Глава 57, Дата из видения

Ноябрь 1977-го.

Эмилия сидела на уроке прорицания, глядя куда-то сквозь мутное стекло окна, за которым была холодная осень. В последнее время этот предмет стал для неё настоящей пыткой. Духота, пропитанный пряностями воздух, бесконечные разговоры о звёздах, планетах и прочих «знаках будущего» — всё это только изматывало. Ей хватало её собственного дара, а тут ещё и обязательные попытки «предсказать судьбу» по каким-то картам и диаграммам.

Часто она просто не приходила на занятия. Сириус, заметив, как ей тяжело, почти всегда сбегал вместе с ней — с любого урока, лишь бы побыть рядом. Ребята прикрывали Сириуса перед преподавателями, а Эмилия говорила, что ей стало плохо и она пойдет к мадам Помфри.

Но сегодня она всё же оказалась в душной башне прорицаний. Правда, внимать речи профессора у неё не получалось — мысли были далеко. Уже несколько недель ей ничего не снилось. Или... снилось, но по утрам она не могла вспомнить ни одного образа — только ощущение чего-то плохого, тревожного. Лишь отблески эмоций: тень страха, тоску.

Дамблдор сказал, что такое бывает, и нужно просто переждать. Но несколько ночей назад она проснулась в холодном поту — в душе стоял дикий ужас, чувство утраты, словно у неё что-то отняли. Всё смешалось: боль, тоска, пустота. И ни единого воспоминания о том, что же она видела во сне.

Эмилия никому об этом не сказала. Не хотела, чтобы друзья лишний раз тревожились. Её и так раздражало, что они буквально «сдувают с неё пылинки» после каждого намёка на усталость. А если узнают об этом — будет полный, безоговорочный капец. Поэтому она держала всё в себе.

В кабинете было душно так, будто воздух застревал между портьерами (это занавес, который состоит из одной или двух вертикальных отрезов ткани. В большинстве случаев такие шторы используют для драпировки дверей или окон) и кружевными накидками на лампах. Сладковато-тяжёлый дым благовоний висел плотной пеленой; профессор размеренно говорил, что «аромат помогает сознанию подняться на нужный уровень, чтобы узреть то, что лишь грядёт». Эмилия едва не скривилась. Ей не нужны ни палочки корицы, ни сандал — раньше каждую ночь будущее само находило её.

Она сидела, подперев щеку ладонью, и смотрела в окно: осень серела за стеклом, по каменным карнизам шёл мокрый холод, и от этой контрастной парилки в башне болела голова. От духоты, решила она. Только бы урок кончился.

Время тянулось, как жвачка: минутная стрелка будто заедала на каждом делении. И вот — долгожданный колокол. Звон стал чем-то вроде спасительного заклинания. Эмилия резко поднялась... и мир поплыл. Пот потянулся по спине, уши заложило, будто кто-то накинул колпак поверх головы.

— Эмилия? — тревожно шепнула соседка. Перед глазами вспыхнули белоснежные волосы Пандоры Розье. — Тебе плохо?

Голоса стали ватными, дальними; слова крошились, как сухой хлеб. Дым благовоний распухал в поле зрения, превращаясь в сероватый туман. Эмилия вцепилась в край парты — пальцы не слушались, ладони вспотели.

— На свежий воздух... — выдохнула она, не уверенная, услышал ли её кто-нибудь.

К ним подошли ещё ребята; профессор что-то говорил — ровно, успокаивающе. Эмилия попробовала сделать шаг: отпустила стол, сделала второй... Резкая темнота закрыла глаза изнутри, ноги обмякли, тело стало чужим — и она поняла, что падает ...и в следующую секунду уже стояла в чужом доме.

