37 ГЛАВА. В лунном круге. Гнездо.

Хотелось сделать передышку от нескончаемых воспоминаний, от тяжёлых открытий, но я приближалась ко дну, подниматься наверх не было смысла, спускаться стремительно – рано, а висеть на полпути и переосмыслять жизнь в таком положении было попросту неудобно. Сердце колотилось, словно я пробежала километровую эстафету, так что пришлось на пару секунд остановиться. Надо мной всё ещё величественно возвышалась луна, неестественно огромная, занимающая почти всё кольцо колодца. Правда, вид её не успокаивал, наоборот – усиливал тревогу. Казалось, что она была готова обрушиться на меня и раздавить.

Выровняв дыхание, я ступила вниз.

Подобные осенние вечера всегда вдохновляли меня, даже в детстве. Укутавшись в плед с головой, я сидела в обнимку с плюшевым медведем у окна и наблюдала за происходящим на улице. На двор надвигались сумерки, покрапывал дождь, приятной барабанной дробью отстукивал по стеклу. Я смотрела на кошек, примечала, что с ними происходит, кто куда и зачем идёт, рисовала в голове незамысловатые сюжеты: Рыжик – «муж» Мурки, потому что они вместе ели заботливо оставленный соседкой корм; Тишка – драчун, он соперничает с Рыжиком за сердце Мурки. Ну и в таком духе. Мне нравилось видеть, или, по крайней мере, думать, что вижу, потаённые смыслы в обыденных вещах.

В замке повернулся ключ, и я, скинув плед, понеслась встречать маму с работы в надежде обнаружить в пакете с продуктами что-нибудь сладкое. Я настоящая вышла следом, сердце стянуло от приятных воспоминаний. Встреча мамы с работы была моим любимым ритуалом.

Она выглядела моложе; я и забыла, что мама когда-то была такой. Волосы чуть длиннее, лицо гладкое, практически без морщин. Она такая красивая, что тогда, что сейчас! Как я могла не удаться внешне?

– Ты купила что-нибудь вкусненькое? – в ответ мама с улыбкой на лице протянула мне шоколадное яйцо.

Примерно в этом возрасте, может, поменьше, я впервые столкнулась с самокопанием, неожиданно осознав, что, похоже, люблю маму потому, что она дарит мне подарки. Мне стало нехорошо от этой мысли. Как же так? Мама такая хорошая, добрая, как же я могу любить её только за подарки? Вероятно, я «не докопала», и то чувство, которое приняла за любовь, было и не чувством вовсе, а положительной эмоцией в ответ на внимание. Моя любовь к маме была спокойной и в дальнейшем я в ней даже не сомневалась.

Пока мама занималась домашними делами, я сидела рядом и рисовала игрушку с натуры. Получалось криво, неумело, но уже тогда я считала результат достаточно высоким по уровню и гордилась им.

Мама подошла, чтобы оценить рисунок, и я подняла взгляд к ней, ловя реакцию.

– Как же красиво ты рисуешь! – она погладила меня по макушке.

Потому и гордилась, что меня всегда хорошо оценивали. Я почти никогда не сомневалась в своих художественных способностях. Знала бы я в восемь лет, что в девятнадцать буду рисовать так красиво.

Знала бы, что буду из-за этого страдать...

Спустя полчаса с работы вернулся отец. Я побежала его встречать, вероятно, тоже в надежде получить гостинец, но мама осталась на кухне, будто и не слышала хлопнувшей двери. Я настоящая, задержавшись в кухонном дверном проёме, решила остаться и проследить за мамой. В восемь лет я не придавала значения родительским отношениям, в частности, таким мелочам, как выражение лица и нежелание встречать супруга. Я была занята своими проблемами, мне было не до взрослых.

Мама разглаживала углы сложенного полотенца. Её лицо было неестественно спокойно, казалось, она пребывала в ином мире, размышляя над чем-то.

– Я дома, – сейчас по тону отца я поняла: накануне родители поссорились. Он был сухим, лишённым эмоций. Таким же тоном ответила мама.

