ГЛАВА 13

Мне часто кажется, что транспортировка душ очень сильно повлияла на мою память. Многие воспоминания потускнели или практически полностью стёрлись, и только яркие моменты настоящего иногда помогают вернуться к ним.

Я вспоминаю, как ещё совсем девочкой сидела на чердаке нашего дома в пригороде Дунфана. Из запыленного окошка виднелось побережье: сероватый песок, мелкие морские волны, тёплое закатное солнце. На первом этаже делать было нечего, бабушка готовила ужин, а дедушка возился с двигателем от мопеда. Из-за этого в доме вечно вспыхивали скандалы, потому что следы машинного масла совсем не украшали скромную гостиную.

Стены в нашем доме были тонкие-тонкие, поэтому до моих ушей сразу дошёл стук в дверь и тяжёлые шаги деда. Спустя пару секунд заскрипели дверные петли и глухие звуки двух голосов сплелись воедино, превращаясь в неразборчивую кашу.

Застучали каблуки, заскрипели половицы. На чердаке возникла бабушка. В свои сорок восемь она выглядела так, словно была готова в любой момент сорваться на съёмки рекламы средства от старения. Стройная, словно втянутая по струнке, эта женщина даже дома ходила на невысоких каблуках и в симпатичных платьях. Её фигура, каштановые кудри и умение держать себя — всё это передалось и мне.

Тонкие пальцы бабушки схватили меня за запястье и оторвали от огромного альбома со старыми фотографиями. Чёрно-белые или цветные — разницы нет, ведь все они рассказывают истории, которые случились много лет назад. Я могла просидеть на чердаке целый день, разглядывать фигуры и лица, воображать, кем же были эти люди и что с ними сейчас.

Я взлетела с пола и потащилась вслед за бабушкой, которая бежала к выходу. Никогда в жизни мне не доводилось видеть её такой испуганной. Туфли полетели на пол, стоило нам только оказаться в коридоре и быстро направиться к кухне.

— Уходите, — звучал за спиной голос дедушки. — Я не пущу вас в дом.

Ноты незнакомого голоса тут же донеслись до меня:

— Вы совершили ошибку, когда забрали её у него…

Дальше ничего не слышно — мы забежали на кухню. Бабушка распахнула большое окно в деревянной раме, подсадила меня и одними губами произнесла: «Прыгай».

Босые стопы увязали в холодном песке, влажный морской ветер бил в лицо. Несколько раз я спотыкалась, падала, глотая хрустящие крупицы, а бабушка подхватывала и неслась по пустому пляжу со мной на руках. Страх, сомнения, недоумение — всё это смешалось в моей пылающей от бега груди.

Потом мы долго сидели у кромки воды, наблюдая за тем, как солнце медленно тонет в спокойном море. Бабушка молчала, а я не хотела ей надоедать… да и не могла — таково было негласное правило наших отношений.

Я никогда не чувствовала той любви и теплоты, которыми делились остальные бабушки со своими внучатами. Никаких поцелуев, объятий и ласки — с самого юного возраста я стала самой настоящей сожительницей, которую приходилось, разве что, содержать и кормить на деньги из их кармана. Удивительно, но такое положение вещей меня абсолютно устраивало.

Потом бабушке позвонили, она встала с песка, отряхнула мой сарафан, и мы поплелись домой. Там всё было обычно, словно пару часов назад нам не пришлось спасаться бегством.

— Я думаю, — произнесла за ужином бабушка, — нам следует переехать. На Хайнане больше небезопасно.

Дедушка — крупный мужчина, волосы которого на солнце горели огнём, — всю жизнь посвятил военной службе. Когда я появилась на свет, он уже ушёл на заслуженный отдых и, чтобы не скучать, открыл небольшую автомастерскую.

— Анастейша, не говори ерунды, — скомандовал дед. — Если эти люди думают, что могут нас напугать, то они просто конченые идиоты, — его тяжёлая рука легла на моё плечо. — Чёрта с два мы отдадим этому сумасшедшему нашу Велорен!

***

Ощущение, что меня обесточили, напрочь лишили энергии. Тело, чужое, тяжёлое, до омерзительного вялое, уже не принадлежит, не подчиняется мне. Зато голова работает на удивление хорошо.

Открываю глаза и пытаюсь оглядеться. Передо мной большое затонированное окно, за которым одна только дорога и чёрная машина, едущая следом. Я лежу на нескольких разложенных креслах в задней части минивэна — это становится понятно практически сразу.

Хочу посмотреть на водителя, начинаю ворочаться, но быстро оставляю эту затею — рёбра начинают болеть.

— Ты проснулась слишком рано, — звучит отдалённый голос мужчины, который и засунул меня сюда. — Я бы мог снова сделать инъекцию, но… — он невесело усмехается, — кажется, за нами следует твой друг, поэтому остановить машину не представляется возможным.