Всё было мутным, словно она смотрит через запотевшее окно: контуры мягкие, цвета приглушённые. Но атмосфера ощущалась отчётливо. Дом был украшен к Хэллоуину: на стенах — бумажные летучие мыши, на подоконнике — круглые тыквы с вырезанными ухмыляющимися лицами, в углу мерцали свечи, пахло воском и ванилью. Где-то тикали часы.

Эмилия прошла по гостиной — ковёр тихо пружинил под ногами, на диване лежал плед, на журнальном столике — блюдо с карамельными яблоками, несколько конфет в фантиках. Чужое и знакомое одновременно, странно кольнуло внутри.

Она поднялась по лестнице — ступени скрипнули глухо, как в сонном доме, — и оказалась в коридоре с приоткрытыми дверями. В одном проёме — детская. Лёгкая, светлая: у окна — колыбель, над ней висит мобиль с маленькими звёздами и луной. На комоде — плюшевый кролик, флакончик детского масла... и настольный календарь.

Эмилия остановилась.

- Надо понять, когда это – подумала она - Хэллоуин был совсем недавно. Конец октября уже позади... может, следующий год?- Она подошла ближе. На листе — крупные чёрные цифры:

31 октября 1981 г.

Холодок побежал по шее. Сердце стукнуло — раз, другой. В этот момент из колыбели раздался детский плач — тоненький, требовательный, резкий в тишине. Эмилия резко обернулась — мир качнулся, свечи мигнули... ...и всё потемнело.

Темнота тянулась бесконечно, без времени, без ощущения собственного тела — только глухая тишина, давящая изнутри. И вдруг, будто кто-то выдернул её из глубины, она очнулась.

Открыв глаза, Эмилия сразу поняла — больничное крыло. Белые простыни, запах чистоты и зелий. Голова гудела, как колокол после удара.

Она огляделась. Рядом, у самой её руки, сидел Сириус. Он крепко держал её ладонь, его голова лежала на краю её кушетки, волосы упали на лицо. Он спал, но даже во сне не отпускал её.

Справа, на соседней кушетке, Джеймс дремал, облокотившись на руку, а рядом, почти у него на ногах, Питер — видимо, тоже сначала сидел, но потом просто соскользнул на кушетку и так и остался спать, поджав колени.

Слева, на другой кушетке, спали девочки: Марлин, облокотившись на стену; Мэри, уронив голову на плечо Марлин; а Лили — на коленях у Мэри, укрывшись краем пледа.

В глубине зала слышались голоса. Мадам Помфри разговаривала с Римусом. Его поза была напряжённой, руки скрещены, плечи чуть подняты. Эмилия знала — он переживал. Они все были здесь из-за неё.

Она издала тихий, протяжный звук, чтобы хоть как-то дать понять, что очнулась. Мадам Помфри тут же подняла голову, а Римус, стоявший к ней спиной, резко обернулся — взгляд настороженный, беспокойный.

— Мисс Поттер! — воскликнула медсестра и поспешила к ней, Римус — за ней.

Мадам Помфри аккуратно коснулась её плеча и, разбудив Сириуса, который так и сидел рядом, держа её за руку, велела ему отойти. Он нахмурился, но, нехотя разжав пальцы, отошёл к Джеймсу и Питеру.

Это движение разбудило всех. Девочки приподнялись, Джеймс выпрямился, Питер сонно потёр глаза. Все смотрели на неё — Джеймс с тревогой брата, Сириус с такой смесью облегчения и страха, что у неё кольнуло в груди.

Мадам Помфри задала пару вопросов, но у Эмилии не было сил отвечать. Голос хрипел, слова застревали.

— Голова... — выдохнула она.

Медсестра сразу поняла, в чём дело, и поспешила за зельем. Вкус был знакомый, горьковатый. Через несколько минут боль отступила, оставив после себя усталость и тяжесть в веках.

Она слышала тихие голоса друзей, но уже не пыталась вникнуть в слова. Мир снова становился мягким и расплывчатым.