Родители отправили меня к себе в комнату доучивать стихотворение на завтра, а сами закрылись на кухне, чтобы выяснить отношения. Тогда я этого не поняла: глупой ещё была, невнимательной. Насторожилась немного, но особого внимания не придала. Села за стол, открыла учебник и принялась зубрить. Не привыкла ещё к родительским скандалам. К сожалению, в своих воспоминаниях я не обладала материальностью и не могла прикрыть дверь, чтобы ещё больше отгородить от назревающих родительских криков. Не желая видеть детский страх, вышла в коридор и в нерешительности обернулась в сторону кухни.

Мне было стыдно и неловко подслушивать, но я понимала, что оказалась здесь неспроста и сейчас могу лучше понять ситуацию в семье. Конечно, это воспоминание давнее, в течение почти десятка лет после родители жили дружно, но именно здесь и сейчас я могла найти корень того, что проросло недавно. Я прошла сквозь дверь на кухню.

Родителей друг от друга отделял стол. Отец сидел, облокотившись на него, рассматривал ладони. Мама отвернулась, будто собеседника не было в комнате. Казалось, ничего ещё не было сказано, каждый ждал, что второй – не он – начнёт разговор.

– Долго будем молчать? – первым сдался отец.

– А что говорить? Я ещё вчера всё сказала.

– Аналогично. Но мы ни к чему не пришли. Моей вины ни в чём нет.

Мама усмехнулась:

– Видимо, я виновата в том, что тебе плевать на семью.

– Плевать? Что ты несёшь? Из-за того, что я устаю на работе и не выполняю женские обязанности, мне плевать на семью? Извини, да ты вообще к семейной жизни не приспособлена.

От словосочетания «женские обязанности» меня передёрнуло.

– В женские обязанности входит смерть от переутомления, я так понимаю? А что входит в мужские? То-то я смотрю, ты перенапрягаешься, бедненький.

– А тебя кто-то просил пытаться прыгнуть выше головы? Ты будто только и делаешь, что пытаешься что-то кому-то доказать. Вопрос: зачем? Живут люди нормально, по-человечески: муж приходит с работы, его ждёт любящая жена, которая уже приготовила ужин, постирала, погладила, уложила детей спать. Я прихожу уставший, а меня никто не ждёт. Что с женой, что без неё.

Мама от возмущения приподняла брови:

– Раз ты такой молодец, может, тогда сможешь один обеспечивать семью? А я тогда уйду с работы. Вот заживём! Красота!

Отец вздохнул:

– И зачем ты всё переворачиваешь с ног на голову? Я сказал, чтобы ты ушла с работы? Когда? Я говорю, что тебе незачем эта новая должность. Ты из-за неё о семье совсем забыла. А это, между прочим, твоя первая обязанность.

– Кто сказал, что это моя первая обязанность? Домострой?

– Здравый смысл! – тут отец понизил тон. – Ты постоянно уставшая к тому же. У нас секса не было уже месяц!

Так, ну нет! Об интимной жизни родителей я слышать ничего не желаю!

Не знала, что конфликт лежит так глубоко и что он так рано начался. Я не сильно ошибалась: дело действительно в отце и его первобытных взглядах на жизнь. Правда, раньше я думала, что он придерживался только взглядов о природной полигамии мужчин, а оказалось всё куда хуже. Я искренне понимала маму и сейчас чувствовала с ней ещё большую близость. Нужно будет как можно быстрее с ней созвониться.

«Первый раз в первый класс!» - так гласила растяжка на стене в зале. Стопка учебников на столе, торт, фрукты. Оставленный у входа ранец. Этот день был слишком энергозатратным для меня. Шёл дождь, поэтому школа собралась в душном актовом зале. Первоклассники толпились, буквально налезали друг на друга, закрывали обзор соседям букетами величиной в собственный рост. Я не ходила в детский сад, поэтому ни с кем, кроме одной девочки со двора, не была знакома. Мне было страшно находиться вдалеке от родителей, и я озиралась вокруг в поиске мамы. До этого дня я даже хотела пойти в школу, но первого сентября, только вернувшись с линейки, расплакалась: мне здесь не нравилось, я никого, в отличие от остальных, не знала.

Я старалась сдержать слёзы тогда, ведь бабушка учила не показывать эмоции на людях. Сидя на собрании первоклассников, глотала подступивший к горлу ком. Дома я смогла дать волю эмоциям и разрыдалась, едва переступив порог. Родители тогда сразу после линейки ушли на работу, так как отпросились у начальства только на время неё. Возвращалась я в сопровождении бабушки.

