Глава 25. Она такая, каких я не встречал

Асгар

– Расскажи ещё, – тихо сказала она, усевшись рядом на край фонтана. – Не всё складывается. Видения Розалин... они обрывочны. Ты говорил про отца, про прошлое. Я не понимаю, как... Как он получился таким, а ты... Ну вот таким?

Я отвел взгляд. Не потому что не хотел говорить. А потому что не знал, как это сделать, чтобы не сойти за безумца.

– Ты слышала про пирамиды? – спросил я.

– Египетские?

Я кивнул. – А про Атлантиду? Или о чудесах света, которые никто не видел, но все обсуждают?

– Сказки, – пожала плечами Ари, всё ещё смотря на меня в ожидании. Такая красивая, уже без шрамов, хотелось бы смотреть на нее такую всегда.

– А если нет? – Я посмотрел на горизонт, где вечернее небо окрашивалось в тёплые багряные тона. – А если вся эта история – не миф, а следствие апокалипсиса? Перезапуска. Как будто кто-то просто... стер планету под чистую.

Пауза.

– Это было две тысячи лет назад. Я родился на Земле...

Флэшбек. Более 2000 лет назад. Земля. Египет.

Мне было четыре. Первое, что я помню — солнце. Оно всегда светило слишком ярко, будто даже свет от него был живым. Мама улыбалась — так, что хотелось обнять её и никогда не отпускать. Папа смеялся, подхватывал меня под мышки и подбрасывал высоко-высоко. Я визжал и раскидывал руки, потому что в эти мгновения я был уверен: я умею летать.

Я видел вокруг него ореол. Тогда я не знал слова «аура», но чувствовал — это и была любовь. Не просто между мамой и папой, а любовь, в которой родился я.

Вечерами мама рассказывала сказки. Лёжа под мягким одеялом, я вслушивался в её голос и в её дыхание между фразами. Она говорила про женщину-птицу, что принесла людям магию. Не всем — только новорождённым и тем, кто ещё был в животиках у своих мам.

– Мама, а что значит «беременным»? – я запнулся на незнакомом слове. Она тихо рассмеялась и погладила меня по голове. – Это значит, что я носила тебя под сердцем до того, как ты появился в этом мире.

Я нахмурился. – А как я туда попал? Вы с папой меня слепили и засунули тебе в живот?

Она смутилась, но улыбнулась ещё теплее. – Когда мужчина и женщина любят друг друга, они соединяют свою любовь, чтобы появился новый человек. А пока он маленький, мама оберегает его в животике.

– А женщина-птица тоже туда прилетела? – я перебил, воображая, как она садится прямо в мамин живот. – Можно и так сказать, – мама засмеялась. – Её звали Сирин. Она подарила нам магию, чтобы мы могли защищать тех, кого любим.

Она начала рассказывать дальше. Про принца, которого звали Зельман, — как папу. Про то, что он попросил магию не только для будущих детей, но и для себя и своих друзей, чтобы остановить войны и сохранить землю.

Тогда я не понимал, что это значит. Для меня всё было просто: папа был сильным, мама — доброй, а мир — безопасным.

– Зачем? – спросил я маму на очередную сложную сцену в скакзке.

– Затем... Что люди хотели получить землю, полезные ископаемые и ресурсы королевства... Они все ругались между собой. Королевство тоже страдало. Принц Зельман очень хотел это остановить... Принц хотел, чтобы все жили дружно, чтобы росло много цветов. Чтобы развивалась экономика...

– Аргономика? – пробормтал я, начиная дремать

– Экономика, – шепчет, смеясь. – Чтобы... королевство росло. В общем, чтобы было красиво и все дружили.

– Аааа, – протягиваю, проваливаясь.

– Зельман хотел, чтобы планета жила... Твой папа получил волшебство. И защитил королевство...

Я засыпаю. Солнце из окна закрывает штора, тень на полу двигается, как корабль.

Шесть лет я живу в спокойствии и мире. Папа часто играет со мной. Он способен объяснить любую сложность, превращая её в игру: у наших конструкторов – настоящие шарниры, у робота – датчики, что смешно пукают в прохожих (мама ругает, папа смеётся первым). Мы живём в «низком» районе – это смешно звучит, потому что дома всё равно высокие, но до облаков не дотягиваются. Большой дом, огромное поле-травник, где роботы-садовники ровняют газон, а мама выращивает живые цветы – единственные настоящие, не биопластик. На горизонте — городская черта: здания поднимаются выше, стекло ловит небо, а между уровнями шустро бегут поезда. Машины – на платформах, в три-четыре горизонта над землёй. Мы не в «пещерах», мы на вершине – цивилизация сияет и шумит, как улей.