Она спала крепко, без кошмаров и без головной боли. Сон был удивительно тихим, почти непривычным после всех её последних ночей. Видимо, мадам Помфри вместе с зельем от головной боли дала и лёгкое снотворное — чтобы хоть немного дать её нервам отдохнуть.

Проснулась Эмилия под утро, когда в палате было ещё полу мрачно, а за окнами тянулся холодный предрассветный свет. Первое, что она заметила — ребята всё так же были рядом. Справа — мальчики, как-то умудрившиеся разместиться на одной кушетке и теперь лежавшие в хаотичном клубке рук и ног. Слева — подруги, тоже вповалку, кое-как устроившись друг на друге.

Странное чувство тепла разлилось в груди — они ведь действительно не уходили.

Она села, ощущая, что сил прибавилось, голова чистая, разум ясный. Только сон — тот, с датой — всё ещё стоял перед глазами, как будто вырезанный на стекле.

Заметив её движение, мадам Помфри, что-то записывающая у своего стола, тут же подняла голову.

— Ах, вы проснулись, мисс Поттер, — она быстро подошла, — Как себя чувствуете?

Голос был громковат, и от него зашевелились все, кто дремал неподалёку. Сначала Сириус поднял голову, тут же вскинувшись:

— Эми! Ты в порядке?

— Тише, Блэк, — одёрнула его мадам Помфри, — Мне нужно её осмотреть.

Джеймс, сонно протирая глаза, обернулся к сестре:

— Ты нас напугала, знаешь?

— Я в норме, — тихо ответила Эмилия, стараясь улыбнуться. — Честно, всё гораздо лучше.

— Голова болит? — уточнила мадам Помфри, проверяя пульс.

— Нет, — покачала она головой.

— Вот и прекрасно. На всякий случай выпейте ещё это, — целительница протянула ей маленький пузырёк с прозрачным зельем.

Эмилия поморщилась, но залпом выпила. Мадам Помфри удовлетворённо кивнула и ушла обратно к столу.

Не успела она отойти, как Сириус подался вперёд:

— Так, давай выкладывай. Что это было?

— Мы чуть с ума не сошли, — добавил Питер. — Ты была без сознания весь вечер!

— И до середины ночи, — подхватил Джеймс. — Потом очнулась, на пару минут и снова отрубилась.

— А мы сидели здесь всё это время, — с вызовом вставила Марлин, которая уже окончательно проснулась.

— Даже удивительно, что нас не выгнали, — хмыкнула Мэри. — Помфри обычно не любит толпу в крыле.

— Думаю, она просто пожалела нас, — сказала Лили, глядя на Эмилию. — Мы же реально испугались.

Эмилия обвела их всех взглядом и мягко сказала:

— Всё правда в порядке. Честно. Ничего страшного.

— Ну, если ты врёшь... — прищурился Сириус.

Она лишь улыбнулась и пожала плечами.

Постепенно тревога рассеялась, и разговор перешёл в привычную болтовню. Джеймс начал жаловаться:

— Знаете, что самое ужасное? Спать сидя. У меня спина теперь как у столетнего волшебника.

— Ага, скажи это мне, — проворчал Питер. — Я в какой-то момент упал на кушетку и даже не стал вставать.

— Ты выглядел так, будто тебя вырубили заклинанием, — засмеялась Мэри.

Эмилия смеялась вместе с ними. На мгновение она забыла, что находится в больничном крыле из-за обморока. Было ощущение, будто это обычное утро, а они просто собрались поболтать перед уроками.

***

Эмилия пролежала в больничном крыле ещё два дня — мадам Помфри упрямо держала её «на глазах», пока не убедилась, что ни головная боль, ни слабость не возвращаются. Друзья приходили караваном: кто с домашкой, кто с шёпотом свежих сплетен, кто просто помолчать рядом. Но как только целительница махнула рукой: «Свободна», — Эмилия прямо с порога повернула не к башне, а к каменному грифону.

