Глава 70, Пророчество

Темнота. Уже очень знакомая темнота окутала разум Эмилии. Видение пришло неожиданно, темнота стала рассеиваться и появлялись очертания. Эмилия стояла у своего с Сириусом дома, всё вокруг было мутным, серым — как будто цвет поглотила пелена. Дом казался чужим: дверь не поддавалась, ручка не поворачивалась, словно кто-то запер её не снаружи, а изнутри, чтобы не пустить. Она тянула руку, сердце песней колотилось в груди, но дверь стояла недвижимо.

Она подошла к окну. Из одного окна, как яркая прореха в этом общем мраке, исходил тёплый свет. Через стекло Эмилия увидела их всех: Сириус, Джеймс, Лили, Римус, Марлин, Мэри и Джек. Они были вместе, сидели в гостиной, на полу. Они смеялись, говорили шёпотом, их смех разливался по комнате, тёплый, родной. Эмилия не могла разглядеть, кто находиться в центре круга, но могла легко догадаться, это была ее дочь, Эмилия слышала как они воскресают в этот вечер и думала: если я открою дверь, если я войду, я внесу туда эту серую пустоту. Я разрушу их покой. И вместо того чтобы ворваться, она повернулась и ушла. Она ушла, потому что не могла быть тем, кто рушит их свет. Видение кончилось так же внезапно, как и началось, холодом в груди и ощущением, что кто-то незримо закрывает ей путь домой.

Пробуждение было болезненно трезвым: она лежала в той же комнате, в той же холодной постели, воздух в ней казался плотным и тяжёлым. Голова кружилась от мыслей. То видение не было о будущем, ну как минимум не её будущем. В том доме её не было. Это ощущение оставило внутри пустоту, холод и одиночество. Ещё раньше казалось, что если она вернётся домой, она станет причиной чьей-то смерти. Она не могла снова просить у кого-то отдать жизнь за её безопасность. Так умер Гидеон. Она прижала ладонь к сердцу и попыталась унять ранимую, дрожащую мысль: пусть они не знают о Аманде, пусть никого не подвергают опасности ради неё.

Она не знала, сколько уже прошло. Время в камере тянулось зыбкой ленточкой: еда, однажды в день, тёмная комната, отсутствие окон. Она считала дни по царапинам на изголовье, которые выцарапывала ножом, тем самым ножом с инициалами Лили. Полоски множились: тридцать, тридцать одна... тридцать две. Месяц а может и больше. Иногда, когда было особенно тяжело, тёмные мысли о том, чтобы положить конец, приходили слишком близко. А нож, которым она каждый день выводила на полозки на деревянном изголовье кровати, все больше и больше манил. Но она отталкивала эти мысли, у неё была надежда. Надежда, пустяковая и упрямая, не давала ей сложить руки.

В тот день, когда она только что закончила выцарапывать тридцать вторую черту, в комнату вошёл Томас. Его шаги по коридору звучали почти как спасительный метроном и она удивилась, как быстро сердце отозвалось радостью: первый человек за месяц, с которым можно было говорить. Она хотела разом выговориться, вытереть с души проклятую пустоту. Томас сказал мало и сухо:

— Темный лорд хочет снова с тобой встретиться.

Её губы, словно сами по себе сжались в тонкую линию. Ему дали ещё время подумать, психологически давили, лишали пространства, времени и людей. Эмилия понимала, это не щадящая милость, это игра.

Томас повёл её по тёмным коридорам. Свет фонарей отбрасывал на стены длинные тени, чужие, сразу колючие, будто предназначенные, чтобы запугать. В этих коридорах ночь чувствовалась особенно плотной. Она думала, что спала несколько часов, но теперь уже темнело. Это означало что ее режим дня и ночи уже давно сбит.

Мимо них проходили пожиратели. Они не прятали лиц; Эмилия видела открытое высокомерие и жестокую надменность на их лицах. Один из них мелькнул взглядом и она затаила дыхание. Когда они приближались к повороту, её взгляд встретился с одним знакомым лицом. Питер Петтигрю.

Прозрачная улыбка Питера растаяла из мгновения он застыл. Эмилия почувствовала, как у неё сжалось горло: Питер. Друг. Которого она когда-то считала малозначимым, но близким по принадлежности к их компании, к их общему миру в Хогвартсе. Его глаза не могли встретить её взгляд; он едва шевелился, всё тело выдавало растерянность. Томас крепко взял её под локоть и потянул дальше, но Эмилия вырвалась.

— Предатель! — вырвалось у неё так громко, что звук отскочил от каменных стен. — Ты — предатель, Питер! Как ты мог? Ты предал нас! Ты предал своих друзей!