В пять лет я гоняю на электросамокате, в шесть – запускаю маленькие ракеты (одна бьёт окно – папа делает вид, что ругается, потом учит меня собирать стекло правильно, а не голыми руками). В семь я иду в школу: там у нас лаборатории, принтеры живых тканей, стеклянные аудитории с видом на город. В середине первого года у меня «проявляется сила»: я слышу – не звуки, эмоции. Голоса, страх, боль, злость. Это первая вспышка, и она пугает. Я плачу – громко – а папа меня подхватывает и носит на руках. Я буквально слышу, как он счастлив и как боится за меня – и плачу сильнее от этого груза, который не могу ещё разобрать.

К восьми годам я уже учусь отделять своё от чужого. В доме начинает появляться статная женщина в белых одеяниях. Тонкое струящееся платье, светлые волосы до колен, они ведут себя как вода. Но главное – от неё тишина. Совсем. Её эмоций не слышно. Я сначала думаю, что это я «научился», потом понимаю – это она умеет молчать так, что внутри становится спокойно.

В девять нас впервые знакомят. Я видел её мельком – как шлейф света, скользящий в папин кабинет, – но никогда близко. Когда вижу лицо, замираю. Мальчишеский мозг, похоже, давно рисовал идеальную женщину, и вдруг этот рисунок вышел из головы.

– Привет, Асгар, меня зовут Сирин, приятно познакомиться, – её улыбка как утренний воздух после ночной жары. На миг кажется, что за плечами вспыхнули крылья – нет, просто солнце бликует.

– Пр... приве... Здравствуйте, Сирин, – у меня заплетается язык.

– Асгар, ты взрослый мальчик, поздоровайся как подобает, – неожиданно строго говорит отец. За девять лет я ни разу не слышал такого тона. Он не сердитый, он официальный – и это страшнее.

– Простите. Здравствуйте, Сирин, – протягиваю руку.

Она смеётся – не громко, и при этом будто в комнате зазвенели тысячи маленьких ручьёв. Звук чистый и тихий одновременно. Я запоминаю этот смех. Потом – долгие годы – он будет сниться.

С этого дня Сирин остаётся на наших занятиях. Мама и отец обучают меня магии: регистр реакций, каналы, «плоть» заклинаний, как не задевать чужое, когда идёшь своим. Я узнаю, что доступно моей силе, а что нельзя даже думать.

К десяти меня посвящают в «сказку», что мама рассказывала тогда. Только теперь это не сказка. Отец ведёт в кабинет, садит напротив и по учебнику – жёстко, ровно – проговаривает историю нашего мира. На стене – голограммы, карты, графики температур и падения урожайности. Цивилизация действительно велика: в центре – башни, резанные небом, транспорт по слоям, энергетические купола, ночные сады на крышах. Подростки в техлицеях делают роботов с характером, а взрослые – ракеты, похожие на ту мою, только в сто раз больше. Снаружи – зелень. Но многие деревья – искусственные. Система фотосинтеза точная, но мёртвая. Я это ещё не понимаю – просто любуюсь.

Отец говорит: планета умирает. Не от войны даже – от людей. «Ресурс исчерпан» – он так это называет. Где-то за горизонтом идёт война: за воду, за воздух, за «ещё». Наша зелень – пузырь. Дальше – пустоши.

В десять я впервые слышу, как Сирин и отец спорят. Не шёпотом – глухо, серьёзно. О магии. О цене.

Отец — глава корпуса ракетостроения. Космическая программа при общем мировом правительстве (тогда Земля говорила одним голосом, просто каждый тянул в свою сторону). Он понимает: люди съели планету. Война за пределами города выжгла целую область — когда-то там рос виноград, теперь песок и соль. Он показывает снимки «до» и «после». Я не дышу.

К одиннадцати он берёт меня на работу. Комплекс стоит рядом с заброшенными треугольными строениями. Станции прежней эпохи.