Пароль остался прежним. Статуя нехотя отступила, лестница потекла вверх, и через пару ударов сердца Эмилия постучала в дубовую дверь.

— Войдите, — спокойно отозвался Дамблдор.

Она шагнула внутрь — и замерла. У стола директора стояла женщина. Светлые волосы убраны слишком аккуратно, кожа — белая, не как у благородных Блэков, а как у человека, который никогда не выходит на солнце. Лицо — резкое, ровное, словно вырезанное ножом. В ней не чувствовалось угрозы... но холод ощущался почти физически.

Женщина повернула голову и посмотрела прямо в глаза Эмилии. Взгляд — бесцветный, изучающий, неприятно знакомый. Но она была уверена: они встречаются впервые.

— Я уже сказала, — женщина говорила тихо, но каждое слово хлестало, как розга. — Моё решение не зависит от вашего разрешения, директор. Я заберу его.

Дамблдор, сложив руки домиком, ответил почти ласково:

— Хогвартс, самое безопасное место, миссис Макадам. Здесь ему ничто не угрожает.

— Вы уверены в этом сегодня так же, как были уверены вчера? — тонкие губы женщины дрогнули в подобии улыбки. — Стены — это стены, профессор. Они держат не только угрозы снаружи, но и те, что уже внутри.

Она сделала полшага, сместившись так, будто хотела, чтобы её услышал только Дамблдор. Но в тишине кабинета каждое слово звенело ясно:

— Вы не знаете и половины того, что мне известно о «безопасности» вашей школы.

Эмилия ощутила, как по спине скользнуло что то ледяное. Женщина бросила на неё взгляд — короткий, скользящий, словно отметила и убрала в уме галочку, — и добавила, уже громче:

— Я пришла к вам, потому что так нужно. Но вы сделали свой выбор. Я сделаю свой.

Развернулась так резко, что плащ резанул воздух, и, проходя мимо Эмилии, едва заметно приподняла уголки губ — ухмылка без улыбки. Дверь закрылась.

В кабинете повис густой, звенящий паузой воздух. Тиканье астрономических приборов, тихое шипение странных серебряных механизмов — и ничего больше.

Эмилия медленно подошла к столу. Раз-два оглянулась на дверь: почему-то казалось, что женщина вернётся.

— Кто это была? — она не выдержала, и заговорила первой.

Дамблдор ответил без привычной загадочности: — Миссис Макадам.

— ...Мать Томаса? — у неё щёлкнуло внутри: взгляд. Тот самый ледяной, оценивающий — как у Томаса, когда он слушает, но будто не слышит. — Что она тут делала? Забрать его? Зачем?

— Её намерения... многослойны, — мягко отрезал Дамблдор. — Важно другое: мистер Макадам остаётся учеником Хогвартса.

— Но она сказала... — Эмилия прикусила губу. — Что в школе небезопасно. Она говорила это так, будто знает — точно знает.

— Многие сейчас так говорят, — произнёс он почти печально. — И кое-кто действительно знает больше, чем следовало бы. Но давайте вернёмся к причине вашего визита. Вы пришли не о миссис Макадам говорить, верно?

Эмилия выдохнула, кивнула и достала из сумки свой блокнот. Ладонь всё ещё помнила, как дрожала ручка, когда она выводила дату.

— Я... упала в обморок на прорицании, — начала она. — Я вам уже говорила, последние недели мне почти ничего не снилось. Точнее... я просыпалась с ощущением чего-то очень плохого — тоска, боль, как будто у меня что-то вырвали, — но картинок не было. Только эмоции. Вы говорили «переждать», и я старалась. А в кабинете стало душно, запах благовоний, голова... закружилось. И вдруг — не темнота, нет. Я была в доме. Всё мутное, как через запотевшее стекло. Хэллоуинские украшения — тыквы, гирлянды. Я поднялась наверх, увидела колыбель... и календарь. — Она сглотнула. — Тридцать первое октября. 1981 год.