Питер даже не попытался поднять глаза. Тон его голоса был тонкий, жалкий и испуганный, словно он пытался уже заранее оправдаться:

— Эмилия, я... у меня не было выбора, ты не понимаешь. Меня никогда ни во что не ставили. Считали жалким. Трусом. Слабаком. И вот, сейчас я тут, и ты можешь сказать тоже самое обо мне? Вы настолько меня недооценивали, что даже подумать не могли на меня. Я всегда был для вас на втором... нет, даже не на втором, на самом последнем месте.

— Что ты такое говоришь? Мы всегда были рядом, помогали, поддерживали. И ты сейчас хочешь сказать если ты стал Пожирателем, то ты перестал быть трусом? Нет, ты наоборот еще больше подтвердил это.

Она бросилась к нему, хотела схватить за воротник, хотела задушить. Томас и еще один пожиратель цепко держали её за руки, но хватка не была железной, они скорее придерживали, чем спасали Питера. Эмилия яростно вырывалась, билась в руках; ей мерещилось, что если только она доберётся до него, всё вернётся на место. Из-за него всё случилось. Из-за него. Он предатель.

В панике, диком порыве она увидела взглядом палочку у Томаса — и, к своему удивлению, сумела выхватить её из его брюк. Сердце её бешено колотилось: она чувствовала, как кровь стучит в висках. В оправдание ревущей болью она уже собиралась метнуть заклинание, просто уничтожить Питера, чтобы не было больше предательства, чтобы не было больше смертей из-за одного труса.

Но по руке с палочкой тут же прилетело заклятие, которое выбило ее у нее из рук. Палочка с грохотом упала на пол. Эмилия обернулась, в стороне стоял мужчина, которого она знала по лицу из школьных лет: Барти Крауч-младший. Его взгляд был холоден, почти сосредоточен.

— Томас, — сказал он ровно, без эмоций, — Тебе было велено отвести ее к темному Лорду. Без происшествий.

Томас даже не спорил, на миг в его лице мелькнула какая-то растерянность, но он снова взял её под локоть. Барти сделал шаг назад, посмотрел на Питера так, будто видел насквозь, и вновь повернувшись в сторону Томаса и Эмилии тихо добавил:

— Ты мог бы применить к ней Империо. Это упростило бы задачу, если она не будет покорна.

Слова повисли в воздухе, тяжёлые и опасные. Эмилия почувствовала, как организм сжался. Её взгляд уцепился за Томаса; его лицо побледнело. Томас тяжело вдохнул и ответил тихо:

— Лорд запретил применять что-то подобное. Понял? Никаких заклятий, если не велено.

Барти усмехнулся, держа в себе угрозу:

— Удачи, — сказал он и отступил в тень коридора, оставляя за собой ледяное молчание.

Эмилия слышала, как отступающие шаги гулко щёлкают по камню. Мысли её метались. Томас притянул её к себе сильнее, как будто хотел заглушить не только её порыв, но и слова, что могли сорваться с губ. Он говорил низко, торопливо, как наставник перед представлением:

— Ты будешь вести себя тихо. Не язви, не говори колкостей. Не задавай лишних вопросов. Ничего, ни слова пока тебя не спросят. Понимаешь?

Эмилия поджала губы; у неё горело в глазах. Она хотела сорваться, накричать, плюнуть, потребовать объяснений и в её голосе было слышно, как срывается надежда:

— Ты что, хочешь, чтоб я повиновалась вашему сраному Лорду? — выдавила она, шипя сквозь зубы. — Чтобы я молчала, когда сижу перед тем, кто на протяжении нескольких лет убивал невинных людей?

Томас сжал челюсти. Он смотрел на неё не как друг и не как враг, а как человек, которому отдан приказ и который несёт теперь ту ношу. Его глаза блеснули на секунду.

Они шли дальше. Коридор глотал их шаги. Эмилия шла как тень собственной ярости: слова застревали у неё в горле, а внутри бурлило такое море упрёка, что едва не хватало воздуха. Она понимала, что её крик сейчас ничего не изменит: законы здесь другие, и они сильнее её правды. Но в её груди уже крепла решимость: всё это заговор, и она должна найти способ вывернуться, сохранить себя и то, что осталось. Пока что, молчать. Пока что, притворяться.

Эмилия сидела на стуле, заклятие не давало ей ни пошевелиться, ни внятно дышать, но в этот раз она уже не рвала на себе жилы от протеста. Внутри было пусто: не адреналин, не паника, а выжатая досуха усталость. Она наконец узнала кто был настоящим предателем; та железная уверенность знала цены. И это знание не спасало. Оно только делало горче.

Волан-де-Морт сидел напротив, лицо его было холодно-бледно, но в уголках губ играла та самая тихая, почти невидимая радость победителя. Он заговорил мягко, как будто предлагал сделку:

— Ты всё обдумала, миссис Блэк? — голос не дрогнул. — Присоединись. Стань одной из нас. Помоги мне и никто из твоих близких не пострадает.

