27 ГЛАВА. Правда.

Похолодало. Май заблаговременно выдал дополнительное одеяло, но за ночь я всё равно продрогла. Странно это было для середины лета, но всё лучше привычного июльского зноя.

Проснулась я раньше обычного, будто почуяв перемены в домашней атмосфере. Погода за окном не располагала к хорошим мыслям. Открыв глаза, я решила, что сейчас ещё глубокая ночь: из-за занавесок не пробивалось ни капли солнечных лучей, утренние птицы, обычно ни свет ни заря начинающие свои концерты, молчали. Отчего-то неведомого в груди начала нарастать тревога.

В воздухе висело свинцовое напряжение. Что-то случилось, и отсутствие информации о произошедшем, неуверенность в необходимости переживать только усиливали волнение.

В убранной по-деревенски комнатке не было часов. Единственные висели рядом с дверью в комнату бабушки Мая. Мне казалось, он не следил за временем, несмотря на царивший в королевстве его культ. Он не тратил его попусту, всё всегда делал вовремя, но без внешней тревоги. Что это было? Сказать трудно. Некуда было спешить? Или незачем?

Прислушалась. Стуком отросших ногтей о половые доски Лайла оповестила о приближении. Проскулила что-то на своём языке. И в тихом звуке этом читалось нечто сочувствующее.

– Беспокоишься? – усмехнулся Май. – Всё со мной хорошо. Иди сюда.

Почему вдруг Лайла должна беспокоиться? Что же случилось в такую рань? Я приняла решение всё разузнать.

Май сидел на лавке, Лайла лежала рядом, взгромоздив голову хозяину на колени. Но она не дремала и вид имела несколько удручённый, будто только что была сильно напугана. Май подпирал голову ладонью, другой успокаивающе гладил Лайлу по спине. Движения его были отработанными, механическими: сейчас Май отсутствовал во внешнем мире, мысль его была устремлена куда-то далеко за пределы этой комнаты. Он даже не услышал, как скрипнула дверь. Таким задумчивым я его прежде не видела и даже растерялась. Но Лайла заметила моё появление и приподняла голову. Май, наконец, повернулся в мою сторону и слабо улыбнулся:

– Доброе утро. Я разбудил?

– Доброе. Нет, – и я метнула взгляд на часы: 6.37. – Мне не спится. Тревожно как-то.

Май нахмурился:

– Тревожно? Отчего?

– Сама не знаю. Погода пасмурная, дома тишина звенящая. Некомфортно.

Май кивнул сам себе.

– Смерть в воздухе чувствуется, да? – уточнил он серьёзным тоном.

Я задумалась, прислушалась, будто пытаясь уловить запах смерти. Не знаю, то была она или нет, но неотступное приближение беды ощущалось явно. Так я и сказала.

– Русалку убили, – пояснил Май. – Когда у русалок горе, погода меняется в соответствии с их настроением.

Внутри похолодело. Неужели речь о той самой русалке, которая погибла от рук Флоренса? Сцена ночного кошмара вновь до боли реалистично предстала перед глазами.

– А знаешь, кто её убил? – вкрадчиво произнёс Май.

– Флоренс, – мы сказали это хором, и на пару мгновений повисла вязкая тишина. Май прервал зрительный контакт и устремил взгляд вглубь себя. Должно быть, он решил, что я, по привычке не доверяя принцу, назвала его имя из чистых подозрений. Но не тут-то было: я знала наверняка.

– Прости, – прошептал Май и закрыл лицо руками. – Прости, что был глух к твоим подозрениям и не разделял тревогу. Прости, что отпустил тогда тебя одну. Ты, вероятно, пережила настоящие муки. – Он вновь посмотрел на меня пронзительным взглядом, полным печали: – Майя, если можешь, прости.

– Ты не виноват. Я знала.

Май в удивлении приподнял брови, и я приняла решение пересказать сон. Май слушал внимательно, глядя куда-то в сторону окна, где в отсутствии ветра пейзаж сделался похожим на безжизненную статичную картинку. Единственное, о чём я умолчала – сказка, которую рассказал Флоренс, прежде чем умертвить русалку.

– Почему он смотрел в сторону моего дома? – спросил Май. – Как думаешь?

Я пожала плечами:

– Не знаю, но ощущение было такое... как у меня, когда я прихожу сюда. Было тепло и спокойно. Он бежал от ужаса и нашёл успокоение в огне, виднеющемся из твоего окна. Как-то так.

– Почему?..

Май поднялся, прошёл резким нервным шагом к кухонному окну и, нахмуренный, остановился у него, скрестив руки на груди.

– Я не чувствовала тогда угрозы от него. Но, наверное, стоит как-то себя обезопасить?

Широкие плечи опустились от тяжёлого вздоха.

