15. Жестокость

Один взгляд.

Всего один взгляд — и лёгкие Рейн перестали дышать. Забились пучиной тьмы, исходящей от чёрных глаз напротив. Дамиан искрился от холодной, всепоглощающей ярости. Она чувствовала её собственной шкурой.

— Какого Дьявола так долго, Блэйк?

В его взгляде читалось презрение. А ещё — раздражение. Он спросил: «Схера ли ты здесь забыла, Дуарте?», но губы так и не разомкнулись. Как странно. Она почти услышала его хрипловатый голос в своей черепной коробке.

— О, друг мой...

Волна омерзения накрыла с головой: рука Блэйка всё ещё удерживала её. Поросячьи глаза следили за движениями Дамиана, за тем, как он спрыгивает на землю и хлопает по карманам своей кожанки, ища сигареты. Вынимает мятую пачку. Разбитыми в кровь пальцами достаёт оттуда один стик. Вставляет меж зубов. Он всё так же смотрит мимо Рейн, куда-то в никуда, и молчит. Ждет, пока ему ответят.

Почему толпа замолчала? Почему Блэйк ведёт себя, как очередная шавка, а не главарь? Почему Хилл среди них? И в чьей, во имя Всевышнего, он крови на этот раз?

— Смотри, кого припас. Девчонка, конечно, не айс. Худая и к тому же спидозная, — произнёс Блэйк, обнимая Рейн за плечи. — Но остра на язычок и может нас развлечь.

Дамиан даже не посмотрел.

— Всякий сброд теперь подбираем?

Рейн проглотила возмущение. Далось с трудом.

— С дамой и так невежливо, — цокнул языком главарь. — Слышала, дорогая? Он назвал тебя сбродом. Промолчишь?

Он прильнул к шее Рейн, вдыхая девичий аромат омерзительно долго. Она сжала зубы.

— Сброд? — брюнетка снисходительно посмотрела на Дамиана. — Да мы все здесь... в одной лодке.

Толпа зашумела: кажется, её развязанный язык им приглянулся.

— Обожаю таких. Даже на смертном одре будет язвить, — сказал с улыбкой Блэйк. — Да, дорогая, мы все здесь негодяи. Но разве тебя это не привлекает?

— Блэйк, — осадил его Дамиан. — Нас ждут. Оставь девчонку, где нашёл, и поехали.

— Осторожно, дружище. Не забывай, кто теперь главный, — с безумным оскалом произнёс Блэйк. — Ладно, в чём-то наш волк прав. Времени и правда мало. А тебя я ещё встречу, дорогуша. Покажу наше таинство...

Блэйк потрепал её по волосам, дружелюбно улыбаясь, будто они успели стать приятелями. Затем его взгляд метнулся за спину Рейн, туда, где до сих пор сидели Адам и уткнувшийся в его плечо раненный парнишка.

— Ты! Оклемаешься и вернешься. Чтоб до конца недели бабки были у меня. Иначе платить будешь собой, по кусочкам, — без тени улыбки сказал он. — За тебя на чернухе вывалят немало. Здоровые почки, сердце... Свежачок.

Тело, находящееся в объятиях Адама, задрожало еще сильнее. Мальчику было страшно.

Рейн неприятно поморщилась. Всё это казалось нереальным — как в фильмах про мафиози, где Блэйк и Дамиан были в главных ролях, а Рейн и парни — их очередными жертвами. Жаль, что фразу «стоп, снято» никто не скажет. Это всё наяву.

«Так вот, где ты всё время пропадаешь...» — подумала она, глядя на Хилла.

Пазл к пазлу — и картинка стала явной. Дамиан Хилл был преступником. Мысли о ребёнке, которого он якобы нянчит на стороне, или престарелой бабушке теперь казались ей смехотворными. Где-то внутри она всегда это знала — ещё с первой встречи, когда там, в тюрьме, Хилл заставил её ужаснуться. Он действительно был опасен.