Она не подняла взгляда. Слова скользили по ней, не задевая: она устала спорить, она устала сражаться. Он продолжил, тон стал спокойнее и холоднее одновременно:

— Если ты откажешься, все равно останешься здесь. День, за днём. Без окон. Без времени. Никто не придёт. Это будет твоя клетка.

Эмилия слышала, но не реагировала. Она думала о другой клетке, о том, как однажды уже теряла надежду. Ей не хотелось снова становиться центром разрушения, не хотела быть причиной чужих смертей. И тут в зал ввели мальчика.

Он стоял, белый, совсем маленький, ему было лет семь, восемь, светлые волосы, глаза огромные и испуганные. За ним, в зал ворвалась Морвен. Профессор Морвен, та, что когда-то узнавалась в школе строгостью и холодом, сейчас кричала, умоляла, рвалась к нему, но пожиратели держали её и тащили назад. Она плакала, голос её дрожал:

— Отпустите, прошу! Это мой сын! Он ни при чём! Я сделаю всё, что скажете, только верните мне ребёнка!

Волан-де-Морт не шелохнулся. Голос его был как полотно, натянутое и хрупкое:

— Миссис Блэк... ты можешь спасти этого мальчика. Покажи мне видение — одно, самое важное. Покажешь, он уйдёт с матерью, уйдёт живым. Нет, он умрёт.

В глазах Морвен вспыхнул крик, от которого у Эмилии защемило сердце. Она видела, как она плачет, как скрючивается грудь у матери, как на кону стоит не ее жизнь, а хуже, жизнь ее ребенка. В голове Эмилии пронеслась одна мысль: сама она уже знала, что такое терять ребёнка. Связь эта была физической, почти плотской: тогда утрата разрывала её изнутри, делала мир серым и бессмысленным. Как теперь смотреть в глаза и говорить «нет» и стать причиной того же для другой матери?

Она копалась в памяти, выискивала обрывки видений, те, что приходили в разной форме: яркие, обрывистые, некоторые, почти бессмысленные. Вспомнилось одно, бой на Косой Аллее, хаос, огни, люди, защитные чары, обрывки лиц. Было мало деталей, но там угадывалась логика и этого могло быть достаточно, чтобы показать Волан-де-Морту что-то, что он сочтёт полезным, но не выдаст всей картины.

Когда её взгляд встретился с глазами Волан-де-Морта, она поняла: он ждёт предательства или отказа. Она пересилила себя и, едва слышно, ответила:

— Я покажу одно видение. Только одно. И вы... отпустите мальчика.

Волан-де-Морт улыбнулся, узкой улыбкой победителя:

— Хорошо. Но помни: ложь или хитрость будут наказаны.

Он встал и подошёл ближе. Эмилия напрягла мысль, как учили её дни и ночи, собирать образ, выбирать. Она видела, как к ней тянутся тёмные пальцы, как пытаются заглянуть глубже, но она перекрыла проходы: давала волю лишь той нитке сна, что сама отобрала. Она знала, что однажды, в школе, уже умела показывать людям только то, что хотела, тогда она направляла взгляд Томаса; теперь туже хитрость требовалось применить к самому опасному из них.

Волан-де-Морт закрыл глаза и она освободила кадры. Не все видение, не целиком, а лишь обрывками: мерцание защит, вспышки магии, как люди отбивают атаку на одной улице, лица толпы. Это было достаточно, чтобы у него сложилось ощущение, что он увидел путь, но не путь в целом.

Он открыл глаза, в них играла немая радость, но и недоверие тоже.

— Как интересно, и все же, какая поразительная способность, видеть вещи, которые еще не произошли, — сказал он спокойно. — И я сдержу свое обещание, миссис Блэк. Ребенок идёт к матери.

Пожиратели, что удерживали Морвен, отпустили её, и она бросилась к сыну. Они обнялись так, как умеют обнимать только те, кто чуть не потерял друг друга: рыдания, слёзы, слова благодарности, клятвы. Морвен несколько раз пересыпала Эмилии «спасибо», глаза её были испуганы, но полны искренности:

— Я никогда не забуду тебе этого... я... я обязана тебе жизнью, — шептала она, едва дыша.

Эмилия слушала её, а внутри чувствовала пустоту и камень: она отдала немного наполовину правды, чтобы спасти ребёнка и это спасение пахло предательством. Но предательство чего? Себя? Принципов? Или предательство ради живого, маленького сердца, которое ещё не умеет отвечать своими весомыми решениями?

Когда её вели обратно в комнату, шаги по коридору слышались как громкие удары в висках. Она услышала, как, проходя мимо дверей, Волан-де-Морт говорил тихо, для своих:

— Подготовить отряды. Косая Аллея, слабое звено. На следующей неделе наносим удар. Будьте готовы.

Эти слова, сказанные буднично, как о расписании, замели что-то внутри неё. Она знала теперь: её уступка, капля в океане. Они отпустили мальчика ради пробы, ради наживки, ради того, чтобы он думал себя победителем. А планы остаются планами.

