжённую Анабель, параллельно обводя по воздуху её контур пушкой.

Она не двигается. Иду сам. Охрана Лава желает сорваться с цепи прямо как стая церберов. Но босс дал приказ. Босс боится за дочь. Он не хочет, что бы она умерла. Ему не нужно отвечать, что дорожит – глаза всё говорят.

Поэтому я здесь, старик. Для того, чтобы она не умерла.

Может ты и сука, Эндрю Лав. Может ты и бросил свою дочь, ещё и почти что отрёкся от неё своих публичных заявлениях. Но ты хочешь того же, чего и я. Мы оба хотим втащить её из дерьма.

Ты же должен понимать, что за её головой уже выехали стаи псов. И мои псы, в отличии от твоих вооружённых до зубов церберов, не такие и управляемые.

Не знаю, узнала ли Анабель мой голос. Маска сильно искажает его, но эта девчонка не из глупых. И всё же, она боится. Видно, я приучил её бояться оружия. Обмудок.

Лидер великой «Партии Света» не в силах пошевелиться. Он ждёт, а я иду.

Он по-настоящему боится за дочь. Неужели поэтому пытался вычеркнуть её из жизни? Неужели и правда сумел на неё забить настолько, что Анабель пришла к нему зама?

Я делаю последний шаг между мной и Бель. Стираю расстояние. И одним движением прижимаю её к себе, слегка зажав тонкую шею локтём. Приставляю холодный ствол к её виску. Снова холод у её кожи.. Снова я.

Она не плачет и не издаёт ни звука. Всё замерло. Только вдали уже слышатся сирены копов.

С усилием я выдавливаю весь воздух из лёгких. Тяжело выдыхаю, отчего Анабель слегка ёжится.

Она здесь. Не в машине Эда. Не кричит, не плачет, не истекает кровью. Её чистую душу и обжигающе невинное тело не ломают. Наконец я кое-как дышу.

Она со мной.

Пора валить отсюда.

Веду Анабель прочь со сцены, не убирая пушку от её бледной кожи.

– Пожалуйста... – запинается, – молю..  – шепчет Эндрю так тихо, что кажется, будто он лишь шевелит губами. Но даже такая гремучая тишина перебивает бурлящую толпу снизу.

В его взгляде я вижу не только еле заметную влагу от страха за дочь. Нет, в нём что-то большее – такой же взгляд был у мамы, когда она боялась за меня. А боялась она всегда... я наизусть знаю этот взгляд. Я его выучил и привык игнорировать...

– Заткнись. Мольба никогда не поможет. – Холодно отзываюсь я, убеждая в бесполезности молитв скорее себя, чем его.

Отталкиваю Анабель вперёд, и она чуть не падает со ступенек сцены. Кое-как удерживает равновесие.

– Пшла вперёд! – эхом маски выкрикиваю я, а глазами выискиваю машину Эда вдали. Он точно смотрит эфир. На нас направлен не один десяток камер.

Кто-то сзади делает громкий шаг.

– Не смей!! – надрывает глотку Эндрю.

Разворачиваюсь на него с диким желанием разбить рожу, но замечаю – он орал не мне. Краем глаза вижу парня с автоматом – это он медленно шагнул секундой ранее. А теперь так же медленно наставил на меня оружие.

Я не тяну с развязкой. Парень замедлил из-за своего босса. А я нет.

Выкидываю руку в сторону нерасторопного охранника и вдавливаю спусковой крючок. Он роняет автомат на пол, а сам с хрипом валится на пол. Держится за своё брюхо.

Я только ранил. А ведь мог убить. И он мог. И мы оба по-своему были бы правы, если бы отобрали друг у друга жизнь. Забавно.

Вновь навожу свою пушку на Анабель, которая уже развернулась лицом ко мне.

– Скажи что-нибудь. – Просит девчонка с робкой полу ухмылкой. Она боится, но верит... Или знает?

– Вали к машине. – бросаю я, а рука всё сильнее сжимает рукоять пистолета. Чувствую, что Эд близко.

– Ты не убьёшь меня. Ты ведь боишься. Чего?

«Того, что тебя едет насиловать и резать ёбаный Эд!!» – оставляю крик в своей голове.

– Думаешь, боюсь? – резко приблизившись к её лицу, шиплю так, что бы услышала только она, шиплю так, чтобы она сжалась: – Бояться стоит тебе. – И я даже не вру. Лишь немного не договариваю о том, кого именно следует бояться.

Пускай боится меня. Я привык.

– Я не скрываю, что боюсь твоей пушки, – шипит мне в ответ. Прямо в маску, – а вот ты... чего бояться тебе?

Хочу сказать ей всё, что набито в моей голове. Всё, от чего череп уже трещит и хрустит.