Друг? Кажется, во всём свете уже не сыскать человека, на дружеские чувства которого я могу рассчитывать. Один только Закари был рядом на протяжении путешествия по Штатам, но надеяться на его появление сейчас — крайняя форма безумия.

— Куда Вы везёте меня? — слова с трудом покидают горло.

— Я везу тебя домой, — коротко отвечает мужчина.

— И где же этот дом? — мой голос пропитан ядом.

Мне настолько плохо, что окружающий мир и люди, живущие в нем, напрочь перестали волновать. Я чувствую, как медленно превращаюсь в марионетку, которой могут управлять все, кто знает, за какую верёвочку дёрнуть. У меня нет власти над телом, но сознание по-прежнему пытается бороться за свободу.

Но что значит душа, запертая в клетке из кожи, плоти и треснувших рёбер?

Плевать на тех, кто едет у нас на хвосте. Люди Карберы, люди Дюран, да хоть сам Дьявол со своей свитой — на моё положение это не повлияет никак. Я продолжу быть Велорен Зилэ — девушкой, которую сломали как морально, так и физически. Если чёрная машина обгонит ту, в которой находится моя оболочка, убьют мужчину, который постоянно повторяет однотипные фразы, погрузят меня в другое авто и снова повезут в неизвестном направлении — я даже не буду сопротивляться. Потому что это тело привыкло к такому состоянию. Оно привыкло к постоянной боли и к стрессам, которые превратили мою нервную систему в огромное кладбище. Теперь весь этот ужас — норма.

Наверное, так чувствует себя утопающий, когда осознает, что выхода нет. Что вода будет медленно вытеснять воздух из лёгких, а удары сердца станут редчать до тех пор, пока совсем не затихнут.

Мой попутчик неожиданно пускается в рассуждения:

— Это дом для нас всех. Там мы находим покой и понимание, но, что самое главное, там мы находим самих себя…

Он говорит ещё что-то, но слова эти не успевают донестись до меня. Сильнейшая ударная волна подхватывает моё тело и бросает в пространство между передними сидениями. Я падаю прямо на рычаг передней подвески и глухо вскрикиваю. Перед глазами вспыхивают белые пятна, но мне удаётся разглядеть водителя, лицо которого медленно покрывается багрянцем из рассечины на лбу, и его продолжающую сжимать руль правую руку, на которой красуется тонкий серебряный браслет.

Я видела такой же много лет назад.

***

— Велорен! Велорен! — послышался громкий шёпот с задней парты.

Я оторвалась от теста по алгебре, которого к концу урока ещё ни разу не коснулась моя ручка, и развернулась к источнику звука. За один стол от меня сидел Саша — высокий, стройный юноша с золотистыми кудряшками до плеч, которые он постоянно собирал в хвост на макушке.

— Решила? — еле слышно произнёс он, не отрывая взгляда от учительницы, которая была поглощена чтением журналов.

— Конечно, — съязвила я, — тысячу раз!

Саша усмехнулся, взял свой тест и похлопал по плечу Яозу — толстяка, который был барьером между нашими партами.

— Передай это Велорен, пожалуйста, — попросил он.

Яоза начал бубнить, вырвал листок из рук ученика по обмену и протянул его мне. Я, в свою очередь, передала свой девственно чистый и непоруганный тест Саше, коротко шепнув:

— Спасибо!

— Не за что! — послышалось в ответ.

Хорошо встречаться с гением математики и физики, когда ты совсем в них не разбираешься. Каждую контрольную мы с Сашей писали по одной схеме: он решал один вариант, отдавал его мне и решал второй. Поэтому я, жившая с неумением решать даже тригонометрические уравнения, всегда была хорошисткой.

Поставив свою фамилию в уголке листа, я отложила тест с чувством выполненного долга и продолжила наблюдать за старшеклассниками, которые прогуливали уроки, шатаясь по территории школы. Мне всегда было безразлично, за какой партой сидеть, главное — у окна. Без возможности подглядывать за тем, что в мире происходит, уроки были невыносимо скучными.

Стук в дверь заставил учительницу молниеносно спрятать женский журнал в одну из папок с документами и изобразить заинтересованность в том, чем заняты ученики. В кабинет вошёл директор — низкорослый, полноватый мужчина преклонного возраста. Он кивнул учительнице и произнёс:

— Мне нужна Велорен Зилэ.

Женщина попыталась возразить:

— Но ведь… у нас тест… важный.

Она всегда меня раздражала, поэтому я быстро поднялась со стула и отрапортовала:

— А я уже всё сделала!

Я закинула на плечо сумку, подошла к учительнице и положила на её стол выполненный тест и произнесла:

— Можно идти?

Она кивнула.

Наш директор был человеком абсолютно безразличным и к своей работе, и к школе в целом. Он много пил, на «посту» появлялся редко, но всегда желал всем приятного аппетита, когда заходил в столовую, и посещал каждый смотр школьной самодеятельности.