В комнату вернулась пустота: опять деревянная постель, и она со знанием, что её маленькая хитрость спасла одну жизнь, но в то же время подпитала чей-то новый удар по многим другим. Она легла, и в голове шумели мысли.

***

Комната была такой же холодной, как и всегда: тонкий полумрак, деревянная кровать скрипела при каждом движении, и запах пыли въелся в одежду Эмилии. Она уже почти дотянулась до ножа под матрасом — готова была, наконец, положить конец этим дням, когда дверь приоткрылась, и в проёме появился знакомый силуэт в чёрном плаще.

— Снейп, — выдохнула она, щурясь от внезапного движения, и поспешно спрятала руку. Сердце колотилось так, будто сейчас вырвется из груди.

Северус вошёл бесшумно, как обычно. Его лицо было мраморным, эмоций в нём не читалось, только глаза, тусклые, тяжёлые, задержались на ней.

— Как ты? — спросил он ровно, привычным едва слышным голосом, но в нём не было ни жалости, ни укоризны, просто фактический вопрос, и этого было достаточно, чтобы Эмилия на секунду прислушалась к себе.

— Какое тебе дело? — ответила она хрипло, чуть саркастично. Слова вырывались с трудом, голос дрожал от усталости, но она старалась не показывать, что была напугана. Тут же ей стало стыдно за грубость, усталость делала её резкой.

Снейп положил на постель тарелку с едой, каша, хлеб. Он опустил глаза, на мгновение и в этот миг в комнату вошла ещё одна фигура.

Элиза. Сердце Эмилии сначала не поверило глазам, затем как будто расплавилось. Она не сразу осознала, реальна ли подруга; всё это казалось дурным сном. Но Элиза подошла, обняла её, без вопросов, без требований, просто крепко и по‑сестрински.

— Эмилия... — прошептала она, голос трясся. — Я думала... не знала, что сказать. Что с тобой делали?

Эмилия зарылась лицом в плечо подруги, на мгновение, позволив слезам набежать. Они были тихими, без рыданий, только острый вкус горечи во рту. Когда она отстранилась, в глазах горели остатки выносливости.

— Ничего такого, — сказала тихо. — Всё как всегда. Тебе не следовало приходить.

Элиза присела рядом и схватила за руку:

— Я должна была. Регулус передавал. Он говорил, что нужно хоть как‑то тебя поддержать. — Её губы дрогнули. — Он пропал, Эмилия. Я не знаю где он.

Эмилия почувствовала, как внутри что‑то дернулось.

— Эмилия— сказала Элиза, осторожно. — Он тебе, что то говорил? Я знаю, что он приходил к тебе, перед тем как уйти.

— Говорил, быстро и неясно... — Сказала Эмилия, и Элиза опустила глаза. — Он говорил, что у него есть какой то план. Сбежать, может быть, или еще что-то. Мне жаль... я не поняла толком о чем он говорил.

— Я боюсь за него, Эмилия — тихо сказала Элиза

Эмилия сжала руку подруги, пытаясь как можно крепче удержать ту тонкую ниточку, что связывала её с внешним миром. Внутри вдруг заполыхало, не потому что она верила в спасение, а потому что знала: кто‑то ещё пытается бороться.

— А как там... у них? — выкрала Эмилия разговор на другие темы, потому что новости о детях и друзьях давали ей силу. — Сириус? Аманда? Джеймс? Лили?

Элиза улыбнулась сквозь усталость:

— Сириус... он сделал Римуса крестным отцом Аманды. Они сейчас пытаются продолжать жить. Лили... Лили беременна. Джеймс счастлив. Они приходят на могилу, ты бы видела, как они плачут. Это тяжело.

Эмилия не удержалась: улыбка вырвалась сама собой и сразу превратилась в хриплый смех, от радости и боли одновременно.

— Лили беременна? — повторила она, вскакивая чуть ли не на ноги, но тут же уставилась в пространство, и голос сдулся. — Я рада. До безумия рада.

Элиза взяла её за плечи и притянула к себе:

— Они все тяжело это переживают... — сказала она чуть тише. — И они не знают правды о похоронах — Эмилия нахмурилась, требуя подробностей — Пожиратели подложили другое тело, изменили его чарами и ребята похоронили эту девушку как тебя. Твоим близким говорили, что тело твое... Я видела, как Джеймс стоял у могилы и не мог поверить. Это кошмар.

Эмилия впилась взглядом в руку Элизы: холодно, дико. Мысль, что её друзья оплакивают чужую, удвоила ощущение вины и пустоты.

— Спасибо, — шепнула она, и это было искренне.

Элиза положила лоб на руку Эмилии и прошептала:

— Ты не одна. Я не уйду.

