ГЛАВА 12

Холодно. Свежо. Воздух наполнен запахом спирта и медикаментов. Слышится отдалённый писк пульсометра и приглушённые голоса: женский и мужской.

Боли нет. Есть только ломота, головокружение и нечеловеческая слабость. Веки разомкнуть невозможно — настолько тяжёлыми они кажутся. Во рту отвратительная сухость, а глотку будто царапают изнутри острыми когтями. Пытаюсь раскрыть губы и провести по ним языком, чтобы хоть немного увлажнить, но ничего не выходит — тело отказывается подчиняться мозговым импульсам.

— Ты слышишь меня?

Мужской голос звучит так глухо, словно говорящий находится под толщей воды. Хочу ответить, но с губ слетает лишь короткий сиплый выдох. Но медицинскому персоналу хватает и этого.

Пальцы доктора помогают мне открыть глаза, он светит в них маленьким фонариком и даёт указания:

— Посмотри вверх… хорошо. Теперь — вниз… ага, молодец. Влево…

Пока воспалённый рассудок пытается сориентироваться, слух улавливает приближающиеся тяжелые шаги. Через несколько мгновений в поле моего зрения появляется мужчина в полицейской форме. Он изучает взглядом мою оболочку, а потом обращается к доктору глубоким басом:

— Как она?

Врач поворачивается к стражу порядка и отвечает неожиданно резко:

— А Вы сами не видите? Глазами еле шевелит! Ниди, — он обращается к медсестре, — проводи офицера в коридор.

Двое тут же покидают палату, а доктор снова возвращается ко мне:

— Покашляй, — и, поймав на себе мой непонимающий взгляд, объясняет: — Нужно понять, что сейчас с твоим дыханием.

Я стараюсь вдохнуть поглубже и, морально подготовив себя к предстоящей пытке, начинаю выплёвывать обрывки хрипов. По грудной клетке будто бьют тяжёлым молотом, а гортань готова разорваться на части.

— Ладно-ладно, — останавливает меня доктор, — очень больно?

Нахожу в себе силы кивнуть. Мужчина смотрит на меня с пониманием и начинает крутить колёсико капельницы, которое контролирует скорость подачи лекарства. По венам тут же пробегает приятный холодок, и я закрываю глаза, наслаждаясь коротким мгновением покоя.

— Через час тебе уже можно будет пить и есть, если проголодаешься. А пока постарайся поспать, ладно?

Зачем просить о том, в чём я и сама так нуждаюсь?

***

Зачем Моренди защитил Иаго тогда? Почему принял удар на себя?

С каждым новым воспоминанием мне всё шире открывалась картина огромного временного отрезка, но вместе с этим появлялось всё больше вопросов. Если ты хочешь убить человека, то не станешь спасать его от стрелка, подосланного врагами. Если ты желаешь человеку смерти, то ты станцуешь на его могиле, если его прикончит кто-то другой.

Если быть достаточно откровенной, Моренди в моих глазах так и остался тёмной фигурой. Характер, убеждения, мотивация его поступков — всё это было покрыто флёром одной большой тайны, до сути которой я не могла докопаться. Его жизнь в Грейсленде подчинена определённому плану, который должен был привести его к цели.

Была ли это жажда денег? Стремление обладать властью? Или же изощрённая месть за нечто мне неизвестное?

— Приятного аппетита, — улыбается медсестра, поставив поднос на мою кровать.

Я провела в забытьи десять часов. Сейчас утро, можно есть, пить. Звуки из моего рта стали складываться в слова, а не в бессмысленное бормотание.

— Спасибо, — приглушённо говорю я, когда медсестра ставит поднос на мои колени и покидает палату.

О Закари я стараюсь не думать. Меня пугает даже крохотная мысль о его возможной судьбе. А она — тут и думать нечего — сложилась в разы хуже моей. Если, разумеется, на пути Хаина не повстречался тот самый Некто, лицо которого я до сих пор помнила отчётливо.

— Можно? — слышу я знакомый бас.

Отрываюсь от упаковки шоколадного пудинга и смотрю в сторону, откуда исходит звук. Тот самый мужчина в полицейской форме стоит в дверной проёме, ожидая разрешения войти.