— Зачем Вы меня вызвали, директор Юншен? — поинтересовалась я, как только мы вышли в коридор. — Что-то произошло?

— Нет-нет, — тут же успокоил меня мужчина. — Всё в порядке, просто к нам пришёл господин, который занимается организацией конкурса чтецов среди школьников, и попросил меня привести к нему нескольких ребят, но у нас хорошо читаешь стихи только ты…

В школьные годы я очень любила выступать со стихами: как на иностранных языках, так и на китайском. И директор, который был завсегдатаем подобных представлений, прекрасно знал о моих способностях. Но его слова всё равно были очень приятны.

Мы быстро дошли до кабинета Юншена, где в одном из кресел уже сидел статный мужчина с неестественно белыми волосами, зализанными назад и блестящими от обилия геля. Весь он был светлый до прозрачности: бедная кожа, белёсые брови и ресницы, обрамляющие светлые глаза.

— Здравствуйте, — он поднялся с кресла, поправил чёрный костюм-тройку и вытянул вперёд руку. — Меня зовут Болдер Кольб.

Я вложила свою ладонь в его и улыбнулась:

— Велорен Зилэ. У Вас красивое имя. Немецкое?

Он кивнул:

— У Вас ведь тоже?

— Папа был немцем, — объяснила я.

Мой новый знакомый предложил выйти на улицу и поговорить о поэзии и грядущем конкурсе, поэтому через несколько минут мы уже сидели за одним из столов на свежем воздухе.

— Директор Юншен сказал, что Вы — большая гордость этой школы. Очень долго нахваливал и отказался выдвигать любую кандидатуру кроме Вашей.

Я улыбнулась:

— Это очень приятно, господин Кольб. Представить нашу школу на конкурсе — большая честь для меня.

— Каких поэтов Вы любите? — поинтересовался мужчина.

На секунду мне пришлось задуматься, потому что выбор был огромен, и мне не хотелось никого упустить.

— Хм… — я подняла глаза. — Если говорить о зарубежных авторах, то я люблю Киплинга. Да, он был скорее писателем, но его стихотворения очень трогают… А если нужны будут произведения на китайском, то мне невероятно нравится поэзия эпохи Сун. Ну, Лю Юн или Су Ши например… Вы заскучали?

Мужчина сидел, подперев голову кулаком, и изучающе смотрел на меня.

— Нет, — моментально отозвался он, — вовсе нет.

Я опустила взгляд на его правое запястье и, заметив необычное украшение, спросила:

— Это тёрн?

— Что? — переспросил Кольб, а потом взглянул на браслет и сказал: — Ах, это. Да, тёрн.

Я прищурилась, разглядывая тонкую серебряную ветвь с россыпью шипов, и произнесла:

— Что он означает?

— Много чего, — отозвался мужчина. — Наверное, о терновнике слагали легенды все народы мира. Но, что касается меня, это скорее символ единства и…

— Велорен! — рявкнул дедушка, тяжёлой походкой сокращая расстояние между нами.

Школа находилась в полутора часах езды от нашего дома, поэтому меня каждый день доставляли туда и обратно бабушка или дед.

— Быстро сядь в машину и жди меня там! — прохрипел дедушка, схватив меня за руку и оторвав от лавки.

— Но… — только это я и произнесла.

— Быстро, я сказал! — его голос сорвался на крик.

Я бросила короткий взгляд на мужчину и тихо произнесла:

— До свидания.

С самого детства в голове прочно засела одна мысль — главе нашего небольшого семейства перечить нельзя. Поэтому мне пришлось заспешить к стоянке.

— Вы не сможете вечно прятать от нас Велорен, — ветер донёс слова Кольба до моих ушей. — Когда-нибудь он вернёт её…

***

Чьи-то руки поднимают меня и с лёгкостью вытаскивают из машины. Зрение возвращается с трудом, первые секунды белые пятна по-прежнему затмевают весь свет. Кто-то опускает меня на землю, я чувствую прохладный асфальт под тонкой тканью больничной рубашки.

Горячие ладони касаются моего лица и поднимают подбородок, а знакомый голос произносит:

— Велорен, ты слышишь меня?

Сердце пропускает удар, а потом начинает стучать с новой силой. Ослеплённая болью, обессиленная, выеденная страданиями до самого основания, я нащупываю плечи человека напротив и заключаю его в объятия. Слёзы душат, разрывают изнутри, меня трясёт, но я не могу с этим справиться.

— Закари… — дрожащими губами шепчу я, утыкаясь в его шею. — Закари…

Мы сидим посреди дороги, рядом стоят две разбитые машины, в одной из них находится человек, который собирался похитить меня. Он может прийти себя в любой момент, и тогда всё начнётся по новой…

— Господи, — Зак отстраняется, изучает меня взглядом, — я не верил, что смогу найти тебя. Ты… ты… — его голос дрожит почти также, как мой, — Господи…

И тогда он поцеловал меня во второй раз за наше безумное путешествие.