И на секунду, в этом тесном, тёмном помещении, где каменные стены хранили её отчаяние, Эмилия почувствовала, как дрожащая ниточка надежды снова стала плотнее. Надежда, хрупкая, как тонкая льдинка, не растаяла целиком. С Элизой рядом, с новостью о дочери, с намёком на чей‑то план, ей внезапно показалось, что жить дальше стоит. Холод не ушёл, одиночество не развеяно, но мысль о том, что ещё есть люди, которые сражаются и помнят, дала силу.

***

Прошло шесть месяцев. Дом Блэков, раньше наполненный голосом Эмилии, теперь жил дыханием маленькой девочки, Аманды. Сириус уже не выглядел потерянным, как в первые недели. Он научился всё делать сам: кормить, укачивать, менять пелёнки, даже петь колыбельные. Он делал всё, чтобы Аманда ни в чём не нуждалась. Дом наполнился теплом, не тем, что рождается от огня в камине, а тем, что исходит из сердца, когда рядом ребёнок, который улыбается тебе, словно ты, весь его мир.

Часто к ним приезжали Джеймс и Лили. Лили уже была на большом сроке беременности и когда она держала Аманду, её глаза всегда мягко светились.

Римус тоже заходил часто — с осторожной улыбкой, будто боялся что-то сломать в этом хрупком мире. Он стал крестным отцом Аманды. Джеймс поначалу хотел сам, но Сириус тогда рассмеялся, хлопнул его по плечу и сказал:

— Дядя Джеймс звучит и так слишком грозно. Пусть крестным будет кто то другой

Римус тогда опустил глаза.

— Сириус, я не уверен... Я — оборотень. Рядом со мной ребёнку не место.

— Чушь, — отмахнулся Сириус. — Если бы Эмилия была здесь, она бы не позволила тебе не согласиться. Ты часть нашей семьи.

Римус молчал, но с тех пор стал приходить почти каждый день. Иногда с книгой, иногда с игрушкой, иногда просто помочь, укачать, подержать, пока Сириус занимался другими делами, или же просто отдыхал. Между ними снова появилось доверие, осторожное, будто после шторма, но настоящее.

— Она на тебя похожа, — сказал как-то Римус, глядя, как Аманда спит у Сириуса на груди.

— Надеюсь, только внешне, — тихо ответил тот. — Пусть не повторяет моих ошибок.

Несмотря на войну, на тревожные новости, на ночные вылазки и исчезающих знакомых в доме Блэков всегда царило тепло. Сириус старался, чтобы Аманда росла в счастье. Он смеялся чаще, чем хотелось, шутил там, где сердце разрывалось. Он говорил всем, что смирился, что боль ушла. Но по ночам, когда он оставался один, правда возвращалась.

Холодная половина кровати, где раньше спала Эмилия, тянула к себе пустотой. Он лежал, глядя в потолок, и тихо шептал:

— Пожалуйста... еще хоть раз. Приди во сне. Просто улыбнись мне, как раньше.

Иногда она действительно приходила, живая, тёплая, смеющаяся. И тогда Сириус просыпался с пустотой внутри, но с улыбкой, будто сердце всё ещё помнило, каково это, быть любимым.

В один из тёплых весенних дней он впервые взял Аманду с собой на кладбище. Обычно он ходил туда один, оставляя малышку с Лили или Римусом. Но сегодня что-то подтолкнуло его, может, просто хотелось, чтобы Эмилия тоже увидела их дочь.

Сириус стоял перед надгробием. На сером камне было высечено: Эмилия Блэк. Любимая жена, мать, сестра, друг.

Под камнем лежали цветы, свежие — Римус, Джеймс Лили, Мэри и Марлин тоже часто сюда наведывались. Сириус держал Аманду на руках, её щёчка прижималась к его плечу. Он улыбнулся, тихо, как будто боялся разбудить тишину.

— Привет, ведьмочка моя... — сказал он. Голос дрогнул. — Вот мы и пришли — Он посмотрел на дочь. — Помнишь, я говорил, что когда-нибудь приведу её к тебе? Ну вот. Это она. Аманда. Уже шесть месяцев — он засмеялся сквозь ком в горле. — Уже говорит пару слов. Первое было "папа" — Секунда и улыбка погасла. — Хотел бы, чтобы это было "мама".

Он присел на колено, аккуратно поправил цветы у могилы.

— У неё твои глаза, Эмилия. Точно твои. Иногда, когда она смотрит на меня, я будто снова вижу тебя. Он провёл пальцами по гравировке имени. — Она... она замечательная. Правда, упрямая, как ты. А вот внешне говорят на меня похожа.

Аманда тихо лепетала, глядя на могильный камень, и Сириус вдруг прошептал, почти неосознанно:

— Это мама, Ами.

Малышка протянула ручку вперёд.

— Ма... ма... — произнесла Аманда и в ту секунду Сириус не выдержал, слёзы потекли по щекам.

— Да, мама...

Сириус опустил взгляд в землю, собираясь силами.