А она — в опасности. Теперь, зная правду и живя с ним под одной крышей, могло произойти что-угодно: бедняжка Рейн умерла, упав в ванной и раскрошив себе череп; или сломала шею на ровном месте. Или пустила кровь из вен — спросите, а почему синяки на теле? Ну она же была сумасшедшей, наверняка сама себя избила.

Она стояла на месте, зажатая и испуганная, ожидающая нападок со стороны людей Блэйка. Но их не было. Все разошлись по машинам и скрылись в ночной тени Балтимора, оставив Рейн и мальчишек на пустующей дороге.

Кто-то шумно вздохнул. Чужой. Хилл. Она повернула голову влево и чуть не закричала от неожиданности, когда увидела его. Словно безмолвная тяжелая тень, поглощающая всё на своём пути, Дамиан надвигался прямо на неё.

Ей не оставалось ничего другого, кроме как отскочить назад. Отступить. Трусиха.

— Появишься рядом еще раз — несдобровать тебе, Дуарте, — он угрожающе покачал пальцем у неё перед лицом и запрыгнул в чёрную тачку. — Дома сегодня не жди. Дел много.

— Постой, — опасливо шепнула она. — Насколько сильно я влипла?

— Невъебически сильно.

— Ясно.

Он коротко взглянул на неё, будто удивленный такой реакцией. Но отвечать не стал. Дал заднюю и поехал за остальными — просто, без слов и ненужных прощаний. Они оба знали, что им предстоит серьёзный разговор. Они оба этого не хотели. Но выбора не было.

— Какого хера? Это был Хилл? Он ведь? — вопрошал Адам. Рейн молча присела на кровавый асфальт, оценивая урон мальчика прикосновениями. Когда она дотрагивалась до плеч, он скулил, а когда до живота — почти визжал. — Не молчи, Ри, скажи хоть что-нибудь.

— Ещё раз втянешь нас в неприятности — и я вобью кадык тебе в горло.

— Понял...

— Что с ним?

— Кажется, рёбра сломаны.

— А мне кажется, что ты идиот. Здесь не только рёбра сломаны, — она ласково дотронулась до лица мальчишки, убирая с него намокшие пряди. От пота, слёз или крови — было не разобрать. — Эй, погляди на меня. Слышишь? О... я тебя помню.

Балтимор и правда тесный город. Побитым незнакомцем оказался малолетний Каин, который участвовал в «Рехабе» вместе с ними. Глаза его цвета лесного мха, а лицо юное и, несмотря на запёкшуюся кровь, красивое. Он сдвинул брови к переносице, явно не желая быть узнанным.

— Не помнишь.

— Ты смотри, даже голос похож. Ты Каин, — ухмыльнулась Рейн. — Ну и что ты здесь забыл, малыш? Где твоя семейка?

— Нигде.

— Тебя за скверный характер отлупили, признавайся?

Адам, молчавший с минуту, наконец-то затряс головой:

— Подожди-подожди. Хочешь сказать, это Рехабовец? — недоумевал он, рассматривая лицо лежащего на нём мальчика. — Ты ж малой совсем. Таких как ты отправляют в приёмные семьи.

Каин шумно вдохнул. Ему это давалось с особым трудом: кажется, лёгкие нехило пострадали.

— Так какого чёрта ты не в семейке, довольный, как маленький ублюдок, с мамашей и папашей? Чтоб тебя!

— Я сбежал.

— Сбежал? — с подозрением спросила Рейн. — Ривер за такое по головке не погладит.

— Не погладит. А я бы ещё и треснул, — сердито добавил Адам. — Дробь, ты конкретно влип.

— Дробь? — прищурилась Рейн.

— Ну да. Как шарики для стрельбы, знаешь? Они маленькие такие... прямо как он.