– Смотри, это пирамиды. Мы их построили с помощью первой магии, когда тебе было три, – голос ровный, даже немного гордый. – Тогда там разрабатывали первые космические аппараты. Но это устарело. Мы забросили эти рухляди, оставили как напоминание о развитии.

– Ничего себе, они такие маленькие по сравнению с вашим нынешним зданием, – искренне удивляюсь.

С этого года Сирин будто поселяется у нас. Почти каждый вечер – с отцом. Мама занимается домом, и улыбка с её лица исчезает. Я тянусь к Сирин, хочется спрашивать про магию, но отец закрывается с ней: то спорят, то смеются. Его смех теперь я слышу в основном из-за закрытой двери.

В тот же год начинаются нападения в черте города. Гробы в прозрачных кессонах едут по линиям транспорта – тихо, будто пустые. Начинает не хватать натуральной еды. И тогда впервые слышу это слово – «дракон». Волна разрушения, огня, раскаленного воздуха, что идёт стеной. Я подслушиваю разговор Сирин и отца: он уговаривает её выйти на «дракона» боем – не убивать, остановить, объединить разрозненные анклавы, притянуть магов на сторону защиты. Она согласна. Она всё ещё верит, что магия – для того, чтобы помочь планете.

Меня начинают учить атакующей магии. И магии разума. Как глушить собственную эмпатию, чтобы не сойти с ума на поле.

Отец берёт меня на вылазку из «космического отдела». Это не космос — уровень транспорта над городом. Но оттуда видно всё. Я вижу «дракона» впервые: зверя и в то же время столб пламени и ветра, который пылает в небесах и обрушивается на пригород. Здания и искусственные леса загораются ровным красным светом, будто это электрический шок. Дракон поворачивает чешуйчатую голову к нам и будто набирает воздух. Я сжимаюсь. Страх рвёт фильтры, и я слышу крики эмоций – десятки, сотни. Под нами – те, кого задело дыхание: они бьются в конвульсиях, сгорают заживо. Чуть правее – другие. Они даже не смотрят на пламя. Они дерутся между собой. Убивают женщин и детей за ящики воды.

Мне четырнадцать, и приходит понимание: отец держит наш город. Он держит своё. Однажды Сирин врывается к нам – без белых платьев, в дорожной одежде, с криком: «Пора».

Мама и отец за минуту собирают чемоданы (нет, чемоданы слишком бытово – транспортные кейсы), хватают меня, и мы садимся в корабль – больше, чем тот, на котором я видел «дракона». Звук разрезает воздух, как нож.

Я очнулся на лугу. Трава выше щиколотки, зелень как море, неземной оттенок. Вдалеке пасутся розовые коровы – розовые, я смеюсь от удивления «они что, стесняются?». Сирин и мама держат меня за руки. Перед нами – отец. Он улыбается – по-настоящему. Я не видел этой улыбки годами. Оборачиваюсь – за спиной пять сотен человек. Дальше – ещё, и ещё, и ещё.

Мы оказались на планете Небо. Которую после провозгласят Ираклионом. В честь моего деда.

Отец стал королем новой цивилизации.

– Новая эра наступила, товарищи! – голос отца несётся над полем. – Мы спасены! Новая планета – новая жизнь. Мы не повторим ошибок прошлого!

Мы на планете Небо. Потом её назовут Ираклионом. В честь моего деда.

Отец становится королём новой цивилизации. Два года – точно – он самый добрый и мягкий правитель. Он ходит по школам, слушает фермеров, открывает медицинские купола. Город растёт, как конструктор, но с умом.

Мне пятнадцать, когда прилетает второй корабль. Отец злой, требовательный, у него появляется новый тон – режущий. Оказывается, переселили не только магов и фей, но и простых людей. «Простые» – слово становится клеймом. Начинается пропаганда: «мы не должны уничтожить планету». Но акцент смещается – «именно люди без сил уничтожили предыдущую». В новой школе (её выстроили за месяц) на истории говорят: Земля уничтожена. Простые люди – демоны. Сирин – богиня, что спасла нас от демона Дракона. Отец – тот, кто спас нас от демонов – людей.

«Простые» дети с нами не учатся. Их нет рядом. Они где-то поодаль, «в низине».

На шестнадцатилетие отец ведёт нас в новый дом. Это не дом — это комплекс. Красивое здание с десятками помещений, кабинетов, коридоров, украшений, несколько веранд, пруд, молодой лес вокруг (полуживой — саженцы дышат, но я слышу, как им тяжело).

