21 ГЛАВА. Во тьме.

Только силуэт Мая скрылся за дверью, забрав с собой последний тёплый лучик света, Флоренс повернулся ко мне:

– Ты точно не боишься? – он лёгким движением стянул шёлковый платок с шеи.

– Ничуть, – ответила я и попыталась придать голосу беззаботности и насмешки: – А мне есть, чего бояться?

Флоренс улыбнулся так, как умеет только он. Немного по-детски, немного по-кошачьи. Но оставил вопрос без ответа. Он обошёл меня со спины, и я почувствовала, как нежная, невесомая ткань опустилась на глаза. Впервые он подошёл так близко, что можно было ощутить тяжёлый, пьянящий аромат цветов, исходящий от него. Как сильно он отличался от свежего горьковатого аромата Мая...

– Не туго? – его бархатистый голос вывел меня из раздумий.

– Нет.

Я не видела, но мне показалось, что Флоренс кивнул. Затем ощутила, как тонкие прохладные пальцы аккуратно, но уверено и крепко оплели мою ладонь. Мы зашагали по хрустящему гравию.

Пахло сыростью после дождя, кое-где с мокрых ветвей падали оставшиеся капли. Флоренс шёл размеренно, но не очень быстро. Он следил за тем, чтобы я продвигалась спокойно и не налетала на препятствия, то направляя рукой, то предостерегая. Мы почти не говорили, так как оба были сосредоточены на дороге, и я чувствовала необходимость что-то ему сказать. Хотя бы расспросить о семейном склепе и тех, кто в нём похоронен, хотя бы поинтересоваться о неожиданном подарке и его отношении к Маю. Но стоило ли? Тишина пугала. Флоренс пугал.

Пугал до дрожи, до исступления. Увиденная накануне сцена, тайком подсмотренная мной со стороны, в которой ещё недавно живописное место тонуло в брызгах крови, не давала покоя. Вот он передо мной, такой галантный и внимательный, может в одночасье обернуться зверем. И я не могу предсказать, когда наступит этот момент. Поэтому я напряжена, всегда в ожидании нападения.

С завязанными глазами я стала уязвимее. Утрата функции одного из органов чувств тревожила, заставляла другие работать на максимум. Слух улавливал малейшие шорохи: тут кто-то из нас пнул носом ботинка камень, и он покатился со стуком куда-то вперёд; тут хрустнула сухая ветка. Кожные и мышечные рецепторы реагировали на изменение давления, с которым Флоренс сжимал ладонь. Сжал сильнее – по спине пробежал холодок, ослабил хватку – включился ориентировочный рефлекс: что он задумал?

Но Флоренс медлил, не выпускал когти, тянул до последнего. До склепа, или другого места назначения, я не знала наверняка.

Казалось, время тянулось бесконечно долго. Я потеряла отсчёт ему в колючей тишине, когда в голову закралось неприятное подозрение: раз Флоренс молчит, может, за руку меня ведёт вовсе не он? Поэтому, набравшись смелости, я произнесла:

– Ещё долго идти?

К счастью, в ответ прозвучал голос Флоренса, и он был спокойным.

– Не очень. Уже устала?

– Вовсе нет. Просто захотелось, наконец, нарушить тишину, – призналась я.

Флоренс с виной в голосе ответил:

– Прости. Так привык к тишине, что забываю о необходимости слов.

– У меня создалось впечатление, что ты довольно разговорчивый. Так что сейчас я немного напряглась. Тебе тишина не к лицу.

– Разговорчивый? – удивлённо повторил Флоренс. – Вот это мне как раз не к лицу. Наверное, тебе так показалось, потому что мы часто разговаривали по делу. И все встречи были посвящены ему. В обычной жизни я несколько иной.

Понимаю: убийца.

– Считаешь себя интровертом?

– Даже не сомневаюсь в этом. Общество собственных мыслей бывает намного приятнее общества людей, хотя порой они даже более жестоки и неприветливы, чем окружающие. А ты интроверт?

– Да, однозначно. Интересное высказывание про мысли. Правда, с жестокими мыслями, как и с жестокими людьми, тоже не хочется иметь дела.