— Они надо мной издевались. Я... — мальчик с усилием принял сидячее положение, морщась от боли. — Я сидел неделю под замком. Почти без еды, в тёмном подвале с крысами. Неделю!

— За что?

— Лёг на пятнадцать минут позже отбоя!

— Нормально. Древние Спартанцы бы за такое со скалы сбросили, легко отделался, — хмыкнул Адам. — Ладно. С нами пойдёшь.

— В коттедж? — спросила Рейн.

— А у тебя есть другие варианты?

— Как мы это объясним? Где его спрячем?

— Прятать и не нужно. Завтра сдадим его Риверу, пусть сам решает, что с ним делать, — прищурился Адам. — Чего разлёгся, принцесса? На руках тебя, может, понести?

Бывалую заботу о мальчике как ветром сдуло — Адам стал прежним собой, эдаким старшим братом-задирой. Рейн усмехнулась, видя попытки мальца встать на ноги: он заерзал на асфальте, пачкая и без того грязную одежду в собственной крови; не подав виду, он всё-таки поднялся. Ноги тряслись, как у новорождённого оленёнка, и в любой момент он рисковал свалиться заживо.

— Мне кажется или по пути он умрёт? — Рейн покосилась на ковыляющего по асфальту Каина.

Адам махнул рукой.

— Да глупости. Ты смотри, как порхает.

Каин сделал ещё один шаг — левая нога, хромающая и слабая, не справилась с нагрузкой. Мальчик полетел наземь.

Слышен был лишь приглушённый скулёж.

— Ой, да чтоб тебя! Залезай на спину, понесу!

***

— Мисс, у вас забронирован столик?

Высокая официантка, одетая в бордовый официозный фрак, встретила Рейн на пороге. Её рот улыбался во все тридцать два, сверкая идеальным рядом зубов, но мимика была натянута — она робот, который обязан угождать клиентам, ожидать искренней улыбки было излишне. На груди у девушки красовался золотой бейджик с именем — Ариэлла.

— Да... да, столик, — растеряно отозвалась Рейн. — На имя Марина Ратвен.

— Одну секунду, — официантка прошлась взглядом по списку гостей, а затем кивнула. — Всё верно. Ваш столик — на двоих. Следуйте за мной.

Рейн сжала в руках золотистый клатч, борясь с волнением, током бегущим по венам. Ей не хватало воздуха, а лоб покрылся испариной: скорая встреча с крёстной вызывала в ней необъяснимые чувства. Она даже выглядела по-другому. Одолжив у Стеллы платье и белый пиджак, клатч и каблуки, Рейн походила на одно из двух: либо успешную фотомодель, либо элитную эскортницу. Будь её воля, заявилась бы на встречу в футболке и потёртых джинсах, но ресторан «Плаза» славился своим дрескодом: дамы всегда приходят в белом. Роскошное место для не менее роскошных лиц.

Не для неё.

— Мисс Нильсен, пройдемте...

Официантка ходила так быстро, что Рейн с трудом поспевала за ней, то и дело отвлекаясь на богато обставленный интерьер ресторана: стиль позднего барокко, которым всегда восхищалась маленькая Рейн, очень пришёлся её взрослой версии по душе. На золотых стенах висели старинные французские гобелены и английские часы, а потолок украшала хрустальная люстра, отбрасывающая мягкий приглушенный свет на зал и заполненные столики. Где-то вдалеке играла живая музыка: человек за фортепиано придавал этому месту особый шарм.

— Ваша подруга ожидается с минуты на минуту, прошу, присаживайтесь, — Ариэлла грациозно указала на их столик, ожидая, пока Рейн займёт своё место. — Если вы готовы сделать заказ сейчас...

— Я, пожалуй, подожду, — перебила её Рейн. — Спасибо.

— Конечно. Я к Вашим услугам — только позовите... — Ариэлла деликатно улыбнулась и ушла восвояси.