Дамблдор медленно снял очки-полулуны, протёр их платком и надел снова. В его глазах отразился слабый свет лампы.

— Дар пытался прорваться, — сказал он без удивления, скорее, констатируя. — А ваш разум — защищался.

— Но ведь там ничего... страшного, — растерянно сказала Эмилия. — Дом. Комната. Календарь. Почему так больно? Почему меня... словно оттолкнуло?

— Потому что вы не запомнили всего, — мягко ответил директор. — Когда видение несёт в себе угрозу вашей психике — не жизни, а именно способности оставаться собой, — сознание иногда стирает содержимое, оставляя только эффект: вкус страха, тяжесть утраты, горечь. Вы уже много месяцев несёте больше, чем положено семнадцатилетней девушке, Эмилия. Сознание ищет обходные пути. Несколько ночей подряд — эмоции без образов. Сегодня — образ без подробностей.

— И обморок, — криво усмехнулась она. — Прекрасно.

— Обморок — это цена, которую дар порой требует за доступ к тому, чего вы пока не готовы увидеть до конца, — Дамблдор кивнул на её блокнот. — Но вы сделали правильно: записали то, что смогли. Дата — уже очень много.

— Вы знаете, что это? — спросила она резко, не выдержав. — 1981-й... Это близко. Слишком близко. Что я должна сделать? Предупредить кого-то? Искать этот дом? Ребёнка в колыбели?

Дамблдор посмотрел поверх её плеча — туда, где на медной жердочке дремал Фоукс. Феникс приоткрыл глаз и тихо кивнул, как будто поддерживая.

— Вы должны сделать три вещи, — спокойно ответил он. — Первое: не пытайтесь вырвать из памяти то, что она сейчас прячет. Насилие над видением — опаснее самого видения. Второе: продолжайте записывать всё, любую мелочь. Иногда именно мелочь становится ключом к разгадке. Третье: никому, кроме оговоренного круга, — он выделил голосом слово, — Ни слова. Секрет — сейчас ваша лучшая защита.

— Я и так... — Эмилия невольно сжала блокнот. — Знаю.

Она колебалась пару секунд, потом решилась:

— И... миссис Макадам. Вы правда считаете, что Томасу лучше здесь? — Она поймала его взгляд. — Я не прошу раскрывать тайну, профессор. Только... стоит ли мне держаться от него дальше, чем на вытянутую руку?

Дамблдор на долю мига улыбнулся как-то устало.

— Я считаю, что вам стоит держаться от мистера Макадама на вежливой, но надёжной дистанции, — сказал он. — Настолько, насколько это возможно без конфликта. И, прошу, никаких ответов на письма, если таковые будут.

— Он уже писал, — коротко сказала Эмилия. — Я не ответила.

— И правильно, — кивнул он. — В остальном — живите. Учитесь. Смейтесь с друзьями. Дар редко любит, когда на него уставляются в упор. Пусть он сам поплывет по течению вашего разума.

Она выдохнула, чувствуя, как напряжение понемногу отступает. Вопросов оставалось больше, чем ответов — но ровно сейчас это и было ответом.

— Спасибо, профессор, — тихо сказала Эмилия, убирая блокнот. — Если что-то ещё... я приду сразу.

— Я буду ждать, — мягко ответил Дамблдор. — И... мисс Поттер, — он чуть наклонил голову, — Вы не одна. Помните об этом, когда снова станет темно.

Эмилия кивнула. Фоукс снова тихо пропел — едва слышно, но от этой ноты стало теплее. Она повернулась к двери. Уже на пороге задержалась и, сама не зная зачем, выглянула в коридор, будто ожидая увидеть бледную фигуру миссис Макадам. Коридор был пуст.

Грифон послушно отступил, лестница повезла её вниз. С каждым витком шум кабинета стихал, а мысли — раскладывались по полочкам: дата — в блокнот, Томас — на расстоянии, секрет — под замок. И — жить. Хоть чуть-чуть. Пока можно.