– Ну и что же ты плачешь? Всё хорошо. Наконец-то с людьми общаться будешь, а не в четырёх стенах сидеть, – сказала бабушка, закрывая дверь на замок.

– Я не хочу в школу.

– У, рёва-корова! Ну-ка переставай плакать!

Неприятные слова ещё сильнее укололи меня. Я ожидала поддержки, а сейчас чувствовала себя одинокой, отделённой ото всех: меня не понимали и осуждали. Возможно, потому что я снова проявила эмоции. Слёзы хлынули с новой силой.

– Да хоть от порога отойди, – с силой бабушка сжала мою руку выше локтя и повела вглубь квартиры, – на тебя скоро соседи из-за шума жаловаться будут!

– И пусть! – я топнула ногой от досады.

– Уймись! Вытри слёзы!

– Хочу и буду плакать!

– Да что же за наказание такое! Почему ты ревёшь? Что за плакса?

– Я не плакса!

– Ещё какая плакса! Посмотри на себя в зеркало: на девочку перестала быть похожа.

Если бабушка думала, что подобные слова возымеют вес, то она очень сильно ошибалась. Я не просто не успокаивалась: боль и злость во мне разрастались с такой силой, что я не могла больше сдерживаться.

– Пискля, – с отвращением бросила бабушка, – иди умойся.

Каждая фраза резала по сердцу. Это было так давно, но боль, отражённая в растерянных детских глазах, читалась явно. Как она могла не видеть страха? Как она могла продолжать срывать злость на мне, когда на неё смотрели такими глазами? За что?

Уйти! Уйти прочь!

Когда новая локация открылась передо мной, злость ещё клокотала в груди, но я старалась отвлечься, осмотревшись. Была середина лета, в старом парке аттракционов, который уже не работает, стояла сильная жара. Даже воздух над асфальтом начинал плыть. На удивление я помнила этот период времени хорошо. Это было незадолго до школы, тогда у мамы воспалился аппендикс, и она легла на несколько дней в больницу. Должно быть, именно тогда отец вымотался до такой степени, исполняя и свои, и мамины обязанности, что потерял способность функционировать дома. Хотя, нужно отдать ему должное, конкретно тогда он справлялся очень хорошо. И готовил, и убирался, и проводил со мной много свободного времени.

В тот день он повёл меня в парк, так как я давно этого хотела. Он купил мне большой леденец и пообещал на выходе взять фруктовый лёд. Ох, фруктовый лёд! Давно я его не ела...

– Папа, а пойдём на карусель?

– Пойдём, конечно.

– Только ты со мной покатайся, пожалуйста.

Отец неловко улыбнулся:

– Взрослых на такие аттракционы не пускают, я думаю.

Кажется, он не горел желанием составлять мне компанию. Конечно: взрослый мужчина на карусели! Наверное, отец боялся показаться смешным со стороны. Но всё же, подойдя к оператору, он уточнил, так это или нет. Мужчина смерил отца взглядом, прикидывая, сколько тот может весить, затем пожал плечами:

– Должно быть, в вас менее ста килограмм.

– Восемьдесят девять.

Я подумала: если отец действительно не желал ехать со мной, он мог просто придумать значительно больший вес, чем есть на самом деле: весов поблизости не было, так что проверить было невозможно. Но он не соврал, насколько я могла судить.

Радостная я разглядывала ярких блестящих лошадок с разноцветной сбруей, флажками и перьями. Они, приняв разные сложные позы, имитирующие скачку, застыли в ожидании детей, но сейчас парк практически пустовал: видно, в жару никто не хотел «плавиться» под палящим солнцем. Мне чудилось тогда, что лошадки меня зовут и очень обидятся, если я не покатаюсь на них.

– Пойдём, – тепло улыбаясь, отец взял меня за руку и повёл на карусель.

Сев на соседнюю со мной лошадь, он ободряюще улыбнулся, ухватился за шест и с радостным выражением на лице «пустился вскачь». Я смотрела со стороны, словно заворожённая. Я не знала этого мужчину. Быть может, однажды этот милый и любящий отец просто вышел из дома и пропал, а на место ему пришёл злобный двойник? Сейчас передо мной был папа, которого я некогда любила. С горящими глазами, счастливой детской улыбкой. Настоящий и родной.

Он навсегда останется таким здесь. В летнем парке конца нулевых.