– Как именно? Охраны у меня нет, да если и была бы? У дворца нет оппозиции, сейчас над всеми людьми – королевская семья. Никто не станет защищать от самого принца дом какого-то лекаря. Это смешно и страшно. Флоренса все в округе боятся. Если ещё всплывёт весть о русалке...Что касается бала, вариантов мало. Идти и подвергнуть себя опасности прямо в логове зверя? Не идти и показать своё недоверие? Флоренс может по-прежнему быть к тебе расположенным и может искренне стремиться помочь. Тогда мы перекроем тебе, возможно, единственный путь к спасению. А возможно все его действия – лишь уловки. Кто знает? Ох, я совершенно запутался...

Я подошла к нему и хотела в знак поддержки положить руку на плечо, но, обычно тактильный, Май в эту же секунду развернулся и направился в сторону выхода. Это озадачило меня, но я не последовала за ним. У Мая на душе явно было неспокойно, иначе он бы не стал игнорировать этот жест.

Ближе к вечеру пришла Гузель, и я впервые явственно ощутила скоротечность времени. Казалось, лишь вчера я встретила Мая на лугу, а на деле успела и во дворце побывать, и в гробу. Она была удручена, передвигалась медленнее и тяжелее обыкновенного. В фигуре её неожиданно ещё больше осунувшейся читалась вселенская усталость.

При виде меня, сидящей за столом во дворе, Гузель улыбнулась.

– Добрый день! – поздоровалась я.

– Добрый! Хоть и не кажется добрым. Тучи нависли: того и гляди – дождь пойдёт.

Я невольно подняла глаза к свинцовому небу, словно опустившемуся на несколько сотен метров. Захочешь – можешь залезть на крышу и коснуться его рукой. Да только желания действовать не было. Свинец прижимал к земле своей тяжестью.

Май вышел поприветствовать пациентку, видимо, заслышав звуки голоса. Он остановился в открытом дверном проёме, приглашая войти, и облокотился о косяк.

– Плохо разве? – приветливо спросил он. От прежней тоски не осталось и следа. Май, готовясь к приходу гостьи, словно успел надеть припрятанную где-то в старом шкафу маску радости. – От такой жары и до засухи недалеко. В прошлом году было больше дождей, но и без того урожая на зиму еле хватило. Пусть пройдёт разок-другой.

– Так-то так, – смущённо улыбнулась Гузель. – Да только перемены погоды больно тяжело переносятся. Голова болит невыносимо, суставы не гнутся.

Май, нахмурившись, спустился во двор.

– Что же вы помощников не отправили за мной? Я бы пришёл.

– Да не хотелось вас беспокоить. Что уж я? Не дойду что ли?

Девочка была младше Мая лет на десять, и оттого ей было ещё тяжелее признать внезапную недееспособность. Май помог ей подняться на крыльцо. Дверь захлопнулась.

Я отправилась на базар за платьем для бала. Да, мне понравился костюм, присланный Флоренсом, ещё в день нашей первой встречи. Если бы он не помешал тогда, устроив в лавке самосуд, я бы, не раздумывая, купила его. Но вот в чём дело: помимо того, что теперь костюм ассоциировался со всеми злодеяниями принца, надеть его означало бы подчиниться. Пускай у Флоренса не было намерений «покупать» меня таким образом, и он не хотел сказать «я хочу видеть тебя в этом», пускай он подарил костюм из самых чистых и искренних побуждений. Я даже охотнее верю в это. Но у меня есть принципы, через которые я переступить не могу. Например, я не могу надеть наряд только потому, что кто-то сказал его надеть.

И на полпути к городским воротам, поражённая этой мыслью, я остановилась: а почему с остальным в жизни не так? Где программа дала сбой? Почему вдруг платье для меня может быть главнее основных жизненных приоритетов, которые за меня вправе выбирать другие? Понятно, платье – это маленькая ответственность. Иллюзия того, что я могу распоряжаться своей собственной жизнью. А вот выбор пути, пускай самой узкой тропинки, ответственен. Свернёшь не туда – заблудишься в впотьмах и выход придётся искать самой без посторонней помощи. Это труднее, чем доверить судьбу старшим, которые знают проверенные способы жизни. Пускай они не приносят им счастья, но от несчастья точно спасают.

Почему же мне не хватает смелости самой сделать шаг, не спрашивая позволения и не глядя на карту? Вдруг в тех неизведанных землях, куда не разрешают ходить, боясь неизвестности, я найду несметные богатства?

Пора брать жизнь в свои руки.

Платье, туфли и простая белоснежная маска обошлись в два часа. Я долго думала, глядя на свисающий со спины ценник, много это или мало, если часы не вернуться на счёт. Но насмешливый внутренний голос сказал: «Ты и без того тратишь жизнь впустую. Жалко потратить на хорошие вещи два часа?» И я купила их, злая на себя больше обычного.

Со стороны дома Гузели меня окликнули:

– Майя! Не зайдёте на пару минут? Мне нужно вас кое-о-чём спросить.

Я подошла к покосившемуся забору, и Гузель с взволнованным видом, приникнув вплотную к трухлявым доскам, приблизилась ко мне, поманила нагнуться.

– Майя, простите, что я обращаюсь с таким деликатным делом, – прошептала она на ухо несколько сумбурно, – но подруг у меня нет. Все разбежались, как только я заболела: бояться заразиться и так же быстро состариться. Но вы не бойтесь! Это точно не заразно! Майя, ох, не знаю, как и сказать... Помните того мальчика, про которого я говорила вам?