***

Эмилия медленно шла по коридору, направляясь в гостиную Гриффиндора. В её голове роились мысли, словно пчёлы в улье. Дар. Он всегда был рядом, даже тогда, когда она отчаянно пыталась его заглушить. Казалось, сам он толкал её в видения, заставлял смотреть то, чего она не хотела видеть. И пусть после этого её мучили головные боли, иногда до потери сознания, — сила не отпускала.

Так ужасен ли её дар? С одной стороны — да. Он изматывал её, ломал, вырывал из привычной жизни и бросал туда, где царила тьма и страх. Но с другой... именно он предупреждал её об опасности. Может быть, именно поэтому она увидела ту дату — 31 октября 1981 года. Что-то должно произойти. Что-то важное. Возможно, роковое. И, если она сумеет правильно истолковать знаки, то сможет остановить беду.

Мысли перескочили на другой разговор — тот, что она случайно услышала: миссис Макадам и директор Дамблдор. Женщина хотела забрать Томаса. Зачем? С одной стороны, Эмилия ощущала облегчение. Ему больше не удастся появляться из ниоткуда, засыпать её странными вопросами, смущать и настораживать. Но с другой... пока Томас был в Хогвартсе, он находился под присмотром. Его шаги сопровождали свидетели — живые ученики, преподаватели или даже беспокойные призраки замка. Если же его увезут... кто тогда узнает, где он? И чем занимается?

Перед глазами всплыла их прогулка. Та самая, когда сквозь рукав она заметила узор на его коже — кусок метки Пожирателей Смерти.

Эмилия вздрогнула, ускоряя шаг. Пустые коридоры Хогвартса тянулись бесконечно: тишина звенела, шаги отдавались гулким эхом. Все ученики сидели на уроках, и только ей позволили сегодня отдохнуть — на занятия она вернётся лишь завтра.

Вдруг, Эмилия вздрогнула от шагов — быстрых, уверенных, слишком чётких для пустого коридора. Пальцы сами крепче сжали перила. Она не оглянулась, лишь ускорила шаг: чем скорее доберётся до портрета Полной Дамы, тем лучше.

Лестницы, как назло, заскрипели и плавно пошли в сторону, меняя маршрут. Эмилия машинально рванула к нужному повороту — и опоздала на пару секунд: пролёт, ведущий к башне Гриффиндора, медленно уплыл вбок, под ногами ощутимо вздрогнули ступени.

— Прекрасно, — прошептала она, — Именно сейчас.

Длинный путь в обход не привлекал. Она решила подождать следующего разворота. От скуки опустилась на ступеньку. Лестница тянула сквозняком; где-то ниже шуршали портреты, перешёптываясь и поглядывая на неё.

Мысли, сбившиеся в тугой узел, снова пошли кругами. Её друзья — сейчас на уроках, наверное, считают минуты до звонка. Видения — липкая тень на висках, боль пульсирует точечно, словно кто-то прижимает ледяной палец к нерву. Дом из сна: тёмный коридор, детская, шорох штор. Дата — та самая, выжженная на внутренней стороне век, 31 октября 1981. И — Томас. Его рукав, сползший при ветре. Узнаваемый узор на коже, который лучше бы никогда не видеть.

— Эмилия!

Голос сзади заставил её резко поднять голову. Она обернулась. С того самого коридора, куда только что ушла её лестница, бежал Томас. Он выглядел взволнованным — щёки вспыхнули, дыхание сбивалось, но улыбка была слишком яркой, будто прибитой гвоздями.

— Успел, — выдохнул он, запрыгивая на площадку. — Думал, сейчас развернётся и всё, катись в другую сторону до самого вечера.