— Знаешь, Римус справляется великолепно, — продолжал он чуть позже, вытирая глаза. — Он сначала отказывался, боялся. Говорил, что оборотню не место рядом с ребёнком. Но я сказал, что ты бы рассердилась. Ты всегда считала его братом. И, как обычно, ты оказалась права. Он теперь и правда как брат.

Он улыбнулся сквозь слёзы.

— Я стараюсь, Эмилия. Правда стараюсь. Чтобы она жила счастливо. Чтобы её жизнь не была такой же короткой и больной, как твоя.

Сириус наклонился, погладил рукой холодный камень и тихо добавил:

— Если можешь... присмотри за нами.

Ветер прошелестел в ветвях старого дуба, и на мгновение ему показалось, что кто-то ответил. Аманда вдруг улыбнулась, посмотрела куда-то вверх и захихикала. Сириус замер.

— Видишь? — прошептал он. — Она чувствует тебя.

Он стоял ещё долго. А потом, уходя, обернулся и сказал:

— Я люблю тебя, Эмилия. Всегда буду любить.

И когда они с Амандой скрылись за поворотом, лёгкий ветерок качнул цветы на могиле. Будто в ответ.

***

Эмилия давно уже считает дни которые она тут находиться. Солнце сюда не проникало, окна не было, время измерялось только звуками шагов за дверью и моментами, когда ей приносили еду или снова вели к Волан-де-Морту.

Она уже не помнила, когда в последний раз спала без кошмаров. Поначалу каждое «Круцио» было как удар ножом — боль, обжигающая до крика, до дрожи, до онемения. Она кричала, срывала голос, царапала ногти об каменный пол, но не показывала видений. Ни одного.

Сначала боль была невыносимой. Потом стала привычной. Через несколько месяцев Эмилия поняла, что её тело больше не реагирует, как раньше. Кожа будто затвердела, нервные окончания выгорели. Теперь, когда заклятие Круциатус било по ней, она просто сжимала зубы и ждала, пока закончится.

Но настоящая боль была не от пыток. Она жила внутри, тихая, холодная, от потери. Сириуса, дочери, друзей, жизни, которую у неё отняли. И всё же... кое-что ещё держало её на этом свете.

Элиза приходила часто. Эмилия не знала, как та умудряется попадать к ней в комнату, но подозревала, что не без подкупа стражников. Когда дверь тихо открывалась, и в проёме появлялась знакомая фигура, сердце Эмилии замирало.

— Только не говори, что ты опять рисковала, — хрипло произносила она.

— Рискую ради тебя, — тихо отвечала Элиза и садилась рядом.

Элиза рассказывала всё, что удавалось узнать: как там мир, как живут Джеймс и Лили, Сириус и Аманда. При слове Аманда Эмилия всегда закрывала глаза, будто хотела увидеть дочь хотя бы в воображении.

— Она уже подросла, — шептала Элиза. — Лили говорит, что у неё тёмные волосы, как у Сириуса. Но глаза... зелёные. Твои.

Эмилия невольно улыбалась.

— Глаза... значит, хоть что-то от меня осталось.

— Всё в ней от тебя, Эми. Даже упрямство, — с мягкой улыбкой говорила Элиза.

Иногда они сидели молча, просто держась за руки. Это был единственный момент, когда Эмилия чувствовала, что она ещё человек, а не тень, которой её сделали.

Элиза всегда старалась не показывать, как переживает за Регулуса. Он пропал без вести, и, хотя Элиза говорила, что «наверняка всё хорошо», Эмилия видела, как дрожат её пальцы, когда она это произносит. Эмилия тоже беспокоилась, но старалась не давить.

— Он не из тех, кто сдаётся, — уверенно говорила она. — Регулус знает, что делает. Элиза кивала, хоть и не верила до конца.

Иногда к ней заходил Снейп. Он не разговаривал много, просто приносил еду. Но именно его визиты вызывали у Эмилии подозрение. Она заметила закономерность: на следующий день после того, как еду приносил Снейп, её всегда вызывали к Волан-де-Морту.

Однажды, когда он в очередной раз молча поставил поднос на стол, она не выдержала:

— Почему всегда после твоего прихода, на следующий день меня ведут к Волан-де-Морту? — спросила она резко. Снейп замер.

— Не задавай вопросов, Эмилия, — тихо произнёс он, даже не глядя на неё.

— Боишься, что я узнаю правду, и Волан-де-Морт увидит это у меня в голове? — усмехнулась она, пряча дрожь. — Ты ведь знаешь, что я могу сохранить секрет. Ты сам меня этому учил

— Не всё, что ты делаешь, нужно говорить, — ответил он и ушёл, не оборачиваясь.

После этого Эмилия ещё долго сидела в тишине, глядя на дверь. Она не понимала, кем он был сейчас, другом, врагом, посредником?

