Глава 10: Пыль под кожей (Ред)

Серое небо висело низко, будто пыталось придавить собой старые крыши Вестхилла. Ветра не было, но в воздухе чувствовалось напряжение, как перед грозой, которую никто не обещал.

Амелия стояла у калитки, ведущей к южному корпусу, укутавшись шарфом и пряча руки в карманах. За спиной гул академии — шаги, смех, открывающиеся двери — нормальная жизнь продолжалась. А она снова шла туда, где всё давно не было нормальным.

Корпус стоял брошенный и немой: облупившийся фасад, покосившийся забор, облетающие листья. Но теперь он не пугал. Он звал её — вопросами, на которые она уже не могла не отвечать.

Внутри всё пахло пылью и старой бумагой. Сквозь трещины в стенах пробивался холодный свет. Амелия шла медленно, фонарик в руке вырывал из темноты дверные таблички.

АРХИВ. Дверь — приоткрыта. Замок — сломан. Здесь кто-то уже был. Недавно. Она глубже втянула воздух и толкнула створку.

Внутри — металлические шкафы до потолка. Папки, жёлтые конверты, рассыпавшиеся бумаги. Запах затхлости и чего-то старого, что не должно было всплывать на свет.

Амелия шагнула к дальнему ряду. На одной из полок лежала папка с пометкой: «Инцидент — 20__ г.»

Она коснулась обложки, будто обожглась. Сердце стучало в горле. Она открыла папку. Первое, что попалось — внутреннее письмо:

«В связи с дисциплинарным нарушением, повлекшим трагические последствия, профессор Уильям Рейн отстраняется от преподавательской деятельности в Академии Вестхилл. Срок — бессрочный. Рекомендация: без публичного разглашения.»

Подписи. Печати. Всё бездушно, как будто речь шла не о людях, а о сломанном механизме.

«Уильям Рейн... Рейн. Как Дэниэл. Его отец. Значит, он знал? Он всё знал?..»

Её взгляд упал на старую фотографию, вложенную между бумагами. Пальцы дрогнули.

Чёрно-белое зерно. Эллен Картер — ещё молодая, строгая, чуть усталая. Рядом — фигура мужчины: высокий, скулы, острый взгляд. Его ладонь лежит на плече Эллен так, будто между ними что-то большее, чем работа. На обороте — выцветшие инициалы: Э.К., У.Р.

Амелия всмотрелась в молодую пару сбоку. Мужчина и женщина держались так близко, что плечи почти сливались. Она знала эти лица. До дрожи.

«Мама... Папа...»

Дыхание сбилось. Её родители — на том же снимке, что и Эллен. Что и этот Уильям Рейн.

«Они были частью этого. Почему? Что связывало их с Эллен? Почему никто никогда не говорил? Почему это всё — только теперь? Что ещё я не знаю?»

Она провела пальцем по лицу матери — так, будто могла вытереть пыль времени. Но подушечка пальца только соскользнула.

«Если они были частью этого — значит, я уже не просто выкапываю чужие кости. Я выкапываю себя. Своё прошлое.»

Сердце колотилось так сильно, что казалось — слышно каждому шагу снаружи.

Она захлопнула папку, прижала фотографию к груди и глубоко вдохнула. Но внутри не было страха. Было что-то холодное и острое. Панцирь, который наконец прорезал кожу.

— И что ты будешь делать с этим, крольчонок? — раздался голос позади.

Она резко обернулась. В дверном проёме, подсвеченный слабым светом коридора, стоял Дэниэл. Чёрная рубашка, пальто расстёгнуто, взгляд холодный. Но в голосе — напряжение, которого он не пытался скрыть.

— Ты знал! — выдохнула она, держа фотографию так, будто могла швырнуть ей в лицо. — Это твой отец? Уильям Рейн? Ты всё это время знал!

Он молчал. Потом слегка наклонил голову, и его голос стал почти ласковым:

— Ты так жадно лезешь туда, куда не должна. Словно хочешь найти то, что тебя убьёт.

— Может, хочу, — ответила она. — А ты? Ты чего хочешь?

Он усмехнулся — уголком губ, без радости.

— Я? Я хочу видеть, как ты разрушаешь себя. Чтобы знать, что не только я могу это делать.

Её сердце дрогнуло. Но ее тело было необыкновенно стойким.

— Значит, смотри.

Он подошёл ближе. Настолько, что её спина почти вжалась в стену.

— Знаешь, что самое страшное? — его голос был чуть слышным. — Ты даже не понимаешь, кто на этой фотографии кем был. И кем остаётся.

— Скажи тогда.

— Когда будешь готова перестать любить тех, кого даже не помнишь живыми, — тогда я расскажу.

Он коснулся кончиком пальца её подбородка — еле-еле. И всё напряжение между ними обожгло, как ожог.