Пока что стояла на месте, не готовясь поворачивать. Томас откинулся на перила, пару секунд переводя дух, и только потом перевёл взгляд на неё. Улыбка удержалась, но в глазах дрогнул прищур.

— Ты куда? — буднично, будто между делом.

— В гостиную, — ровно ответила Эмилия и поднялась на ноги.

— Как удачно, — Томас с тем же бодрым тоном кивнул. — Мне туда же. Пойдём вместе?

Эмилия едва заметно качнула головой — ни согласия, ни отказа — и отвела взгляд. Внутри, как от щелчка, опустилась тишина. Она закрыла сознание — как когда то на совместных уроках, что бы Томас не узнал чего то лишнего: ровное дыхание, простая каменная стена без трещин, гладкая, чужеродная для любых попыток копаться. С болью стало проще — ровная, приглушённая, как дождь за плотным стеклом.

— Тебя не было несколько дней, — продолжил Томас, делая шаг ближе. На ходу поправил рукав, слишком тщательно. — Ни в гостиной, ни на уроках. Всё в порядке?

— Пришлось полежать у мадам Помфри, — спокойно сказала она. — Осмотр. Ничего серьёзного.

— Рад слышать, — он улыбнулся уголком рта. — А как... твой дар?

Эмилия подняла на него глаза. Лестница снова начала шуметь, готовясь к очередному развороту, и они оба инстинктивно крепче взялись за перила. На секунду они оказались слишком близко — запах тёплой пыли, железа и чего-то аптечного от его мантии. Он не отводил взгляда, как будто пытался уловить микродвижение зрачка, дрожание ресниц.

— Всё хорошо, — она произнесла мягко, без пауз. — Сны почти не беспокоят.

— Почти? — отозвался Томас и это слово прозвучало у него слишком внимательно. — Значит, иногда всё же?

— Иногда, — согласилась она, не меняя темпа дыхания. Каменная стена в голове оставалась гладкой.

Лестница плавно поехала в другую сторону, к знакомому пролёту. Томас кивнул в сторону поднимающейся площадки:

— Повезло. Ещё бы минут пять — и пришлось бы топать через библиотеку.

Эмилия молчала, лишь улыбнулась для приличия. Он тихо рассмеялся, глядя на её руки. Лестница повернулась окончательно и застыла. Вверху показалась площадка, ведущая к коридору башни Гриффиндора. Портреты, теснившиеся по стенам, вытягивали шеи; одна дама в чепце с интересом наклонилась, пытаясь услышать разговор.

— Расскажешь, что снилось? — небрежным тоном обронил Томас, шагнув рядом. — Мне любопытно, чисто... академически.

— Нечего рассказывать, — она сделала шаг вперёд. — Слишком много несуществующих деталей.

— А если некоторые детали существуют? — Он чуть повернул голову. — Например, коридоры, развороты лестниц, пустые пролёты.

— Тогда это просто Хогвартс, — сказала Эмилия и улыбнулась краем губ. — Он снился каждому второму.

Томас задержал взгляд ещё на мгновение — и уступил ей дорогу. Они пошли рядом. Шаги отдавались гулким эхом, но теперь тишину разбавляло обычное замковое: звонкое «дзынь» отдалённой брони, шуршание портретных юбок, какой-то басовитый храп из рамки с охотничьей сценой.

— Если что-то... потревожит, — негромко сказал он, — ты знаешь, где меня найти.

— Знаю, — согласилась Эмилия.

Она знала и другое: где держать границу. Ровная стена, ни трещинки. Не дать ни одному слову — «почти», «если», «потревожит» — зацепиться изнутри.

Они почти дошли до портрета Полной Дамы, когда Эмилию осенило. Весь путь от кабинета директора до лестниц она шла одна — и это было логично: сейчас шли уроки, коридоры пусты. Значит, Томас тоже должен быть на уроке. Почему же он гуляет по замку?

