Я вижу свет

   Прогремел оглушительный выстрел, и в следующий миг, лишившись поддержки, я повалился на пол. В первые секунды я не мог понять, почему я всё ещё жив и почему не чувствую боли от выстрела? Затем я почувствовал, как кто-то обнимает меня. У этого человека сильно дрожали руки, когда он прижимал меня к себе — отчаянно, но осторожно, будто я был самым хрупким растением, которое может сломаться от одного неправильного прикосновения. Затем я услышал дрожащий, полный беспокойства и кажется, облегчения, голос:

— Ки Хун, я здесь. Слышишь? Я здесь.

   Его губы судорожно касались моей головы, лба, щёк, он снова и снова повторял сказанное. Этот человек плакал — я понял это, когда его слеза горячей дорожкой пробежала по моей шее. И я заплакал вместе с ним.

   Окончательно прийти в себя мне удалось только на десятый день после освобождения из камеры. Но чувство, что я сошёл с ума, так никуда и не делось. Возможно, оно останется со мной до конца моей жизни, и я больше никогда не стану прежним. Возможно, воспоминания о тех ужасных часах наедине с Баном никогда не дадут мне спокойно жить. А многочисленные раны и вывихи даже с самым лучшим уходом и дорогостоящим лечением будут ещё очень долго заживать. Последствия пыток Бана со мной навсегда.

   В тот день за мной пришёл Ин Хо. Узнав, где я, и в последнюю секунду ворвавшись в камеру, он успел выстрелить в Бана до того, как тот нажал на курок у моего виска. Не знаю, был ли я рад, что меня всё же спасли. Я до сих пор не чувствовал себя человеком — после нескольких изнасилований я стал просто плотью, не более.

   Всё это время Ин Хо не отходил от меня ни на шаг, почти не сводил с меня глаз. Да что говорить — он боялся выйти из комнаты даже на минуту, хотя я неоднократно говорил ему, что чувствую себя вполне нормально, и ничего не случится, если останусь один на пару часов. Он и слушать меня не хотел.

   Поскольку при осмотре у здешнего врача переломов и смертельных травм у меня всё же не обнаружилось, моим лечением Ин Хо занимался исключительно сам, поэтому уже через три дня после моего освобождения его кожа, казалось, насквозь пропиталась ароматом лекарственных мазей и сиропов, а в глазах, будто навечно, застыл беспокойный, анализирующий взгляд, в котором читалось: «Всё хорошо?», «Как ты себя чувствуешь?», «Тебе не стало хуже?». Этим взглядом Ин Хо одаривал меня по сотне раз в день перед тем как озвучить эти вопросы, поэтому со временем у меня появилась привычка самому извещать его о своём самочувствии каждые полчаса — что угодно, лишь бы не видеть так часто в его глазах столь мучительную для нас двоих тревогу.

   Со дня своего возвращения на остров Хван попросил моего прощения за то, что отставил меня здесь, кажется, уже раз двести. Я говорил ему, что в этом нет его вины, что он не мог знать, что Бан окажется предателем и попытается меня убить, но тщетно. Он продолжал раскаиваться и корить себя ежедневно — я видел это по его поведению, по его глазам.

   Была ещё одна вещь, которая тревожила нас обоих — Хван до сих пор не расспросил меня о том, что мне довелось пережить, находясь наедине с Баном. Знал только, что тот избивал меня, а потом попытался убить. Я видел, что он готовится к этому разговору и ждёт, когда я тоже буду готов.

   Я подозревал, что Ин Хо знает, насколько больным человеком был Бан Сок, и что наверняка одними избиениями и голодовками тут не обошлось, поэтому он хочет во что бы то ни стало обсудить со мной эту тему. Так что мы оба всю неделю собирались с духом чтобы поговорить. Я настраивался рассказать о самом унизительном и травмирующем событии в моей жизни, а он готовился выслушать это. И в один из дней, в очередной раз закончив менять бинты на десятке моих ран, Ин Хо сел в кресло рядом с кроватью и произнёс, решительно глядя мне глаза:

— Ки Хун, расскажи мне всё.

   Я готов был услышать эту фразу так же, как и готов был наконец ему рассказать. Мы оба были готовы, поэтому, тяжело вздохнув, я поведал ему обо всём, начиная от голодовок и заканчивая изнасилованием. И если про голодовки он догадывался — это было тяжело не заметить по моему болезненно худому телу, то об изнасиловании думать хотел в последнюю очередь — я понял это, когда, закончив рассказ, увидел слёзы, застывшие в глазах Ин Хо, а его челюсть сжатой до предела. Пришло осознание: теперь корить себя за опрометчивость он будет в десять раз сильнее. После разговора, стоя на коленях и еле сдерживая слёзы, он ещё долго сжимал мою руку, снова и снова умоляя простить его.

   С тех пор что-то в нём изменилось. Изменилось в походке, во взгляде, в отношении ко мне. Это было сложно не заметить. Всё чаще после того разговора Ин Хо останавливался возле моей кровати, нерешительно чесал затылок, а затем снова садился на своё место. Всё чаще я замечал на себе его долгий, полный задумчивости взгляд, когда он думал, что я не вижу. Он на что-то решался, и ему было тяжело, я это видел. Наконец, когда он в очередной раз тяжело вздохнул после того, как полчаса смотрел в одну точку, я не выдержал:

— Ин Хо, ты что-то хочешь мне сказать?

   Он слегка вздрогнул, услышав это, а затем, пытаясь скрыть волнение, ответил:

— Да… Но это не очень важно. Я расскажу, когда совсем поправишься.

Я слабо улыбнулся.

— Всё нормально, я отлично себя чувствую. Ты можешь мне рассказать.

   Уже через десять минут я пожалел о своей просьбе, а через полчаса и вовсе отвёл от Ин Хо взгляд, отказываясь смотреть на него, невзирая на его многочисленные просьбы повернутся к нему лицом. Я не сказал Хвану, что Бан поведал мне о некоторых подробностях их совместного прошлого, поэтому Ин Хо сейчас рассказывал мне всё в мельчайших подробностях.

   Его рассказ состоял из описания его отношений с Бан Соком, их чувств и переживаний, от которых со временем пришлось отказаться, и о том, как это было тяжело. И как бы я ни старался, просто не смог скрыть своё разочарование, когда услышал, что Ин Хо когда-то действительно любил Бана, но старательно подавлял в себе эти чувства. Несмотря на понимание того, что это всё уже в прошлом, ревность отвратительным комком скрутилась на душе, встала комом посреди горла, не давая вдохнуть полной грудью, затуманила мысли. Ин Хо, естественно, это заметил.

— Я подумал, ты должен знать об этом, раз уж мы… — он осёкся и отвёл взгляд, — раз уж тебе довелось познакомиться с ним.

   Я слышал вину в его голосе, и мне стало стыдно за свои глупые эмоции. У всех нас есть секреты, у всех своё прошлое — тёмное или светлое — неважно, главное то, каким человеком ты являешься сейчас, ведь мы все имеем право на ошибки, ведь так? Я посмотрел на Ин Хо, позволил себе снова утонуть в его взгляде, без которого теперь, кажется, не смог бы прожить и дня, а затем, наконец заметив то, что так давно искал, улыбнулся со всей нежностью, на которую только был способен.

— Знаешь, а я вижу свет в твоих глазах.