Рейн взглянула на настенные часы, показывающие ровно пятый час, и принялась ждать крёстную. Всякий раз, как кто-то заходил в ресторан, Рейн подпрыгивала на месте, надеясь увидеть знакомое лицо тётушки Марины, но безуспешно — это была не она.

— Кристиан, где твоя бабочка? — громко возмутилась женщина за соседним столиком, обращаясь, по-видимому, к своему сыну. — Я же помню, ты выходил из дома в ней!

Рейн взглянула на мальчишку: угрюмый и молчаливый, он сидел за столиком неподвижно. Перед его носом стояла тарелка с лобстером, а на руке, которой он подпёр щеку, красовались дорогие швейцарские часы. Он был совсем юн, возможно, года на два младше Рейн. Лохматые каштановые волосы шли противовес выглаженной рубашке и чёрному пиджаку — кажется, он тот ещё бунтарь в буржуазной семье. Дуарте слегка улыбнулась. Он чем-то смахивал на Каина.

Каин... после минувших разборок тот отсыпался в квартире Рейн, под чутким присмотром Адама — вчера они провозились с ним до утра. Пришлось нелегко: сначала они отмыли его в горячей ванной, затем обработали раны, кое-как зашили и, что самое ужасное, из-за сильных болей Рейн даже отдала мальчику своё последнее обезболивающее.

От мысли об этом в спине неприятно кольнуло — собственное тело издевалось над ней, напоминая, что хозяйка осталась без помощи. Терпи или умри.

— Мисс Нильсен, верно?

— А? — Рейн очнулась, подняв взгляд на новоприбывшую особу. — Марина?

Перед ней стояла крёстная. Она... не изменилась. Всё та же кудрявая брюнетка с добрым лицом — зелёные глаза смотрели на Рейн с немым вопросом, рука, тонкая и изящная, схватилась за сердце. Секунда. Женщина ахнула.

— Рейн... это ты...

— Кажется, я тоже не изменилась? — губы Дуарте тронула печальная улыбка. — Я так по тебе...

Не успела Рейн закончить, как тут же оказалась в объятиях миссис Ратвен — женщина прижала её к себе так близко, что их сердца забились в едином сумасшедшем ритме. Рейн вдохнула полной грудью, и в легкие пробился аромат пряностей, исходящей от крестной. Запах детства.

— Скучала...

— Моя девочка... — женщина гладила её по волосам, не в силах оторваться. — Боже, как же ты выросла. Ты такая... такая...

— Какая? — засмеялась Рейн.

— Чудесная! А твои глаза! Прошло десять лет — а они всё такие же! Невероятно!

Марина любовалась ей со всех сторон.

— Так, давай присядем, — женщина кивнула на кресло, и Рейн послушно уселась на мягкую обивку. — Нет, лучше я подсяду к тебе. Ненавижу эти столики на двоих. Они лишают людей близости.

Марина бескомпромиссно передвинула кресло, не заботясь об этикете, и плюхнулась рядом с Рейн. Взяла её руки в свои. Зелёные глаза были на мокром месте.

— Расскажи мне всё.

И Рейн сдалась. Рассказала обо всём: о ненавистной жизни с родителями, о мучениях, об убийстве и заключении в тюрьму. Когда Марина услышала, что Фрэнк мёртв, то лишь с облегчением выдохнула.

— Ты ни в чём не виновата! Он это заслужил!

Рейн умолчала о том, что находится в политической программе — в конце концов, Марина предположила, что её оправдали.

— Ну ещё бы! Он мучил тебя с восьми лет! Тебя обязаны были оправдать!

Вся боль, которая прожигала её душу годами, теперь вышла наружу. Она вновь почувствовала себя маленькой девочкой — открытой к миру, лучезарной, счастливой. Рейн стало легче дышать.

— Моя девочка, ты такая храбрая...

— Я стараюсь. Но... — Дуарте поморщилась, стараясь подобрать правильные слова. — Вокруг так много боли. Ужасных людей. У меня не всегда получается быть... храброй. Понимаешь, о чём я?