Вдалеке прокричала ночная птица.

– Они часть тебя, от них не убежишь. Осторожно, спуск. Разве не лучше всегда держать диалог с самим собой?

Тут мне захотелось спросить про злобного двойника, периодически возникающего рядом с Флоренсом, но я промолчала, так как в моём присутствии он ни разу не являлся, и вопрос означал бы прямое признание в том, что я за ним своеобразно невольно следила.

– Иногда, говоря с самим собой, чувствуешь, что говоришь с врагом.

Прозвучал короткий горький смешок, Флоренс замедлил шаг.

– Истинно так. Друзей держи близко, а врага ещё ближе, что скажешь?

– Я бы предпочла быть в мире со всеми и, в первую очередь, с самой собой.

– После сегодняшней ночи у тебя будет два пути: гармония и полнейший разлад. Всё зависит от силы твоей психики.

Или от того, оставишь ты меня в живых или нет.

Мы миновали ещё один спуск и, видимо, пробирались через кусты, потому что проход был узким, и влажные ветви по обе стороны хлестали по рукам и ногам. Пахло сырой зеленью. Запах свежий и невинный. Природа не подозревала, что сейчас может произойти нечто страшное. Она жила своей жизнью, весело созерцая происходящее.

Резко, как это бывает при погружении в воду, обдало холодом, перехватило дыхание. Лес внезапно закончился, сменившись открытым пространством, дико шумящим. Почва стала мягкой, растения – ласковыми, нежными, полусонными. Они касались уже не грубо, а осторожно, играючи.

Высоко над головами кричали вороны.

– Сейчас будет лестница вниз.

Флоренс взял за обе руки и осторожно, шаг за шагом, начал спуск. Неровная каменная лестница всё дальше уходила под землю, всё громче слышалось эхо шагов.

– Вот мы и на месте.

Повязка с шорохом спала с глаз, мерцающий приглушённый свет десятка факелов ослепил после продолжительной темноты. Мы стояли в фамильном склепе королевской семьи, о чём свидетельствовал висящий напротив позолоченный гобелен с огромным маком. Помещение было небольшим, давящим со всех сторон. Такого рода неуютные места сразу же стремишься покинуть, как только приходишь в них. То ли действовал страх, то ли мёртвая энергетика, но я уже внутренне начала отсчёт времени до конца этого «эксперимента».

По обе стороны от нас стояли массивные каменные саркофаги со старой несколько грубой резьбой, изображающей замысловатый цветочный орнамент. Можно было предположить, что в одном покоится бывший король, в другом – королева. А куда в таком случае предстоит лечь мне? Я думала, для меня уготован отдельный...

– Прошу прощения, многоуважаемые предки, сегодня без возжигания свечей, – с иронией произнёс Флоренс, обходя один из гробов по периметру. – Что ж, Майя, хочу представить тебя своим родителям...

– Очень приятно, конечно, – перебила я в нетерпении, – но не стоит ли нам ускориться?

Флоренс выпрямился, улыбка исчезла с его лица. В неустойчивом освещении оно приобрело пугающее выражение. Все черты обострились, посуровели, глаза приняли демоническую окраску. Казалось, что передо мной не человек, полный жизненной энергии, а старый скелет. Пробрала дрожь.

– Я хотел немного разрядить обстановку. Видимо, лучше действительно не медлить, – только Флоренс немного сменил положение, как внезапный морок спал, явив взору по-прежнему прекрасное молодое лицо.

Крышка под напором отодвинулась с громким каменным лязгом до середины. Поднялись клубы пыли, о природе которой задумываться не хотелось. В нос ударил тошнотворный сладковатый запах.

Не глядя в гроб, я решила уточнить:

– Там...

– Моя мать.

Я сдержала приступ внезапно подступившей рвоты и осмелилась спросить сквозь нервно сжатые зубы:

– Мне лечь с ней?

– А куда я её дену? – мрачно усмехнулся Флоренс и щёлкнул пальцами. – Чтобы ничто не отвлекало, я притуплю твои обонятельные рецепторы.

