Глава 26. Дельфания

– Ты уверена, что этого хочешь?

Сирия протянула мне маленький холщовый мешочек, в котором был сбор, способный выгнать из тела жизнь.

– Я ей обещала, – я опустила глаза, потому что сейчас я предавала ту мудрость, которой наставница меня учила.

– А что если...

– Я сделаю это, если понадобится, – я резко оборвала Сирию. – Если он победит... Я не смогу его любить, ты же знаешь...

С того момента, как люди Зураба убили Ахмара, я больше не сомневалась в том, что мне действительно надо делать. Я видела каждый свой шаг так чётко, словно мои шаги были уже загодя отмечены алым огнём на земле, по которой я ходила. Огонь так ярко пылал в моих глазах, что он мгновенно высушивал все мои слёзы. Я не могла плакать. То, что со мной творилось внутри, было как извергавшийся в глубинах океана вулкан, которого никто не мог видеть на поверхности. Всё моё существо сейчас хотело войны, и я прекрасно осознавала, что за этим желанием стоит месть, которая жаждала новой крови. Но я не боялась её, хотя и знала, что она, способная ослепить даже самый чистый разум, может разрушить меня. Моя надежда теплилась на том, что в какой-то момент я снова почувствую, что любви во мне больше чем мести, но сейчас... я сполна давала внутренней войне выход наружу, иначе мне бы пришлось себя убить.

Хотя формально у Зураба не было причин так подло устранять своего лучшего воина, я была уверена, что капли смерти моего любимого мужчины остались на его руках, – они горели алым, потому что так горит только невинная кровь. Но я и виду не показала, что как-то сожалею о том, что случилось. Во мне родился план, и чтобы его осуществить, я взяла паузу в ритуале с Зурабом. Взамен я пообещала дать ему то, что на самом деле он хотел больше всего – власть над всем миром, хотя сам он пока ещё не до конца верил в эту грандиозную возможность. Сейчас в моём чреве было достаточно для его безумства энергии, и энергии было даже больше: чтобы мир впредь никогда не видел над собой падающего в свои самые тяжкие грехи правителя.

Потеряв Ахмара, мне уже больше нечего было терять, поэтому о том, что я собираюсь сделать, я даже не сказала Сирии. Был риск, что меня обвинят в предательстве, но на тот момент меня это меньше всего волновало, потому что меня устраивало даже это.

Я пришла к Ялалле. Её глаза блестели уже известным мне огнём, так как в новую Луну её чрево опять осталось пустым. Поэтому в эту встречу я сразу предложила ей то, о чём страдающая женщина ни на секунду не перестаёт мечтать – надежду на счастье, и она, голодная, проглотила эту надежду, стоило мне сказать, что Зураба больше не будет в её жизни, она останется на своём месте, потому что я её поддержу, заявив, что это не она бесплодна, а её муж пустой; и, самое главное, я предложила ей то, что, как я полагала, положит конец женской ненависти в Аллантии: жрицы Земли больше никогда не будут вступать в любовные отношения ни с одним мужчиной. Я предугадывала, что среди жриц разразится настоящая буря, но я не собиралась никого насильно подчинять новым правилам, выбор будет у каждой: или остаться жрицей и взять на себя обет служить Земле без возможности физической близости с мужчинами, или стать простой женщиной, любить мужчину и иметь возможность создавать с ним семью...

– Ну а что хочешь ты? – требовательно спросила меня Ялалла. Её ледяной голос теперь не скрывал презрения, которое она всегда испытывала ко мне.

– Я хочу, чтобы всё встало на свои места, – и я действительно так хотела. – Чтобы дети рождались от любви, а не от ненависти.

Я подошла близко к Ялалле и взяла её за обе руки, я была очень искренна с ней:

– Ты плодная, я знаю.

Ялалла вдруг переменилась и стала вникать в каждое моё слово.

– Но ты не можешь пока пропустить через себя жизнь. Из-за ненависти – она и так уже разрушила твои отношения с мужем. И ты в этом не виновата.