Томас к сожалению появлялся чаще всех. Он был тем, кто водил её к Волан-де-Морту, приносил еду, одежду, иногда говорил с ней, после пыток, задавал наиглупейшие вопросы что бы убедиться что ее рассудок цел. Иногда в его голосе звучало что-то человеческое. Но чаще, равнодушие.

— Не пытайся сопротивляться, Эмилия, — говорил он однажды, когда она упрямо отказалась идти. — Это всё равно ничего не изменит.

— Зато я не буду помогать убивать невинных, — прошипела она в ответ.

Он посмотрел на неё с усталостью.

— Ты не понимаешь, как устроен этот мир. Здесь выживают только те, кто умеет склонять голову.

— А я не хочу выживать, если цена, предательство, — бросила она. И впервые за всё время Томас отвёл взгляд.

Был ещё один редкий, но важный гость, Нарцисса Малфой. Она появлялась редко, тихо, всегда по вечерам. Её шаги были лёгкими, а голос — осторожным.

— Я не поддерживаю всё это, — говорила она, когда садилась на край кровати. — Но... у меня нет выбора. Люциус... он часть этого.

— У тебя всегда есть выбор, — ответила Эмилия.

— Ты не понимаешь о чем говоришь, — мягко возразила Нарцисса. — Я просто хочу, чтобы ребёнок рос в полной семье.

После этого визита Нарцисса больше не приходила, из-за большого срока беременности. И Эмилия часто ловила себя на мысли, что скучает по ней — по этому спокойному голосу, по запаху духов, по напоминанию, что за стенами камеры всё ещё существует другой мир. Она говорила, что Эмилия для нее тут самый адекватный человек, не считая Люциуса конечно, и все-таки Нарцисса принимала Эмилию как часть семьи.

Пытки продолжались. Время шло. Эмилия всё чаще думала, что стала камнем. Но где-то внутри, в самых глубинах души, тлел слабый, крошечный огонёк, надежда. Пока она могла дышать, она не позволяла ему погаснуть. Но не всегда получалось.

На задней стороне изголовья кровати уже почти не осталось места. Каждый штрих, ровнялся одному дню. Маленькая, неровная черта, как напоминание, что она всё ещё здесь, всё ещё жива. Если посчитать... около семи месяцев. Семь долгих, бесконечных месяцев.

Эмилия сидела на полу, поджав ноги. Сводило суставы от холода. Каменные стены не помнили тепла. Вчера еду приносил Снейп. А это означало одно, сегодня её поведут к Волан-де-Морту.

Она знала, что так будет. Каждый раз, одинаково. Сначала тихие шаги. Скрип двери. Потом свет факелов и тяжёлые пальцы Томаса на руке. Сегодня не было исключением.

— Пора, — коротко сказал он. Без выражения. Как всегда.

Эмилия встала. Медленно. Ноги дрожали от слабости. Но она не позволила себе упасть. «Только бы не дать им увидеть, как я слаба», — мелькнула мысль.

Как всегда, длинный зал, пропахший змеиной чешуёй и холодом. По стенам факелы, свет которых дрожал на камне, будто сам боялся задерживаться здесь. Её усадили за длинный стол, тело парализовали, всё привычно. Руки и ноги не слушались, только голова могла чуть двигаться.

Волан-де-Морт сидел напротив. Холодный взгляд, бесстрастное лицо.

— Ну что, — тихо протянул он, — расскажешь мне сегодня что-нибудь, Эмилия?

Голос мягкий. Слишком мягкий. Она знала, за этой мягкостью прячется яд.

— Или мне снова заглянуть в твою голову? — добавил он, наклоняясь чуть ближе.

Эмилия подняла взгляд. В её зелёных глазах, усталость и упрямство.

— Делай что хочешь, — тихо ответила она. — Всё равно ничего не увидишь.

Он усмехнулся.

— Упрямая, как всегда.

— А вы все ждете, когда я сломаюсь? — прошептала она. — Придётся еще подождать.

Волан-де-Морт встал. Его движение было плавным, почти змеиным. Он хотел уже подойти, когда дверь резко распахнулась. В зал вошёл Снейп.

— Темный Лорд, — произнёс он низким голосом, слегка склонив голову, — простите за вторжение, но у меня есть важная информация.

— Неужели? — голос Волан-де-Морта стал ледяным. — Я занят.

— Это действительно очень важно, это касается вашей жизни, — спокойно сказал Снейп.

Эмилия подняла глаза. В груди будто что-то щёлкнуло. Жизни?

Волан-де-Морт замер. Затем медленно повернулся к нему.

— Говори.

Снейп сел за стол, рядом с Эмилией. Его взгляд мельком коснулся её, на секунду. Она не поняла, что в нём: сожаление, предупреждение или просто холодная необходимость. Он отвёл глаза и заговорил:

— Я подслушал разговор Дамблдора и одной прорицательницы.