По спине пробежал холодок.

– А она не опасна? Трупный яд...

– Нет. Я об этом позаботился. Она совершенно безопасна. Ты готова? – он испытующе посмотрел в глаза.

– Да, – нетвёрдо ответила я.

– Не беспокойся. Я никуда не уйду до самих петухов. Сейчас тебе помогу.

Саркофаг был расположен на небольшом помосте и самостоятельно забраться в него я не могла. Флоренс легко поднял меня на руки и осторожно опустил на мягкий шёлковый подстил. Его мать лежала совсем близко, но смотреть на неё было до того страшно, что я опустила голову на подушку, только предварительно зажмурившись. Места двоим хватало: я не касалась трупа ни одной частью тела.

Открыла глаза. Флоренс смотрел сверху вниз, и с этого ракурса лицо его было полностью покрыто мраком, поэтому сказать наверняка, какие эмоции оно выражало, было трудно. Лишь кудри целовала огненная позолота. Они дрогнули. Крышка с лязгом вернулась в былое положение. Мир погрузился во тьму.

Тишина. Так тихо, что слышно, как шумит кровь, проходя по сосудам. Сердце качает её с удвоенной силой, но тепло от этого не становится. Лоб покрывает холодная испарина, конечности немеют, окутанные ознобом.

Рядом она. Протяни руку, подвинься чуть в сторону, и наткнёшься на тлеющие кости. Я медик, и трупов бояться мне не стоит. Я держала человеческие органы в руках. За год учёбы запах формалина стал мне родным. Но каково это – прикасаться к необработанным останкам родственника твоего непосредственного знакомого? Ощущать шершавую поверхность и не сгнившие до конца лоскуты мышц?

Не думай. Она не причинит вреда. Она всего лишь хладный труп. Дыши глубоко. Вдох-выдох. Расслабься. Так тебе станет хоть чуточку теплее.

Тебе стоит переждать совсем немного. Всего несколько часов. Стрелки давно перевалили за полночь, а петухи обычно просыпаются около трёх-четырёх. Просто пережди. Может, удастся заснуть? Хотя кого я обманываю? Нужно иметь стальные нервы, чтобы суметь полностью расслабиться, лёжа в гробу.

Сколько бы я себя ни убеждала в бессмысленности нахлынувшего ужаса, расслабиться не удавалось. Организм напрягся до предела, попав в странную, непривычную обстановку.

Может, стоит сосчитать до ста? Один... Два...

Сорок восемь...

Семьдесят пять...

Нет, бессмысленно.

Я не чувствую пространства. Кажется, стенки саркофага находятся в нескольких метрах от меня. Я парю в темноте без пола и потолка. Смогу ли я выбраться?

Слышу шуршание. Ткань мнётся настолько громко, насколько это возможно. Могу поклясться, я не двигалась, а звук раздался именно в гробу. Не снаружи.

Снова тишина. Наверное, всё же показалось. Мозг может шутить таким образом: недослышит что-то и генерирует новый звук.

Шурх-шурх.

Немного успокоившееся сердце начинает биться с новой силой, кровь пульсирует в висках. Тьма становится препятствием. Я не могу понять, откуда доносится странный звук. А он не прекращается.

Неужели...

Дыхание замирает. Я ощущаю приближение смерти. Хочу бежать и не могу.

Холод чего-то твёрдого соприкасается с такой же ледяной ладонью. Машинально отдергиваю руку. Что это? Кто это? Может, опарыши? Ну и мерзость! Но они, в любом случае, не опасны.

Нет...

Тук. Клац! Тук-тук.

Кто-то крупный двигается совсем рядом. Откуда-то поднимается пыль, становится трудно дышать. Лица касается... чьё-то дыхание.

Мурашки спускаются по шее. Кто это?

– Здравствуй, – раздаётся скрежет над ухом.

Парализована. Потеряла возможность произносить слова. Ворочаю языком, а рот открыть не могу. Зубы стучат от напряжения.

Хоть бы это была просто реалистичная галлюцинация! Не смотри, не поворачивайся.

– Что же ты не отвечаешь? Язык проглотила?