— Конечно, — говорю, поставив поднос на небольшой прикроватный столик.

Кожа на моих руках стёсана до мяса. Все конечности в бинтах — за исключением небольших «островков», куда ставят уколы и капельницы, — на талии фиксирующий корсет, чтобы повреждённые рёбра не меняли своего положения, а на щеке красуется огромный компрессионный пластырь.

«У тебя множественные ушибы, — сообщил навестивший меня ранним утром врач, — треснули два ребра и тазобедренный сустав немного сместился, но с ним мы уже поработали… Не знаю, что с тобой случилось, но такие травмы просто так не получают».

Допытываться о произошедшем он не стал, видимо, передав эту заботу полицейскому, который уже пристроился рядом с моей кроватью и извлёк из плоского портфеля планшет.

— Офицер Кэрролл, — представляется он и с максимальной вежливостью интересуется: — Как Вы себя чувствуете?

— Неплохо, — вру, а потом добавляю: — Спасибо.

— Мисс, мне сложно начинать этот разговор, если быть честным…

— Бросьте, — тут же отрезаю я. — Пожалуйста, рассказывайте и спрашивайте обо всём. Не пытайтесь быть мягким, говорите по существу.

Полицейский с фамилией, отдающей сказками и безумием, щёлкает ручкой, пару мгновений молчит, а потом начинает говорить:

— Вы были в чаще леса. Вся в крови и ушибах. А рядом находился труп мужчины с пистолетом в руках, на котором были только его отпечатки пальцев разной степени давности. Вас двоих обнаружил человек, дом которого находился неподалёку от этого места. Он услышал выстрел, прибежал туда и вызвал полицию, — он протянул мне фотографию. — Вот этот человек был рядом с Вами.

Мужчина лет тридцати пяти. На вид невысокий, но крупный, со светлыми волосами и массивной линией подбородка. Не его лицо я увидела тогда. Значит, так выглядел мой преследователь.

— Вам знаком этот человек?

Качаю головой, внутри которой уже начинает созревать план дальнейших действий. Моё положение сейчас невероятно шаткое и непостоянное. Любое неверное слово может принести мне новые неприятности.

— А как Вас зовут?

— Лорель, — отвечаю без промедления.

— А где Вы живёте, Лорель?

— В Лос-Анджелесе, офицер Кэрролл, но уже больше месяца гощу у родителей моего парня. В Нью-Мехико.

Он удивлённо хмыкает:

— А как же Вы оказались в лесах Миннесоты?

Третий звонок дан. Театральная постановка начинается.

Округляю глаза и на выдохе произношу:

— Где?..

Плечи полицейского нервно дёргаются, но он старается скрыть это. Некоторое время он молчит, стараясь проанализировать ситуацию и предугадать, что же произойдёт дальше. Но, прежде чем офицер успевает открыть рот, я добиваю его:

— Какой сейчас день? Пятое января?

— А что случилось пятого января? — недоумевает Кэрролл.

— Ничего, — спокойно отвечаю я. — Просто вчера было четвёртое…

***

— Это диссоциативная амнезия, — сообщает врач, когда короткая стрелка настенных часов останавливается на четвёрке.

Офицер, уже раздобывший себе удобное кресло, направляет на доктора непонимающий взгляд, ожидая объяснений. А я стараюсь выглядеть максимально озабоченной состоянием собственного здоровья, хоть и прекрасно знаю, что он скажет в следующие минуты.

— Я попробую рассказать простым языком, — начинает мой пожилой лекарь. — Организм хочет быть здоровым и крепким. Как физически, так и морально. И иногда, в случаях сильных потрясений или стрессов, наше сознание может немного «почистить» память, чтобы избавить хозяина от воспоминаний. Почему я так уверен, что причиной амнезии не стала черепно-мозговая травма? Всё просто. Во-первых, МРТ и рентген не выявили никаких повреждений в этой области. Во-вторых, за искалеченной девушкой никто не станет просто так гнаться по лесу. И в-третьих… — он делает паузу и смотрит на полицейского, — может, нам стоит обсудить это в моём кабинете, офицер? Я не думаю, что девушке в таком состоянии стоит нагружать себя этими мыслями…

— Нет, — протестую я с ненаигранной дрожью в голосе. — Мне нужно знать всю правду.