Он замолчал, будто собираясь с мыслями. И произнёс:

— Она говорила вот что: «Грядёт тот, у кого хватит могущества победить Тёмного Лорда... Рождённый теми, кто трижды бросал ему вызов, рождённый на исходе седьмого месяца... И Тёмный Лорд отметит его как равного себе, но не будет знать всей его силы... И один из них должен погибнуть от руки другого, ибо ни один не может жить спокойно, пока жив другой...»

Слова отозвались в голове Эмилии как удар. Сначала она не поняла. А потом вдруг почувствовала... тепло. Незнакомое, почти забытое чувство. Надежда. Маленький, крошечный огонёк, вспыхнувший с новой силой, где-то глубоко внутри.

«Кто-то... кто сможет его победить...» Мысль обожгла. Может быть, ради этого стоило выжить.

Волан-де-Морт резко поднялся. Лицо исказилось яростью. Он подошёл к Эмилии и рывком схватил её за волосы, заставив смотреть прямо в глаза.

— Видела ли ты это? — прорычал он. — Говори!

Эмилия стиснула зубы, ощущая, как кожа на голове натягивается, как будто её пытаются содрать живьём. Она молчала. Только дыхание стало резче.

— Отвечай! — он дёрнул сильнее. Эмилия вскрикнула — тихо, сдержанно, но крик сорвался с губ.

— Если бы видела,— выдохнула она — всё равно бы не сказала.

Волан-де-Морт замер. На мгновение, тишина. А потом...

— Круцио.

Боль обрушилась сразу. Не вспышкой, а взрывом. Каждая жилка, каждый нерв вспыхнули, как будто по ним пустили ток. Эмилия закричала. Громко, отчаянно. Казалось, крик вырывает из груди сердце.

Боль лилась волнами, изнутри, от позвоночника к кончикам пальцев. Тело выгибалось, но она не могла упасть. Не могла ни сжаться, ни закрыться, паралич держал. Она видела перед собой только смазанные силуэты, мелькание огня, пятна света. Крик перешёл в хрип. Воздуха не хватало.

А потом... потом стало тише. Тело уже не слушалось. Боль, та же, но привычная. Она знала её. Она уже не кричала. Просто дышала, рвано, через зубы. Как будто её душили невидимые руки, а она всё равно пыталась жить.

Когда Волан-де-Морт прекратил, в зале повисла тишина. Эмилия опустила голову. Волосы упали на лицо, скрыв глаза. Только лёгкое дрожание плеч выдавало, что она жива.

Волан-де-Морт подошёл ближе.

— Видела ли ты что-то о пророчестве? — холодно повторил он.

Эмилия долго молчала. А потом, засмеялась. Сначала тихо. Потом громче. Смех сорвался нервным, почти истерическим. Она подняла голову. Губы дрожали, но улыбка не сходила с лица.

— Боишься, да? — хрипло сказала она. — Боишься, что появится тот, кто сможет тебя убить?

Её голос эхом ударил по залу. Волан-де-Морт прищурился. В его глазах на миг мелькнуло нечто... живое. Страх. И Эмилия это увидела.

— Ты хочешь, чтобы я подтвердила, — продолжила она. — Хочешь быть уверен, что это правда. Что твой конец уже близко.

— Замолчи, — прошипел он.

— А что? Страшно? — усмехнулась она. — Пророчество ведь не обманешь.

Он резко выпрямился.

— Макадам! Увести её!

Томас подошёл. Взял Эмилию за руку, потянул. Она почти не шла, ноги, будто налились свинцом. Но она всё равно держала голову прямо.

Коридор был тёмным. Только звук шагов и шорох цепей где-то вдали. Томас молчал. Потом, как всегда что бы убедиться в том, что заклятие не повлияло на ее рассудок, спросил:

— Как зовут твоего брата?

Эмилия рассмеялась.

— Урод, — сказала она.

Он остановился.

— Что?

— Шучу, — хрипло усмехнулась она. — Это ты урод. А брата моего зовут, Джеймс.

Он покачал головой, не сдержав короткой улыбки.

— С тобой, Поттер, всё-таки что-то не так.

— А с вами всё прям слишком "так", — ответила она.

Когда они дошли до её комнаты, Томас отворил дверь. Эмилия вошла, повернулась к нему.

— Что тебя так веселит? — спросил он с лёгкой усмешкой. — Неужели пытки все таки начали действовать на рассудок?

Эмилия смотрела на него, глаза блестели. Она выглядела безумной. Но в её взгляде было нечто большее. Живое.

— Нет, — ответила она спокойно. — Просто сегодня я узнала, что скоро родится тот, кто убьёт Волан-де-Морта. Она чуть склонила голову, улыбнулась. — И всех вас.

Томас замер. Эмилия отвернулась и пошла к своей кровати. Усмехнулась, устало, но искренне. В груди всё ещё пульсировало то новое чувство не страх, не боль. Надежда.

«Только бы дожить, — подумала она, — хотя бы увидеть начало его конца.»