Глава 16: Трещина (Ред)

Амелия поняла, что что-то не так, не сразу.

Сначала — просто не пришёл на обед. Потом — не откликнулся на сообщение. Подумала, что хочет побыть один. Позже — она не увидела его ни в библиотеке, ни в аудитории, где он всегда садился у окна и водил пальцем по краю парты, будто слушал что-то внутри неё.

Прошёл день. Потом второй.

На третий она подошла к Софии, почти не скрывая паники:

— Ты не видела его? Дэниэла?

София ответила спокойно. Слишком спокойно.

— Нет. Но... это не в первый раз.

— Что?

— Он иногда исчезает. Просто... исчезает. Никто не знает, куда. Ему не ставят неявки, не звонят с факультета. Говорят: «особые условия». — София замолчала, потом добавила тише: — Профессора тоже молчат. Как будто все знают, но делают вид, что это норма.

Амелия почувствовала, как внутри сжимается что-то холодное. Словно её выбросили за пределы общей игры, забыв выдать правила.

— Но почему?

— Он не из тех, у кого спрашивают «почему», — устало сказала София. — Но я думаю, что с ним все нормально. Он всегда возвращался.

Амелия не ответила.

Той ночью она долго сидела у окна. Смотрела, как мокрый свет фонарей скользит по пустой дорожке вдоль корпуса. Она не спала. Только ждала. Каждый звук — как возможность. Каждый шорох — как сердце, вздрагивающее зря.

Он не пришёл.

Прошёл ещё один день. Потом неделя.

Ноа начал писать каждый день. Сначала осторожно — спрашивал, как она. Потом звал на кофе. Приносил чай в библиотеку. Иногда просто сидел рядом, не требуя слов. Его тепло не обжигало, не пугало — оно просто было. Как будто кто-то держит тебя за руку в темноте.

София тоже не отставала. Подсовывала пирожные, заставляла выходить на улицу. Смеялась нарочито громко, когда Амелия хмурилась. Напоминала, что мир не заканчивается на одном человеке, даже если он — Дэниэл.

Постепенно эта рутина стала привычной.

И Ноа — тоже. Он был рядом, когда она молчала. Когда злилась. Когда не могла дышать от пустоты. Не давил. Не ждал. Просто был.

И, может быть, именно это её и сломало. Потому что она вдруг поняла, что перестала бояться, когда рядом он. Перестала надеяться, что Дэниэл вернётся.

Она перестала открывать дневник Эллен. Не задавала вопросов. Не искала ответов.

Как будто всё это — прошлое, которое лучше не ворошить.

Прошло почти два месяца.

Амелия больше не искала его взгляд в толпе. Не оборачивалась каждый раз, когда в коридоре слышались знакомые шаги. Она стала другой — ровной, замкнутой, почти прозрачной. Как будто жизнь обточила её по краям, оставив только то, что не мешает дышать.

С Дэниэлом исчезло всё: тревога, страсть, ожидание. И в этой пустоте осталось место для Ноа.

Он не пытался её спасти. Не навязывался. Просто был рядом. Иногда — с шуткой. Иногда — с книгой. Иногда — с печеньем в кармане пальто и признанием, что не умеет печь, но пытался.

И однажды, когда они сидели на старой скамейке у озера, он взял её за руку. А она — не убрала.

— Я не могу обещать тебе ничего, — сказала она честно.

Он посмотрел на неё — мягко, но без тени жалости.

— Я не прошу. Просто останься рядом. Пока сможешь.

И она осталась.

До вечера бала.

Академия расцвела гирляндами, фонарями и музыкой. День основания — событие года. Все факультеты сбились в единый ритм, коридоры украшали студенты с бутылками шампанского, смех звучал громче, чем лекции.

Старый зимний сад превратили в зал торжества — стеклянные своды, световые пятна, смех, танцы, вино. Флёр праздника ложился тонким слоем на всё: даже на тени.

Амелия пришла в чёрном платье — строгом, открытом на плечах, с тонкой цепочкой на ключице. Её волосы были распущены, взгляд — почти спокойный.

Рядом с ней — Ноа. В тёмно-синем костюме, с лёгкой улыбкой. Он подал ей руку, когда они входили. Она взяла.

— Потрясающе выглядишь, — прошептал он, и она даже позволила себе короткую улыбку.

София уже танцевала, кружась с кем-то из младших курсов, и, завидев их, радостно замахала рукой.

— Надеюсь, никто не решит открыть подвалы снова, — усмехнулась она, протискиваясь мимо.

Амелия кивнула — в полголоса, почти рассеянно. Словно в ней всё ещё жила настороженность. Как будто ночь ещё не сказала своего главного слова.