– Помню.

Гузель замолчала, не решаясь продолжить.

– Я думаю вот: как мне с ним ближе стать? То есть мы общаемся немного, когда он приходит навестить меня. Знаете, пару слов скажем друг другу и всё. А я и не знаю, о чём говорить. Какие темы развивать, чтобы интересной быть. Я же с девочками больше не общаюсь. Не знаю, что и происходит у них, о чём разговоры молодые ведут. Что делать-то?

Я посмотрела в её полные смущения глаза, на подёрнутые румянцем щёки и улыбнулась: в этот момент она так была похожа на своих ровесниц! Вот только советчица в этом плане из меня никудышная. Какие мальчики? С роду не знала, как с ними общаться. Сейчас стало проще: мы повзрослели, интересы сменились с узко подростковых на более масштабные, так что пересечения их с возрастом увеличились. Но в четырнадцать лет? Чёрт ногу сломит в этих подростковых причудах.

– Знаете, Гузель, а вы с этого разговор и начните. Скажите, что вас интересует, чем люди дышат сейчас. Вот он вам и расскажет.

– Спасибо вам большое. Но... скажите, как по-вашему, могу я ему хоть немного понравиться?

И снова этот вопрос. Как больно он бьёт, если задаётся посторонним человеком! Хочется сказать: «Эй, посмотри на меня! Я тот человек, на которого никто в жизни не обратит внимания, а не ты!» Но это подло: обесценивая чужие переживания, ты можешь сделать только хуже. К тому же в данный момент и я помыслить так не могла: ситуация Гузель в корне отличалась от моей. Я выглядела молодо, пускай и не была красавицей. Гузель же можно было дать лет восемьдесят на вид.

– Гузель, – я решила быть честной и в то же время постараться придерживаться золотой середины и не обидеть, – я не могу говорить за этого молодого человека. Знаете, люди разные. Ты можешь считать себя красивым, но на тебя никто не обратит внимания, а можешь не любить свою внешность, но при этом найдётся тот, кто станет тебя боготворить. Люди разные и опыт у всех разный. Для кого-то важно, чтобы его половинка соответствовала общепризнанному идеалу, а у кого-то в голове сложился свой образ потенциального возлюбленного. Причём состоять он может не из чётких характеристик: такой-то разрез глаз, такой-то цвет волос. Он может быть достаточно туманным: ласковая улыбка и добрый взгляд. Всё индивидуально.

И улыбнулась. Успокоительно, но в то же время чувствовала, насколько моя поддержка фальшива. Я говорю себе то же самое на протяжении многих лет, но не в силах поверить ни единому слову. До конца не понимаю, честна ли я, когда утешаю себя. Думаю, а для меня самой насколько важна внешность? Насколько важен пресловутый разрез глаз или цвет волос? Насколько важно состояние тела человека? И не могу дать чёткого ответа. Все люди, в которых я имела счастье влюбиться, были прекрасной внешности. Но видела ли я их красоту так, как видят другие?

Я не говорю о характере и наличии схожих интересов и взглядов на жизнь. Противоположности притягиваются только в случае с магнитами, в человеческих отношениях главную роль играют взаимопонимание и гармония. Но раз с этим всё ясно, то к чему размышлять о внешности? Я думаю: если передо мной окажется две абсолютно подходящие мне личности, но при этом один человек будет с правильными чертами лица, а другой – нет, то что? По какому принципу мы отсеиваем среди множества людей несимпатичных нам? В этом случае отключается аналитика и подключается какое-то животное восприятие? Более красивый партнёр – более здоровое потомство. Или сложнее: красивее тот, чьи черты соответствуют человеку из нашего прошлого, который оставил положительные воспоминания.

Я безнадёжна: я люблю разумом. Даже если я не пойму сразу, откуда во мне те или иные чувства к человеку, со временем я точно докопаюсь до истины, досконально проанализирую как, почему, и зачем он мне. Если понадобиться выключить чувства, я выключу. Я делаю это с пугающей быстротой, что может показаться неестественным. Но лишь я знаю, насколько сильно могу любить.

Попрощавшись с Гузелью и оставив её в раздумьях (правда, видимо, немного успокоив), я возвращалась к Маю и продолжала терзать себя размышлениями, в которых изначально сбилась с намеченного ракурса.

Я пришла к выводу, что люблю разумом, и если внешность и играет для меня роль, то как показатель чего-то: похожий на старого хорошего знакомого говорит о том, что ему можно доверять; ухоженный и следящий за собой, скорее всего, аккуратен и внимателен не только по отношению к собственному телу. Но что касается восприятия другими меня самой и, как следствие, моего собственного восприятия своей внешности?

Самооценка, как известно, строится из внешней оценки человека, то есть мы относимся к себе так же, как другие относятся к нам. От этой мысли стало тошно, появилась сладостная жалость к себе. До злости противно...

Но правда в том, что искренне мне никто не делал комплименты.

Или я разучилась верить?