Глава 18: Оригами (Ред)

Кабинет профессора Рейна располагался в дальнем крыле, где потолки были выше, чем требовала логика, а тишина казалась живой. Здесь пахло кожей старых кресел, потёртым деревом, холодным металлом и чем-то ещё — чем-то неуловимым, будто временем, которое не хочет отпускать.

Амелия стояла перед дверью, не поднимая руки для стука. Не имело смысла.

— Входите, мисс Блэр, — прозвучало изнутри. Ровно. Спокойно. Будто он ждал её с самого утра.

Она сжала пальцы в кулак и толкнула дверь.

Профессор стоял у окна, спиной к ней, в идеально сидящем пиджаке, с тонкой ручкой в руке и осанкой, говорящей: он контролирует всё. Даже свет, падающий из-за штор, казался выверенным.

— Спасибо, что пришли, — сказал он, оборачиваясь. Его улыбка была почти приветливой. Почти человечной. — Надеюсь, вы хорошо освоились.

— Насколько это возможно, — ответила Амелия.

— Вам нравится в Академии?

— Иногда. Когда не чувствуешь себя под наблюдением.

Он усмехнулся. Почти одобрительно.

— Осторожность — не паранойя, мисс Блэр. Особенно здесь.

Он жестом указал на кресло напротив. Она не села.

— Я полагаю, вы вызвали меня не для светской беседы.

— Разумеется. Но торопиться не всегда полезно. — Он открыл кожаную папку. — Здесь: оценки, поведение, характеристики. Всё безупречно. Или почти. Вас отмечают за любознательность. Особенно в архивах. И за частые встречи с моим сыном.

Амелия молчала.

— Академия — не только учебное заведение. Это система. Вы же это понимаете?

— Системы рушатся, когда начинают бояться вопросов, — ответила она.

Он посмотрел на неё долгим, изучающим взглядом.

— А вы умнее, чем я думал.

— А вы — хладнокровнее, чем казались.

Он медленно обошёл стол, приблизившись вплотную. Говорил тише, почти ласково:

— Знаете, что происходит с теми, кто ищет слишком глубоко?

— Их запугивают?

— Нет. Их превращают в пример.

Она встретила его взгляд — спокойно. Почти дерзко.

— Пример — для кого?

— Для тех, кто думает, что правда — это свобода. А не груз.

Он выпрямился.

— Не советую вам быть слишком храброй, мисс Блэр. Храбрость — чаще всего следствие глупости. Или отчаяния.

— Или любви, — парировала она.

На мгновение в его глазах мелькнуло нечто человеческое. Или ей показалось.

— Можете идти.

Амелия вышла, не закрывая за собой дверь. Пальцы дрожали. В груди — тугой узел. Слова профессора, его интонации, намёки и неуловимые полуулыбки — всё оставалось внутри, как иглы под кожей.

Она шла быстро, почти на автомате, пока не оказалась у себя. Не включая света, она села на кровать, вытянула из ящика тетрадь Эллен и, обняв её, какое-то время просто сидела, слушая собственное дыхание. В комнате пахло бумагой, её шампунем и чем-то едва уловимым — будто озоном перед грозой.

Она знала, что больше не может откладывать. Что теперь всё, чего она боялась — уже здесь.

Тетрадь была тёплой от её рук. Страницы шуршали, будто шептали.

Первая запись:

«Он родился раньше срока. Шесть месяцев. Сердце было слабое, а глаза — слишком ясные. Он не плакал. Смотрел в потолок — будто понимал. Уже тогда я знала: он другой.»

Амелия прижала ладонь к груди. Сердце билось гулко.

Вторая:

«Уильям настаивал на включении его в проект. Я пыталась сопротивляться. Он говорил: "Или мы — или они". Я выбрала меньшее зло. Тогда казалось, что материнство способно вытащить из любой пропасти. Я ошибалась.»

Третья:

«Эксперимент — Резонанс. Цель — формирование аномальных сенсорных связей у детей. Усиление эмпатических реакций. Изменение структуры нейросетей. Совет одобрил. Последствия — непредсказуемы. Код: 7Δ-D и 7Δ-A. Два носителя. Две линии. Их биополя — аномально схожи. Взаимодействие — нестабильное. Но сильное. В моменты контакта — всплески. Совпадения сейсмоактивности. Отклонения температуры.»

Глаза Амелии скользили по строчкам, как по ранам.

«Первые проявления — сны. Он говорил во сне, предсказывал мелочи, чувствовал чужую боль. Один раз он проснулся с криком — кровь шла из носа. Потом — с ней. Она плакала, когда он терял сознание. И наоборот. Когда случился энергетический выброс, я поняла: так больше нельзя. Но Уильям сказал, что слишком поздно. Он взял всю вину на себя, объявив, что я и родители Амелии погибли. Я хотела забрать его. Но Уильям закрыл все двери. Тогда я исчезла. Это был единственный выход не продолжать эксперимент.»

На следующем листе лежал снимок. Маленький мальчик лет пяти, в свитере с потёртым воротом, у стены, сложенной из старой мозаики. В руках — оригами. Глаза смотрят прямо в объектив. И в них — вселенная боли, которую он ещё не успел осознать.