Музыка сменялась одна за другой. Они с Ноа танцевали. Он держал её легко, бережно, и она позволяла. Не потому, что чувствовала — потому что так было легче.

И вдруг...

Она увидела его.

Он стоял у входа в сад. В тени. Но даже оттуда — она знала.

Дэниэл.

В чёрной рубашке, слегка расстёгнутой, пальто с заломленными воротами. Волосы чуть длиннее. Лицо — резкое, исхудавшее. Глаза — те самые. Ледяные. Бешеные.

Он смотрел на неё, не мигая. Как будто всё это время не было ни одной ночи. Ни одной разлуки. Только она — в этом платье. И он — в этой тени.

И в его взгляде жило всё, от чего она пыталась убежать: ревность, отчаяние, жгучая привязанность, обида.

Он шагнул внутрь.

Мир не заметил. Но она — почувствовала, как всё внутри сдвинулось.

Он шёл к ним. Прямо. Молча. Словно среди сотен людей был только один маршрут — к ней.

Когда он подошёл, музыка будто ушла на задний план.

— Наслаждаешься? — спросил он, глядя ей в глаза. Тихо. Беззвучно — но каждый слог отозвался внутри.

Ноа нахмурился.

— Ты чего хочешь?

— Не с тобой говорю, — бросил Дэниэл, не отводя взгляда от Амелии.

— Тогда тебе стоит идти дальше, — Ноа шагнул вперёд.

Амелия — между ними. Сердце грохотало в груди, но голос был твёрдым:

— Перестаньте. Сейчас же.

И Дэниэл прошептал:

— Он тебе нравится, да? Добрый. Предсказуемый. Без теней за спиной.

— Ты не имеешь права приходить вот так, — выдохнула Амелия, с трудом справляясь с дыханием. — Исчезнуть, ничего не сказать... а потом заявиться, как будто ничего не было.

— Я не исчезал. Меня заставили, — прошипел он. — Я не мог... Если бы я остался, тебе бы не позволили.

— Кто?

Он молчал.

— Ты с ними заодно? — впервые она сказала это вслух. Слова дрожали, но в голосе было больше стали, чем раньше. — Ты... снова часть всего этого? Эксперимента? Их игры?

Он сжал челюсть, будто ударила. Но не ответил.

— Так я и думала, — прошептала она, отворачиваясь. — Всё было ложью.

— Не всё, — голос его был хриплым. — Ни один момент с тобой не был ложью.

Она уже хотела уйти. Ноа стоял вдалеке, напряжённый, наблюдая. Несколько студентов оборачивались — сцена становилась слишком явной.

Амелия сделала шаг — и вдруг обернулась.

— Где ты был?

Он смотрел на неё, как на последнюю крепость, которую боится штурмовать.

— С отцом.

— Всё это время ты был с ним? — выдохнула она. — Но почему ты не сказал мне?

— Да — глухо сказал он. — Он использовал меня. Как и раньше. Только теперь он стал... другим. Он шантажировал меня. Угрожал тебе. Если бы я остался — ты была бы следующей. Я не мог рисковать.

Она долго молчала. Ветер тронул её волосы, платье шелестело, как крылья.

— Ты должен был сказать. Мне. Хоть слово.

— А если бы ты пошла за мной? Ты ведь пошла бы, да? — он шагнул ближе. — Ты бы бросила всё. А он бы только этого и ждал.

— Не тебе решать, что я выберу, — прошептала она.

И ударила его кулаком в грудь. Не сильно. Но в этом было всё: боль, обида, голод.

— Ненавижу тебя.

— Я тоже, — выдохнул он, прижимаясь лбом к её лбу. — За то, что люблю.

И всё внутри оборвалось.

Их губы столкнулись. Это был не поцелуй — крик, вспышка, безумие. Тени, гирлянды, музыка — исчезли. Остались только они.

Он притянул её, крепко, до боли в рёбрах. Её пальцы — в его волосах. Его — на её талии. Пальто упало с плеч. Платье сдвинулось.

— Не думай, что это прощение, — прошептала она, когда он коснулся её губ. — Это... невыносимо.

— Я и не прошу. Я просто... не могу без тебя.

Он поднял её — словно ничего не весила. Унёс за колонны, в сторону сада, где никого не было.

Сад за колоннами был почти тёмным — лишь изредка сквозь ветви пробивался лунный свет, выхватывая фрагменты: всполохи на листьях, тень от их дыхания.

Руки дрожали. У неё — от ярости, у него — от того, как близко она была.

Амелия обвила его бёдрами, спина прижалась к стволу дерева, губы снова встретились в поцелуе, жадном и хриплом. Его ладони - горячие, срывающие одежду с её тела, торопливо, будто каждая секунда, пока она была одета причиняла ему боль.