Картина случившегося должна быть максимально полной и чёткой. Даже если сейчас мне сообщат ужасные вещи, о которых я и подумать боюсь, это всё же лучше неведения.

— Ты уверена? — с сомнением бормочет врач.

Я уверенно киваю, и он продолжает:

— Когда ты только поступила в отделение, мы провели полную диагностику всего тела, это обязательная процедура. И, помимо остальных повреждений, стало ясно, что некоторые внутренние половые органы были сильно травмированы, причём достаточно давно… из этого можно сделать вывод…

— Что меня насиловали? — смело спрашиваю я.

Легко быть храбрым, когда врёшь. Когда твоей лжи верят и строят на её основе свои ошибочные теории. Мой план работал так, как и было задумано. Даже выкидыш, причиной которого стал Моренди, сейчас сыграл мне на руку.

— Да… — замялся доктор. — Да, похоже на то.

Шериф начинает отбивать неизвестный ритм на собственных коленях, смотрит на врача с укоризной и выдаёт:

— Выяснять, что произошло — моя работа. Ваша — девушку лечить, — он поднимается с кресла, задерживает взгляд на моём лице, тянет крепкую руку вперёд: — Поправляйтесь, Лорель, я зайду на днях.

— До встречи, офицер Кэрролл, — отвечаю я и не без радости отмечаю, что голос буквально пропитан тоской и бессилием.

Он пытается ободрить меня похлопыванием по плечу, но этот жест не приносит ничего, кроме боли, отголоски которой начинают звучать по всему телу. Осознав свой промах, страж порядка старается поскорее покинуть палату. Мы с доктором остаёмся наедине. Мужчина хочет сказать что-то: может, подбодрить, может, попытаться вытащить из меня информацию — но не решается. Изучив помещение взглядом, он растворяется коридоре.

***

Всю ночь я не могла сомкнуть глаз от невыносимой боли, очагом которой были мои треснувшие рёбра. Тело будто разрывалось на части, горело безумным огнём. Я задыхалась, рыдала и думала, что уже ничего не способно спасти меня от этих мучений.

Медсестра регулярно увеличивала дозы обезболивающего, но вскоре поняла, что это бесполезно. Пришлось вызвать дежурного врача, чтобы тот дал письменное согласие на применение опиатов. Я всегда была против наркотических анальгетиков, но в тот момент часть мозга, отвечающая за принципы, была охвачена пламенем невыносимой боли.

Мне удалось провалиться в царство грёз лишь под утро и провести на его землях не больше часа. Я шагала по тонкой грани между реальностью и сном, старалась удержать равновесие и не упасть в мир, полный боли: физической и моральной. Но не смогла.

Пробуждение далось сложно. Тело было бесчувственным, слабым и тяжёлым, как рука, на которой ты проспал всю ночь, а теперь пытаешься пошевелить. Веки отказывались подниматься, голова гудела, а виски будто сдавливали железные тиски. Но анальгетики работали — боли я не чувствовала.

На завтрак я попросила один только йогурт, но медсестра настоятельно порекомендовала мне хорошенько подкрепиться, чтобы восстановить силы. Спорить было бессмысленно. Я была готова приступить к трапезе, но стук в дверь разрушил мои планы.

— Доброе утро, Велорен, — произносит человек, медленно шагая внутрь палаты. — Как ты?

Не знаю, что пугает больше: то, что мужчина назвал меня по настоящему имени или то, что я знаю его. Вытянутое и худое лицо, короткая, но густая чёрная борода, бледно-зелёные глаза — это был он. Там, в лесу, этот человек стал последним, кого я увидела перед потерей сознания и пробуждением в больнице.

Вжимаю оболочку в жёсткий матрас и с недоверием смотрю на мужчину, который плотно закрывает дверь и начинает двигаться в мою сторону. Одет он просто: высокие ботинки, тёмные джинсы и серая толстовка, поверх которой накинут больничный халат.

— Не очень, — честно признаюсь я, внимательно наблюдая за его движениями.

Он игнорирует удобное кресло в углу палаты и скромно устраивается на краешке моей кровати. Поспешно сгибаю ноги в коленях, чтобы избежать возможных прикосновений, и бросаю на него максимально смелый взгляд:

— Вы убили того человека?