— Подожди, — сказала она, останавливаясь в двух шагах от рамки. Полная Дама зевнула и сделала вид, что поправляет кружево на корсаже, но, по сути, прислушивалась. — Томас, а ты почему не на уроке?

Он едва заметно запнулся на шаге. Взгляд на долю секунды ушёл в сторону, к перилам, потом вернулся — уже уверенный, отточенный.

— За мной приехала мама, — ответил он чётко, будто по написанному.

Эмилия кивнула — она и так знала об этом, но вслух ничего не сказала. Томас, уловив молчаливое согласие, продолжил тем же ровным тоном:

— Отец плохо себя чувствует. Нужно уехать сегодня. Мама хотела забрать меня без задержек.

Слова легли гладко, как по льду. Слишком гладко. Эмилия ощутила, как привычно выстраивается внутренняя стена — чистая поверхность окклюменции, ни щели. Она позволила себе вдохнуть глубже, чтобы голос прозвучал спокойно:

— Ясно... А директор в курсе?

Короткая пауза — крохотная, толщиной в одно сердцебиение. Он улыбнулся.

— Да, конечно. Профессор Дамблдор всё знает и разрешил. Я ушёл с урока, чтобы собрать вещи. — Он кивнул в сторону портрета. — Вот как раз за ними и иду.

Полная Дама вскинула бровь и театрально покачала головой:

— Какая неприятность! Болезни мужчин — ах, они всегда сваливаются не вовремя... Пароль?

Эмилия нарочно не торопилась, ещё раз всматриваясь в лицо Томаса. Он держал дистанцию, но стоял чуть боком, будто готов к развороту — привычка тех, кто любит оставлять себе пути отступления. Улыбка была правильной, сочувственной, но на виске бился быстрый пульс, и пальцы правой руки, перехватившие лямку сумки, дёрнулись раз, другой — нервный, плохо скрытый ритм.

— Пароль? — повторила Дама, теперь уже с нетерпением.

— «Львиное сердце», — чётко сказала Эмилия.

Петли в раме загремели, полотно нехотя отъехало в сторону. Тёплый свет камина плеснул в коридор, донёсся запах пергамента и горьковатого чая.

Они шагнули внутрь. За их спинами портрет с приглушённым стуком вернулся на место. В гостиной было пусто и тихо: кресла, оставленные учениками, всё ещё хранили вмятины, огонь лениво облизывал поленья. Томас пошёл к лестнице в спальни, держась уверенно, без колебаний; каждое движение выверено и экономно, как у человека, который давно добрался до решения и теперь лишь исполняет его.

Эмилия шла рядом, отмечая детали: слишком ровный тембр, готовые формулировки, «ушёл с урока» — без указания, у кого и когда; «разрешил» — без упоминания записки или сопровождающего. Всё верно и... пусто. И всё же — если отец действительно болен, Дамблдор позволил бы уехать. Это не укладывалось в картину. Но тревога не рассеялась: в голове продолжала стоять дата, как выжженная метка, и тень рукава, сползавшего ветром.

— Сколько тебя не будет? — спокойно спросила она, когда они миновали столик для шахмат.

— Как только всё уладится, вернусь, — без паузы ответил он. — Пара дней. Неделя. Посмотрим.

Снова «гладко». Снова «посмотрим». Эмилия кивнула, словно её устроило. Внутри же каменная стена поднялась ещё выше, перекрывая возможные трещины. Если он говорит правду — она увидит это по событиям. Если нет — он всё равно покажет себя делом.

— Хорошо, — сказала она.

Томас коротко улыбнулся и поднялся по ступеням. Когда его шаги растворились наверху, Эмилия остановилась у лестницы к женским спальням. Огонь тихо трещал, где-то в глубине портретов кто-то шептал: «Ах, молодёжь...» Она обхватила ладонью холодный камень и позволила себе одно-единственное ощущение — тонкую ниточку холода. Не страх — внимание.

Если он уезжает — значит, это либо защита, либо ход.