Она задыхалась, но не остановилась. Его руки касались её кожи, под платьем, под бельём, и каждое прикосновение было электричеством, пронизывающим её насквозь. Ни страха, ни сомнений. Только чувство, дикое, голое, настоящее.

Он опустил её на землю, на ковёр из травы и сухих листьев, под покровом ветвей. Дэниэл склонился над ней, опираясь одной рукой, другой скользя по её бедру. В его глазах не было игры - только голод и боль, переплетённые с обожанием.

- Ты сводишь меня с ума, - хрипло выдохнул он, касаясь её лба своим. - Я тебя ненавижу за то, что не могу забыть.

- Тогда помни, - прошептала она, прижимаясь к нему.

И он вошёл в неё - резко, но не грубо. С отчаянной нежностью, которая вырывается только у тех, кто давно потерял право на ласку.

Она выгнулась под ним, стиснув пальцы в его плечах, их дыхания слились, движения стали единым ритмом - неровным, пульсирующим, как пульс на грани обрыва.

- Не говори ничего, - попросила она, сжимая его руку.

Он кивнул, уткнувшись лицом в её шею. Он двигался в ней, медленно, потом быстрее, как будто пытался сжечь то, что копилось месяцами - боль, разлуку, ложь.

Она стонала в его губы, не сдерживаясь. Сейчас это не было не нужно.

Сквозь дрожащие ветви скользил свет луны, и в этот момент казалось, что весь мир замер - только их тела, только звук их дыхания, только эта тьма, которую они больше не боялись.

Они лежали молча.

Трава под ними холодила кожу, платье её сбилось вверх, он укрыл её пальто, но всё равно дрожь не проходила. Не от холода. От тишины.

От того, что всё было сказано телом, но ничего — словами.

Он провёл пальцами по её волосам, потом остановился, просто касаясь. Его ладонь была горячей, уверенной. Но внутри него — металась та же буря.

— Скажи что-нибудь, — прошептала она, не открывая глаз.

— Я не знаю, что из этого будет правдой, — честно ответил он.

Она повернулась к нему. Их лица — так близко, как только может быть у тех, кто потерял друг друга, но всё же нашёл.

— Тогда просто скажи, зачем ты вернулся.

— Потому что, когда я понял, что тебя могут забрать, — он замолчал, сглотнул, — я выбрал боль. Вместо пустоты.

Она смотрела на него долго. Слишком долго.

— Расскажи мне? Ты теперь с ними? — спросила она наконец.

Он замер.

— Ты знаешь, что я не могу ответить, — тихо сказал он.

Она закрыла глаза.

— Значит, могу считать, что да.

Он резко сел. Провёл руками по лицу.

— Я сражаюсь с ними так, как умею. Даже если это выглядит как предательство.

Она села тоже. Обняла колени. Её голос стал сухим:

— Знаешь, что самое страшное? Что я верю тебе. Даже сейчас.

Он посмотрел на неё. В его взгляде было всё: желание, боль, раскаяние. Но и что-то большее. Тень неизбежности.

— Ты не одна, — прошептал он. — Что бы дальше ни было — я не дам им тронуть тебя.

— А если уже тронули? — в её голосе не было истерики. Только пустота. — Если уже всё пошло слишком далеко?

Он потянулся и коснулся её щеки:

— Тогда я останусь. Пока смогу.

Она позволила себе один короткий кивок. И прижалась к нему. На один миг. На одну ночь.

Потом придётся снова бежать.

Но пока — только шелест листвы. Только их дыхание. И запах её кожи, который он уже никогда не сможет забыть.

Кто-то стоял в тени сада.

Между деревьями, чуть в стороне от дорожки, где ещё слышалась музыка и звон бокалов, где кто-то смеялся над чем-то глупым, чужим — он наблюдал.

Профессор Рейн.

Невыразимое лицо, едва освещённое проблесками света от гирлянд. Он стоял неподвижно. Руки за спиной. На его лице не было злобы — только холодный интерес. Оценка. Взвешивание.

Как учёный смотрит на редкий, почти совершенный, но уже нестабильный образец.

Ни Амелия, ни Дэниэл не заметили его взгляда. Они были слишком поглощены друг другом — слишком живы, слишком настоящий в этот момент.

Он же — как тень от прошлого — видел их как уравнение. Как формулу, вышедшую из-под контроля. Как доказательство того, что Резонанс работает. И слишком хорошо.

Он чуть наклонил голову, как будто что-то фиксируя в памяти. А потом... исчез.

Так же бесшумно, как и появился.

Как будто его и не было.