— Некоторые люди никогда не будут поддерживать тебя, моя милая Рейн, — с тоской сказала Марина. — Всё потому, что они боятся, кем ты станешь. Тебе уготована великая судьба. Я всегда это знала. Я чувствовала. Ты не такая, как другие дети.

— Знаешь, — печально улыбнулась Рейн. — Будь ты моей мамой, может, жизнь и не пошла бы под откос...

— Ох, детка... Как бы мне хотелось уберечь тебя от всего этого... — еле сдерживая поток слёз, прошептала Марина. — Этот клятый Фрэнк. Он испортил не только твою мать, а и все наши жизни...

— Поэтому ты ушла тогда?

— Это необъяснимо... понимаешь, я знала твою мать с детских лет. Мы вместе играли в детском саду, вместе сидели за школьной партой, вместе учились в колледже. Гленн... она была не такой, как все. Отшибленная на голову, как я любила говорить, — мрачно посмеялась та. — Она жила адреналином. Занятия? Нет, езда с байкерами. Поезд? Куда лучше автостоп! Всё было так хорошо, пока она не встретила твоего отца...

— Ты про Фрэнка?

— Нет. Твоего биологического отца. Жестокий, очень жестокий человек, — поведала Марина. — Мы с Гленн учились в выпускном классе. Он был на год старше нас. Настоящий рэкетир. Детдомовское отребье, живущее по законам улиц... его все боялись. Все, кроме твоей матери, в которую он был безответно влюблён. Наверное, потому он и...

Она затихла.

— Изнасиловал её.

Рейн и так это знала: мать никогда не упускала шанса напомнить ей об этом, а-ля «смотри, маленькая дрянь, тебя зачали путём ненависти».

— Он знал о беременности?

— Нет. Поняв, что совершил, твой отец сбежал из Балтимора. Гленн и я растили тебя вдвоем, — печально улыбнулась Марина. — До семи лет, пока не появился Фрэнк. Он... был религиозным фанатиком. Психопатом. Подсадил твою мать на страшные вещи... из-за него Гленн и потеряла рассудок.

— Давно ты виделась с ней?

— В тот самый... день твоего рождения. Одинадцать лет назад.

— Тогда ты ушла...

— Да... в тот день Фрэнк поджег мой дом, а твоя мать... да ты и так всё видела. Я помню, ты смотрела...

Перед глазами пронеслись сцены драки: мать избивала лицо крёстной, проклиная; с каждым новым ударом на полу становилось всё больше крови. Восьмилетняя Рейн визжала от страха. Её никто не слышал.

— И всё из-за того, что ты сводила меня в зоопарк, — мрачно хмыкнула она.

— Я хотела забрать тебя через опеку, клянусь, хотела. Но для всех вы были идеальной семьёй. Гленн слишком хорошо играла в дочки-матери...

— Знаю...

— Послушай, милая, — крёстная сжала руки Рейн в своих. — Ты была нежеланным ребёнком. Для своего отца. Для Гленн. Для Фрэнка. Но не для меня. Я всегда считала тебя своей дочкой...

Слова были лишними. Рейн притянула крёстную к себе, обнимая так крепко, что задрожали руки. Она искренне улыбалась, несмотря даже на то, что болела спина. Ей было тепло. Уютно и безопасно — прямо как дома. Но вместо здания, где она выросла, был родной до боли человек.

— Знаю, ты сказала, что живёшь отдельно... и что у тебя всё хорошо, — крёстная взглянула на неё со всей серьёзностью. — Но если ты будешь в чём-то нуждаться, позвони мне. И вообще, звони мне каждый день... Я хочу слышать твой голос.

Рейн знала — она не позвонит. Ей, ходячему несчастью, не место в светлом мире крёстной. Вероятно, это даже последняя их встреча.

— Конечно... мы же семья.