— Пока никто не видит, крольчонок. Смотри глубже. Только не кричи потом, что тебя не предупреждали.

Он отступил. Его шаги растаяли в тишине коридора. А в её пальцах всё ещё дрожала старая фотография — жёлтая, но чёрная внутри.

И она знала: эта пыль теперь — под кожей. И смыть её не получится.

Амелия вышла из архивного коридора, прижимая к груди папку и пожелтевшую фотографию. Её шаги отдавались гулким эхом — пустой коридор казался длиннее, чем обычно, как будто стены растянулись, чтобы не дать ей сразу выбраться на свет.

Она остановилась уже в главном коридоре Академии у окна, села на холодный мрамор подоконника. Внутри было так же холодно: от бумаги, от имён, которые теперь прилипли к её мыслям, как пыль, что въелась под кожу.

Амелия развернула фотографию и провела пальцем по лицам. Эллен Картер — как живая, даже на старой плёнке. Мужчина рядом — Уильям Рейн. Взгляд, в котором что-то напоминало Дэниэла.

А сбоку — двое. Её родители. Молодые, будто ещё не тронутые ни болью, ни страхом, ни всем тем, что потом стало их концом. Они смеялись на этом фото. Держались за руки. В каком-то диком контрасте с теми тенями, что теперь окружали их имена.

«Почему ты никогда не спрашивала, кто они были?» — шептал голос внутри неё. «Почему ты всегда притворялась, что всё началось с письма о стипендии?»

Она сжала фотографию так, что ногти впились в кожу. Ей вдруг показалось, что всё это не она нашла фотографию — а кто-то хотел, чтобы фотография нашла её. Сидеть здесь, было куда легче, чем выйти наружу и признать, что правда — не просто сухая строка в архиве. Она была частью её самой.

— Ты собираешься сидеть тут всю ночь? — вдруг раздался голос.

Амелия вздрогнула так, что чуть не выронила папку. На другом конце коридора стоял Ноа — с рюкзаком через плечо и привычной тихой улыбкой. Но сегодня в его глазах что-то блестело странно — не просто тепло, а почти вопрос.

Он подошёл ближе, опёрся спиной о стену напротив неё. Словно и не собирался садиться рядом — оставил между ними пару метров, но его взгляд не отрывался от её рук.

— Что это? — кивнул он на фотографию. — Ты что-то нашла?

Амелия сглотнула. Её голос был хриплым: — Это... старое фото. Из архива. Эллен Картер. Отец Дэниэла. И... мои родители. Все вместе. Смеются. Как будто они все были очень близки.

Ноа чуть наклонил голову, разглядывая снимок издалека. Не делал попытки забрать его — только смотрел.

— Ты знала, что они как-то связаны? — спросил он мягко.

— Нет. Я думала, что мои родители — просто люди. Нормальные. Работа, дом, обычные ссоры. А тут... Академия. Эллен Картер. Этот южный корпус... — Голос дрогнул. — И Дэниэл. Его отец.

Она вдруг вспомнила обрывок слуха — чей-то тихий разговор: «Говорят, отец Дэниэла не появлялся всё лето». Тогда она не придала значения — очередные слухи про богатых и странных. А теперь — всё стыковалось слишком близко.

— Ты понимаешь, Ноа? — Она вскинула на него глаза. — Всё это... они жили своей жизнью, а теперь это место начало говорить со мной через эти... страницы. И я не знаю, хочу ли слышать, что оно скажет дальше.

Ноа молчал. Только пальцы его одной руки нервно теребили шнурок рюкзака. В этом его молчании было больше слов, чем в любой фразе поддержки.

— Ты не обязан слушать это, — выдохнула она, опуская взгляд обратно на фото.

Ноа чуть хмыкнул, но улыбка вышла кривой.

— Знаешь, что самое смешное? — сказал он тихо. — Ты всё время боишься, что найдёшь что-то, что тебя уничтожит. Но по мне — тебя уже уничтожает то, что ты этого не знаешь.

Он протянул руку, едва коснувшись её локтя — не обнимая, не удерживая. Просто напоминание, что он здесь.

— Я могу сказать: «Остановись». Но я знаю тебя. Ты всё равно не остановишься.

— Может, стоит. Может, нужно было ещё вчера.

— Не тебе, Амелия. — Его голос был тёплым, но где-то в нём сквозила усталость. — Если есть кто-то, кто должен дойти до конца, так это ты.

— Почему ты всегда говоришь так, будто знаешь, чем всё кончится? — спросила она.

Ноа усмехнулся — устало.

— Потому что я всегда рядом. Даже когда ты думаешь, что одна.

А потом он развернулся и ушёл — без лишних слов, не оглянувшись. А она осталась сидеть на подоконнике с этим куском старой бумаги в руках, со страхом, который больше не был врагом, и правдой, которая все никак не вырывалась наружу.