Но я молчу. Молчит лик «джокера», прожигая её двумя чёрными прорезями, где должны быть глаза. 

Её прожигает темнота. Она ёжится.

Она говорит мне о моих же эмоциях.. Как она вообще читает меня через маску? Как можно читать меня? Или виной мой голос? Неужели он выдаёт страх за Анабель? Быть не может...

Что со мной такое? А вернее, что с ней?

Я снова толкаю Анабель. Веду её словно смертника, которого вот-вот пристрелят в спину. Знали бы все они, что я сейчас вытаскиваю её хрупкую шею из петли, а вовсе не наоборот.

Эндрю не сводит глаз. Даже сейчас, когда я запихал Анабель на пассажирское сидение – он с гордо поднятой головой и дрожащим подбородком смотрит в глаза моей маски.

А ведь я мог убить твою Анабель, Лав.

Мог бы убить.

Но, видно, не её.

Не спускаю глаз со сцены, дабы не упустить выходку очередного охранника, который захочет меня пристрелить.

Пора.

Я давлю на педаль газа, поднимаю дым с запахом жжёной резины. Распугиваю всю толпу немощных зевак оглушительным рёвом мотора. Но рёв становится громче, хотя мой додж на пределе...

Понимаю: я слышу другую машину несущуюся сюда.

Эд.

Люди вокруг отпрыгивают в разные стороны – освобождают арену гладиаторов. Я чувствую себя героем тупорылого фильма, где мне предстоит убегать от собственного человека, с которым ещё совсем недавно я работал на общее благо, но перед этим побегом ещё нужно устроить эпичнейший токийский дрифт – всё таки бюджет фильма не мал, люди требуют экшена.

Полностью рефлекторно я высовываю свою руку в окно, и начинаю стрелять по колёсам Эда.

Что ж ты творишь, Рон?

Сколько осталось патронов? Семнадцать минус четыре. Ещё четыре сейчас.

Девять. Ещё можно потратить пару, чтобы точно отстали...

Пригнитесь, парни..

Сам того не замечая, я до боли зажмуриваю свои глаза и выпускаю две пули прямо в стёкла тачки Эда. 

Крошу свои зубы друг о друга. В «джокеров» я ещё не стрелял.

Оглядываюсь на сцену – Лав до сих пор там.

Судя по орам и матам из машины Эда: я сумел пробить резину. Зацепил ли кого в салоне?.. У меня есть лишние секунды. Копы не погонятся за мной сразу, если будет угроза для важной шишки...

Одним махом я убираю голову Анабель от пассажирского окна.

Кричит. Целюсь на сцену. Целюсь в её отца. У меня семь.

– Нет! Нет! НЕТ! Урод!!! – Острые ногти Бель впиваются в мою кожу даже через толстую одежду. Хорошо, что на мне маска, и лицо останется целым.

Я должен, понимаешь? Для твоей же жизни. А после стрельбы в своих парней – и для своей тоже. Нам обоим нужно скрыться, принцесс.

Эндрю не убегает. Он не ищет прикрытия. Этот придурок как полоумный бредёт к микрофону и начинает свою нерасторопную речь. Я понимаю, он даже на похищении дочери готов сделать шоу:

– Этот день, господа.. Этот день... Это и есть начало конца для тьмы! Каждый преступник будет наказан! Моя любимая дочь, которую я прятал от этих зверей... моя любимая дочь.. пострадала! Сегодня они надели свои маски, но уже завтра я сорву их с каждого ублюдка!!

Несусь по тротуару – я почти свалил. Пытаюсь держать руль одной рукой. Второй пытаюсь держать Лава на прицеле, а Анабель подальше от ствола. Она дрыгается как в конвульсия, боюсь зацепить её при выстреле.

– Я сорву их маски вместе с кожей!! Криминалу придёт... – он не заканчивает фразу.

Мой выстрел прервал его блядский лозунг. Тварь. Тварь! Орёт, чтобы разозлить меня. Ему что, реально похрен на собственную дочь?! Нужна лишь слава героя?! Стреляю снова и снова. Несколько оглушительных выстрелов накрывают эту площадь, съедая даже крики толпы.

Сколько осталось в обойме? Не знаю. На поясе есть ещё запасные.

Он жив. Этот урод жив – я знаю. Я не пытался его убить. Это урок. «Джокер» не повторяют дважды.

Я пытаюсь убедить себя, что сделал это ради банды. Но где-то глубоко, я понимаю, что за секунды до этого стрелял в своих «джокеров»... Я не показывал ему, что «джокеры» не повторяют дважды.

Я просто спасаю свою жопу. Я просто сбиваю копов с хвоста, чтобы они помогли этому херову оратору.

Я просто спасаю её..