– Сын, это будет твоим. Ты же понимаешь? – Понимаю, отец.

Сирин живёт с нами. Теперь их встречи – не в кабинете, а в беседке за домом, в укромном месте среди деревьев. Она не меняется. Отец же седеет. Злится на зеркало. Я вижу, как он застревает взглядом в собственных морщинах.

Потом она пропадает. Говорят, улетела обратно на Землю. Отец обезумел – настоящим этим словом. Слухи: он убивает молодых девушек без магии. И с магией. Я не верю. Мама становится тенью – ходит по коридорам, не улыбаясь. Иногда просто обнимает меня – молча, долго.

Восстания начинаются не из воздуха. Мир, казалось, цветёт, а людям нечем дышать. Недовольны нами. Отец запирает меня в замке. В школу я больше не хожу. Есть только учителя, охрана и тишина. Мама чуть оживает – мы сидим вместе на террасе, пьём травяной настой. Это каждая моя «нормальная» минута.

И вот – терраса верхних этажей. Вечер. Я вижу их: к замку идут люди, человек двести. Сначала скандируют – не слышу слова, но слышу суть. Страх, злость, отвага, отчаяние. Снизу звучит отец:

– Не бывать тому! Планету и её ресурсы надо контролировать! Если вы не за меня, то вы против!

Толпа взрывается. Потоки света, огня, земли, удар разума – в его сторону. Я вскакиваю, готов прыгнуть с крыши, бежать вниз, что-то сделать... Он поднимает кисть – лениво, как отгоняет муху – и мой мир рушися. И не только мой.

Раз, два, три – всплески магии. Крики. Те самые, как тогда, в пожаре.

Первые два ряда людей корчатся, истерзанные силой отца. Он выходит ближе, делает ещё один – такой же ленивый жест. Десятки падают, у них открываются горла – ровные красные линии. Ещё взмах – двадцать тел разламываются пополам, будто их разрезал невидимый клинок.

– Отец! Остановись! – я кричу, не понимая, как это вообще возможно.

Он замирает. Поднимает на меня глаза – спокойные и пустые.

– Смотри, сын, это будет твоим. Ты понимаешь?

Он не отводит взгляд, даже когда магией подтягивает к себе полуживого мужчину. Дует на него – как в прах – и лицо отца покрывает кровь, когда того разрывает по швам.

– Нет, не понимаю... – шепчу. Внутри поднимается тошнота — реальная, физическая. Я хватаюсь за перила, чтобы не упасть.

Вечером мы сидим за столом втроём. Блюда подаются дрожащими руками слуг. Отец не умылся. Засохшая кровь пятнами на коже, в волосах, на ресницах.

– Милый... Это было обязательно? – мама спрашивает почти спокойно, глядя куда-то в стену.

– Да. Милая, – он слегка улыбается. – Есть сомнения в моих решениях?

Мы молчим. Ложки звенят о фарфор – громко, как выстрелы.

После этого к дому больше никто не подходит.

Через полгода появляется Сирин. Беременная. Отец срывается окончательно. В доме скользят фигуры в тёмных плащах. Лица я не вижу. Вижу следы — кровь на светлом камне. Мама сначала пытается прятать, потом сдаётся. Мы ходим, как по минному полю.

Я не понимаю. Я не понимаю.

Сирин приходит ко мне сама. Как тогда. Голос – не смех, крик: «Пора!» Она хватает меня, мама бежит рядом и плачет. Мы мчимся в лес – туда, куда мне давно нельзя. Мама шепчет, прижимает ладони к моим вискам:

«Когда ты проснёшься, ты всё поймёшь. Всегда оставайся добрым. Верь Сирин. Защищай».

Сирин возводит купол. Свет ложится на нас плотной тканью. Звук уходит. Всё уходит.

А потом я просыпаюсь на сухой земле. Солнце злое, колет сетчатку. Я поднимаюсь – их нет. Ни мамы, ни Сирин. Иду к дому. К этому страшному, кровавому месту.

А на месте – яркий комплекс. Много людей. Мои ровесники, младшие, старшие феи. Смешки, разговаривают, спорят. Барьеры гудят, как улей. Я останавливаюсь у арки с гербом.

Это – Алфея...