Дэниэл.

Она прижала снимок к груди.

Последняя запись:

«Если ты это читаешь, Амелия, знай: ты была частью этого задолго до встречи с ним. Резонанс — это не болезнь. Это связь. Но за вами придут. Береги его. Даже когда он будет отталкивать — особенно тогда.»

Амелия встала, как будто не могла больше сидеть на месте. Открыла окно. Вдохнула прохладный вечерний воздух. Мелкий дождь моросил, как будто что-то говорило: "Поторопись".

Она вернулась к столу. Достала чистый лист.

Она не могла написать ему напрямую. Но могла — оставить след. Код. Письмо для тех, кто видит не глазами, а сердцем.

Медленно, стараясь не дрожать, она написала:

«Ты говорил, что не веришь в совпадения. А если это не сон, а воспоминание? Где резонирует тишина — там ключ. Где свет не доходит — там просыпается истина.

Смотри не глазами. Слушай не ушами. Если вспомнишь фигурку из бумаги — ты уже на полпути. — А.»

Она сложила письмо. Маленький прямоугольник. И, накинув плащ, вышла в ночь.

Читальный зал был пуст. Лампы горели тускло. Между полок — тени. Она подошла к одной из старых книг — «О видении и голосе» Джона Ди — его любимая. Именно в неё они договорились прятать письма.

Трепеща внутри, как птичка в клетке, она вложила записку между страниц. И ушла, не оборачиваясь.

Поздно вечером Дэниэл стоял у окна своей комнаты. Он не мог уснуть. Что-то тянуло его — будто голос без слов. Он надел куртку и вышел.

Читальный зал был пуст. Но не холоден. Он чувствовал — здесь кто-то был. Недавно.

Руки сами потянулись к нужной книге.

И когда из неё выпала сложенная бумага — сердце пропустило удар.

Он прочитал.

Фигурка из бумаги.

Вспышка в памяти.

Пять лет. Белая палата. Женщина в белом. Улыбка сквозь усталость. В её пальцах — птичка из бумаги.

— Ты слышишь? Внутри неё — тоже сердце.

Он тогда не понял.

Теперь — понял всё.

Он стоял в читальном зале, будто одинокий остров посреди шторма, и в руке у него дрожала тонкая бумага — единственный якорь в реальности, которую так долго пытались стереть.

Пальцы слегка сжимались, словно кожа помнила, каково это — держать фигурку из детства. Бумажную птичку, в которой кто-то, когда-то, услышал биение сердца.

Он закрыл глаза. И память рванула.

Маленькая комната. Стерильный свет. Он сидит на кровати, ноги не достают до пола. Женщина рядом держит его ладони. У неё мягкий голос и тонкие пальцы. Он не знает её имени — зовёт её просто «мама», но шёпотом, как будто боится, что слово исчезнет, если произнести вслух.

— Ты чувствуешь? — она прижимает фигурку к его груди. — У неё есть сердце. Просто оно звучит тише. Нужно уметь слушать.

Маленький Дэниэл кивает. Но тогда он не понимал. Не до конца. Только теперь, сквозь годы, сквозь боль, сквозь стирание памяти, он слышал это ясно.

Сердце. Резонанс.

Он всегда был не один.

Он открыл глаза. Бумажка всё ещё была в руке. Слова Амелии — код, смысл, вызов. Но главное — доверие. Она верила, что он вспомнит. Что дойдёт. И он дошёл.

И вместе с памятью вернулась сила. Она была хрупкой, как тонкая трещина в стене, но живой. Новой. Его собственной.

Он вышел из зала в ночь. Дождь ещё моросил, тихий, почти ласковый. Как будто знал, что что-то изменилось.

Амелия не спала. Она сидела у окна, и её руки были тёплыми от тетради, а глаза — полными молчаливого ожидания. Она не знала, придёт ли он. Поймёт ли. Но впервые за долгое время — верила.

Когда в дверь тихо постучали, она не удивилась.

Открыла.

На пороге стоял он. Промокший. Молчаливый.

— Ты пришёл, — только и сказала она.

— Я вспомнил, — ответил он. Голос был хриплым, будто сломанным. Но в нём была жизнь.

Они стояли в тишине. Смотрели друг на друга, как будто заново учились — взгляду, дыханию, прикосновению.

Он шагнул ближе. Неуверенно, как будто боялся, что она исчезнет. А она протянула к нему руку. Без слов. Просто ладонь — тёплая, открытая, ждущая.

Он взял её. И в этом касании было всё.

— Эллен знала, — прошептала Амелия. — Она писала, что они придут за светом. За тем, что делает нас... настоящими.

— Я был уверен, что моя мать погибла, — прошептал он. — Но она жива. За нами следят. И ты — теперь часть этого. Они не оставят нас в покое. Никогда.

— А мы — не сдадимся, — ответила Амелия. — Никогда.

Он кивнул. Впервые без страха.

Когда он ушёл — на рассвете, почти неслышно, оставив на подоконнике только записку, написанную почерком, который она уже знала наизусть, — в комнате всё ещё оставался запах дождя и присутствия.

«Спасибо, что не испугалась. Я рядом. Ближе, чем кажется. — Д.»