Молчи, это просто галлюцинации. В условиях сенсорной депривации они легко могут возникнуть. Но я и предположить не могла, что это произойдёт так быстро.

Нечто тонкое, твёрдое, словно палка, опоясывает моё тело. Тряпьё опускается на неприкрытую кожу. Слишком реалистично! Так и сходят с ума?

Не могу пошевелиться: страшно. Я словно погрузилась в небытие. Сердце так сильно колотится, что стук его, кажется, заполняет всё пространство, отскакивая от тяжёлой каменной крышки. Грудь сдавлена, дышать становится всё тяжелее и тяжелее.

А холод чего-то незримого касается подбородка, поднимается выше медленными тягучими движениями, словно кто-то растягивает время, желая насладиться ощупыванием моего лица.

Ощупыванием.

– Сообразительная, – отвечает на невысказанный вопрос голос без пола и интонации, похожий, скорее, на механический скрип.

А пальцы замирают у меня на губах. Надавливают на них, проминают до зубов. Подступает тошнота: меня трогает мертвец! Да ещё и пытается просунуть свои сгнившие останки в рот!

– Ха-ха-ха! Сомкнула зубки? Лицо всё равно не спрячешь!

И настойчивые пальцы продолжают изучать меня. А я не могу ни пошевелиться, ни что-то возразить: ступор не отпускает.

– Смотри представление!

Постепенно светлеет в гробу, но точно знаю, что ни одного источника света здесь нет. Отчего же так ярко? Вдруг на крышке, как из ниоткуда, возникает зеркало. И я в нём. Глаза большие от ужаса, брови сведены в напряжении. К щеке прижимается пожелтевший потрескавшийся череп, облепленный на скулах невнятными намёками на мышцы, из-под жиденьких тёмных волос чернотой пустых глазниц смотрит сквозь отражение мне в глаза.

Что-то меняется! Как в ускоренной съёмке кожа моя приобретает землистый оттенок, теряет привычную структуру, обвисает, становится рыхлой, дряблой. То на лбу, то на щеках возникают крупные волдыри, открываются гнойными кратерами. Веки раздвигаются, оголяя налитые кровью глазные белки. Нос набухает, краснеет, затем темнеет вплоть до черноты и грузно обваливается кровавым пятном, растекаясь по щекам тонкими струйками.

Нет! Нет! Нет!

Я закрываю глаза, пытаясь спрятаться от ужасного образа, но он настойчиво стоит передо мной.

Губы раздвигаются, открывая сгнившие кривые зубы, воспалённые красные дёсны. Раздвигаются до предела, до боли, которую я сама явственно ощущаю. Рвутся медленно от уголков и до самых ушей. Я слышу звук разрывающейся плоти. Кровь струится, окрашивая и заполняя собой весь рот. Я не могу вздохнуть. Кровь бурлит во рту, начинает литься через край по шее, но я её не чувствую: от неё давно остались одни лишь кости.

Пара мгновений – и я стану подобной прижавшейся ко мне соседке!

Господи, помилуй!

Я не верующая, но именно в этот момент вспоминаю простую молитву и начинаю про себя в мыслях повторять её без конца.

Господи, помилуй!

Жмурюсь.

Господи, помилуй!

Открываю глаза – всё исчезло.

Передо мной снова чернота. Лицо в порядке. Такое же, как и прежде. Рядом – никого. Да что же это было?

Сама не замечаю, как начинаю плакать. Сперва скатывается пара слезинок. Потом их становится больше и больше, и вот я уже еле сдерживаю голос.

Слабачка! Разве так сложно понять, что всё это галлюцинации!

Дура!

Пара движений – жжение на левом предплечье. Привычное дело, когда злость выместить не на ком.

Господи, как же тошно.

Страшный образ, кажущийся совершено натуральным, по-прежнему стоит перед глазами, а я продолжаю ощупывать влажное лицо, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке. Только что это: слёзы или кровь? Попробовать на вкус? Нет! Ни за что! Всё и без того хорошо.

– А ты уверена? – голос возвращается. Возвращается и почти что утихшая дрожь.