— От которого ты бежала? — он делает паузу и кивает: — Да.

Громко сглатываю и заставляю себя продолжить:

— Зачем?

Брюнет тут же отвечает:

— Потому что я должен защищать тебя, Велорен. Нам удалось найти твоё местоположение совсем недавно, и меня послали в Штаты, чтобы спасти и привести тебя к нам.

«К нам»? От осознания, что некие «они» присоединились к списку всех остальных преследователей, мне становится дурно.

— О ком Вы готовите? — бормочу я. — Что это за «мы» такие?

— Бэстер, конечно. Наше общество дало мне задание: найти тебя и привести… — снова повторяет он.

В психологии существует понятие «триггера». Это событие, предмет или слово, которое вызывает внутри человека определённый эмоциональный отклик. И название, произнесённое человеком напротив, заставило меня испытать это явление на практике. Что-то внутри будто щёлкнуло, а в голове на крохотную долю секунды появился обрывок из давно забытого воспоминания. Но он исчез раньше, чем я успела ухватить его за хвост.

— На тебя объявили охоту за то, что совершил другой человек, — продолжает мужчина. — Мы знаем об этом и можем помочь. Там, откуда я приехал, никого не испугает твоя способность…

«И, последнее правило, которое нужно запомнить, милая, — пронеслись в голове слова дедушки. — Никогда не верь тем, кто говорит о твоём даре. Окружающие смогут использовать его в своих целях… Беги от них и старайся больше никогда не попадаться на глаза».

Но бежать, когда тазобедренный сустав только недавно оклемался после повреждения, а ты сам не в силах прожить без наркотических обезболивающих — дело настолько же недостижимое, как полёт в средневековье. Люди мастерили себе крылья из подручных материалов, взбирались на колокольни и, спрыгнув, летели. Летели в объятия неизбежной смерти. Я не протяну и дня за стенами этой клиники.

— Передайте, что Бэстеру не суждено взять меня под защиту. Я не поеду с Вами.

Он щёлкает языком и с апатией произносит:

— А на это твоего разрешения и не нужно, Велорен.

Он поднимается с моей кровати, подходит к кнопке вызова медсестры, убирает её с прикроватного столика и ставит на пол. Несколько раз изучив комнату холодным взглядом, мужчина рывком сокращает расстояние между нашими телами, хватает меня за руки и связывает их чем-то похожим на кабельные стяжки. Я вскрикиваю, но его ладонь слишком быстро зажимает мой рот.

— Послушай, — произносит он с показными заботой и пониманием, — я не хочу причинять боль. Поэтому, Велорен, лучше бы тебе не сопротивляться… Дай мне сделать один укол и…

Я округляю глаза, яростно мычу в его ледяную ладонь и кручу головой, старая освободиться.

— Нет-нет-нет, Велорен, — чуть ли не усмехается мужчина. — Так дело не пойдёт. Смотри, — в его свободной руке возник шприц с кристально-чистым раствором, — я могу просто сделать инъекцию, которая погрузит тебя в глубокий сон или… — мужчина кивнул в сторону капельницы, — повысить скорость настолько, что ты саму себя позабудешь от передозировки. Велорен, ты так или иначе отключишься, так будь умной девушкой.

«Организм хочет быть здоровым и крепким. Как физически, так и морально», — прозвучали внутри недавно сказанные доктором слова. И когда я с плотно сомкнутыми губами кивнула, на то была воля моего тела. Тела, которое устало от бесконечных стрессов и боли. Тела, которое жаждало спокойствия или хоть чего-нибудь отдалённо на него похожего.

Мужчина с точностью бывалого медика нащупал вену на моём предплечье, аккуратно ввёл иглу под тонкую кожу и опустошил шприц.

— А теперь, — тихо заговорил мужчина, — дыши глубоко и засыпай.

Всё перед глазами постепенно блекнет и теряет привычную резкость. Голова становится тяжёлой, а в ушах отчётливо начинает слышаться приглушённый шум.

— Всё будет хорошо, Велорен, — успевает пообещать он прежде, чем я окончательно проваливаюсь в сон. — Скоро ты будешь дома.