Она спокойно восприняла это, и впервые я увидела в её глазах понимание того, что я ей говорила:

– Он не любит никого, кроме себя. Он иссушает тебя. У тебя нет с ним шансов.

По тому, что она ничего мне не возразила, когда я пообещала ей свободу от Зураба, я окончательно убедилась, что чистой любви к нему у неё уже не осталось, – осталось только то, что теперь в ней гнило, и она сама хотела от него избавится, иначе эта гниль могла зайти слишком далеко...

– Но, может, если ты полюбишь другого, у тебя получится. У тебя должно получиться, Ялалла, я верю. Потому что ты столько стараний приложила. Но он не даст тебе то, что ты хочешь. Не он. Он не способен.

Передо мной промелькнуло видение, где Ялалла счастливая, и она любит так, как и должно было быть с ней... Я не сводила своих глаз от её глаз, которые теперь были влажными и блестели не от злобы ко мне, а от того, что она впервые позволила своей боли выйти наружу. Ещё крепче я сжала её руки:

– Зураб просто уйдёт. Его поглотит война. А у тебя есть шансы, ведь Земля... – я невольно осеклась, вспомнив Сирию, – тебе передала столько мудрости.

– А если он не захочет? – Ялалла засомневалась.

Я не могла ей выдать то, что пока было известно только мне:

– Захочет. Он не сможет отказаться.

Вопрос и недоумение не сходили с её лица.

– У меня есть, что ему предложить.

– И что это? – Ялалла снова заняла враждебную позицию.

– В любом случае ты ничего не теряешь. Тебе же известно, что я прекратила ритуал? – и дальше мне ничего не потребовалось объяснять.

Жена правителя подошла к столику, на котором стояло расписное блюдо с фруктами. Она поднесла свою руку к сочному персику, но тут же перевела её в сторону винограда, оторвала от чёрной кисти ягоду, но та упала на пол из разжатых ею пальцев; она схватила блестящее розовое яблоко, отрезала от него ломтик, и мигом всё бросила на столик, повернулась ко мне:

– Ну а если... – и тут она замолкла.

– На Земле уже есть достойный тебя. Только слушай в себе Землю. Слушай Землю.

Ялалла смотрела на меня своим обычным взглядом – отрицающим, – и я не винила её в этом, потому что сама была теперь как она.

– Ты будешь слушать?

– Буду, – она отозвалась не сразу.

Я не хотела, чтобы так было между нами, ведь мы с ней практически одних лет, мы могли бы даже стать подругами...

– Ну а что будет с тобой? – Ялалла вновь оторвала ягоду от кисти винограда.

Моё сердце лежало на дне Атлантики, и оно там будет навечно вместе с тем, кого я любила, теперь я не сомневалась, даже больше своей жизни и, может, даже больше предназначенного мне долга. Но что после всего будет со мной? Я и сама не знала, но, заглянув туда, я увидела картинку:

– Я просто хочу танцевать свой танец в самом дальнем уголке Аллантии...

Я отвернулась чуть в сторону. Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы остановить подкатившую к моему горлу волну, которую я каждый раз в себе сдерживала, заставляя откатываться назад. Я снова посмотрела на Ялаллу: её лицо снова изменилось – стало спокойным, но её упрямство никуда не ушло. Я поняла, что она до последнего будет непреклонна.

– Ты даёшь мне своё слово, что с твоей стороны не будет никаких гонений против тех жриц, которые не согласятся?

– Даю, – она ответила без промедлений.

Ялалла протянула мне свою руку, и мы обнялись, как тогда, когда я впервые предстала перед ней в качестве верховной жрицы.

– А если он победит?

Её вопрос коршуном настиг меня, когда я уже выходила из её покоев.

– Тогда я убью себя, – я сказала, не раздумывая.

– Ты даёшь мне своё слово?

– Даю.

И я закрыла за собой дверь.

***

– Лиз, я много думал эти месяцы, – начал Андреас.

– Андреас, мне так жаль, что...

– Не перебивай меня. Пожалуйста.