Анабель колотит меня своими маленькими кулачками. Наверное подумала, что я хочу прикончить её папашу прямо здесь. Пытается сорвать мою маску. Кричит только громче.

– Не переживай, малышка. Говно не тонет, – с этим философским высказыванием, я как можно аккуратнее отталкиваю девчонку к двери. Пусть она боится меня, тогда её будет проще защитить...

Выруливаю на почти что пустую дорогу. Всех испугала стрельба, и многие водители просто остановились, боясь двигаться через опасный участок.

В зеркале заднего вида я замечаю удивлённые лица моих «джокеров». Они бегут прочь от своей дырявой машины, одаривая мою убегающую задницу хищным взглядом.

Мои парни даже не стреляют. Они впали в транс гнева и ощущения предательства от своего же неизвестного брата в маске. Только один Эд судорожно набирает что-то в телефоне на ходу. Его тело становится почти что точкой на расстоянии нескольких кварталов, но даже отсюда я вижу и чувствую эмоции Эда.

Он искренне ненавидит «джокера», стащившего его жертву прямо из под носа. Он искренне ненавидит меня, хоть пока и не знает, что за маской – я.

Какой же я идиот.

Видишь, ма, всё у меня всегда через жопу. Я вроде бы спас девчонку, но ещё и принёс разрушение в наши с ней жизни. Куда нам? Где мне спрятать её от смерти, а себя от предательства? Где мне спрятать маску и вновь вернуть лицо? Где мне стать привычным кровавым Эроном Дайером – лидером «джокеров», который стреляет в кого угодно, но не в своих парней.

Я в дерьме, ма. Как всегда. Что бы я ни делал, в кого бы я не стрелял – я всегда в дерьме.

Мне нужно закончить начатое. И по возможности не разрушить её и мою жизни ещё сильнее. Её нужно укрыть. А мне стянуть лицо «джокера». Я ещё могу вернуться к привычной жизни. Нужно просто перенаправить весь гнев и ненависть, адресованные беловолосой дочери Лава и неизвестному «джокеру» в маске на самого придурка-Эндрю.

– Зачем ты туда полезла... – шепчу абсолютно чисто и без капли сарказма.

Анабель отвечает лишь ненавистным полупрозрачным и блестящим взглядом. Её синие глаза будто светятся.. Она хочет убить меня прямо здесь.

И она права. Даже парни хотели бы. Она тем более.

Изучаю её белые пряди, спадающие с плеч, прикрывающие быстро поднимающуюся грудь. Белые, как снег.

Ей плевать даже на мой взгляд, укутанный тьмой. Молчит.

Правильно.

Пусть молчит и сторонится меня. Сейчас всё равно нет времени на разговоры. Копы где-то здесь, люди Лава могли выехать на своих машинах, да и мои «джокеры» тоже неподалёку... Нужно продолжать действовать.

Спасение и смерть...

Однажды... Давно воды Мичигана спасли меня. Теперь озеро поможет мне спасти чужую жизнь.

Оно обязано мне помочь.

Мичиган наверняка помнит тот день, когда его бескрайние воды укрыли меня. Спасли.

Тот день, когда я остался один. Когда я не сумел спасти единственного родного человека. Когда я захлёбывался не от воды озера, а от своих солёных слёз. Когда смотрел на столб пламени, оставленный мной посреди бескрайней толщи воды.

Меня передёргивает.

Я никогда не перестану просить у тебя прощение, ма... Во сне ты говорила, что я не виноват. Но знаешь, лучше бы я сдох рядом..

В этот раз я спасу не только себя, честно. В этот раз Мичиган поможет спасти жизнь маленького беловолосого ангела.

– Им была нужна я?

Едва не вдавливаю тормоз. Хочу, чтобы мир вдавил тормоз. Она поняла?.. Поняла, что спас?

Хочу промолчать. Хочу объяснить, что меня, блять, нужно бояться!

Не считай меня спасителем, прошу.

Хочу молчать, но почему-то смотрю в её синие сияющие на свету глаза. Еле заметно в них поблёскивают слёзы. Она снова смывает с меня грязь своими чёртовыми синими глазами. Окунает в купель.

Не могу молчать.

Отвечаю её выжидающему синему взгляду. До безумия, сука, синему. И кажется, я уже обезумел. Иначе я не могу объяснить то, зачем вообще открыл свою пасть:

– Тебя никто и пальцем не тронет, – говорю я своим голосом.

Почему-то именно сейчас «джокер» на моём лице забыл выговорить мои слова вместо меня.

Бель просто глядит вперёд.

О чём молчат её глаза?

Молчат и мои, скрытые тьмой маски.

В ней душно, как в Аду. Но всё верно: я же здесь. Я же на Земле. Значит я в Аду.

Неужели и для такого ангела, как она, Земля – это адская духота? Где же тогда справедливость?