Я села на диван в нашей гостиной и приготовилась выслушать свой приговор.

– Знаешь, что Рич мне говорил практически каждый день, пока ты была в коме?

Я молча следила за неловкими движениями своего мужа, его слова выплёскивали печаль и разочарование, которые ещё глубже топили меня в моей вине. После всего, что с нами случилось, я больше всего хотела, чтобы прошлое осталось позади. Но я виновата, и теперь мы больше не сможем закрывать на это глаза.

– Он говорил, что мама его не любит, – возбуждённо продолжил Андреас, – и когда я его спрашивал, почему он так думает, он отвечал, что если бы она его любила, она бы уже к нему вернулась из больницы. Но мама не возвращалась, а я каждый день его переубеждал, повторял, что мама его очень сильно любит, просто сейчас она больна...

Андреас говорил быстро, давая выход всей скопившейся, возможно, за многие годы, внутри него горечи:

– Лиз, я уже не знаю, что для тебя действительно важно: мы или твой роман. Ты могла тысячи раз остановиться. Но ты этого не делала. Даже когда ты сожгла свою первую рукопись, ты всё равно потом снова села его писать. Хотя тогда ты больше всего была нужна нам, Ричу...

Мужчина, которого я любила, сейчас говорил мне тяжёлую правду, в которой я захлёбывалась, безмолвно сглатывая внутри себя слёзы. Андреас нервно расхаживал по комнате, а я всё также сидела неподвижно.

– Я не хочу больше пытаться тебя переубеждать. Я не хочу, чтобы ты делала выбор между нами и собой. Поэтому...

Андреас остановился и вынул из внутреннего кармана пиджака металлическую коробочку, в которой лежали сигареты: он достал одну и закурил. Я никак внешне не отреагировала, хотя он никогда прежде не курил.

– Я хочу, чтобы мы пожили какое-то время порознь. Я сказал Ричу, что ты ещё плохо себя чувствуешь, и доктор тебе прописал полный покой.

Я закашлялась от дыма:

– Да, открой же ты окно!

Я бросилась одёргивать шторы, импульсивно нажимать на ручку оконной рамы, которая ни в какую не хотела поворачиваться. Подошёл Андреас и открыл окно.

«Да, я это заслужила», – холодный влажный воздух коснулся моего лица. Я впустила в себя глоток свежести: «Заслужила».

Андреас вышел на кухню и теперь вернулся, принеся с собой пепельницу:

– Прости. Обычно я курю на кухне.

– Ничего, – я оставила окно приоткрытым и вернулась обратно на диван. Я не могла до конца разобраться, что же я сейчас чувствовала внутри себя, когда его слова должны были меня просто раздавить своей болью. Я осознавала, что он прав, и временная разлука, действительно, будет сейчас для нас лучшим решением.

– Рич будет со мной. Но ты сможешь его видеть в любое время, когда захочешь.

Андреас несколько раз прокрутил окурок в своих пальцах прежде чем окончательно затушить его в пепельнице.

– Почему ты молчишь, Лиз? Почему ты ничего не говоришь? Неужели тебе всё это безразлично?

Андреас сел рядом со мной на диван, чуть наклонился к коленям и крепко зажал свою голову в ладонях. Я смотрела на него, и мои глаза, наверное, ничего не выражали. Мои язык, губы, челюсти онемели. Я была не в состоянии даже ухватиться за ту любовь, которая во мне точно ещё минуту назад была, но теперь я нигде её в себе не находила.

– Да... – я наконец-таки промолвила, – думаю, нам нужно взять время. Ты прав...

Я встала и направилась к лестнице. Андреас никак меня не удерживал. Я поднялась наверх, мельком взглянула на закрытую дверь, проходя мимо своего кабинета, – там на столе лежал мой ноутбук. В эту ночь мы спали порознь: я в нашей спальне, а Андреас в гостевой комнате. Рича не было, он был у своей бабушки и вернётся только завтра утром. Я заснула практически сразу же и впервые не видела никаких снов.