18 ГЛАВА. Делу время...

Резко открыла глаза, села, проморгалась. Сердце колотилось, словно бешенное, будто куда-то спешило. И мне стоило большого труда унять его. Такие жуткие, пробирающие до мурашек, сны не снились мне давно. Давно после пробуждения не оставалось подобного тревожного послевкусия.

Вторая половина кровати пустовала. Это к лучшему. Не потревожила Катю, да и объясняться перед ней теперь не придётся. Хотя позже, когда я приду в себя, пересказать сновидение всё же придётся. Или стоит дождаться завтрашнего дня и посещения психолога, а Катю не беспокоить?

В этом сне Флоренс, наконец, явил себя. Наконец мои опасения оправдались, и он оказался именно тем, кем я его всегда воспринимала. Но что это за грех, о котором он думал? Что-то мне подсказывает, что Флоренс не сожалел о содеянном и имел в виду нечто другое. Но что? Почему я это не понимаю?

Вернее, есть ощущение, что понимаю, но осознания нет.

Ладно, это всего лишь сон. Завтра, или когда будет возможность, я перескажу его Ирине Владимировне. А пока нужно сосредоточиться на насущных, реальных проблемах.

– Майя? – до боли знакомый прокуренный голос с хрипотцой. Я даже не сразу сообразила, что он обращается ко мне. Отвыкла.

Обернулась: за мной в очереди в буфет стоял Никита, одетый в старую белую рубашку в мелкую голубую полоску, в которой, кажется, он был в момент нашего знакомства. Знакомый образ и в то же время чужой. Казалось, всего несколько недель прошло, но они определили моё отношение к Никите. Во мне окрепло безразличие, зревшее уже несколько месяцев.

Мы поздоровались, обменялись парой дежурных фраз. Я с любопытством всматривалась в ореховые глаза, то и дело «убегающие» от меня, то в сторону, то в себя. Я никак не могла уяснить, что Никите от меня понадобилось. Неужели соскучился?

– Ты не списывалась с Марком сегодня? – спросил он неожиданно.

– Нет, а что?

За нами собиралась недовольная очередь, которой уже некуда было ставить подносы. Пришлось извиниться и подвинуться.

– Он не заходил в Сеть уже сутки, и в универе я его не видел. Это странно. Он обычно всегда онлайн. Я переживаю.

Ты? Переживаешь? Неужели ты умеешь думать не только о себе, но и о других?

– Сутки? Может, занят или устал от соцсетей? Решил отдохнуть, в этом нет ничего странного. Стоит просто подождать. Хотя бы ещё день. Ты рано забил тревогу.

– Я знаю Марка. Он так раньше никогда не делал, – Никита помолчал. – И именно потому что я его знаю, боюсь, как бы он что с собой не сделал.

Марк... печальный и недовольный жизнью, отвергаемый Катей, разочарованный в людях. Вероятность неприятного исхода крайне высока. Я плохо знала его, чтобы быть уверенной в этом, но тот факт, что даже Никита, далёкий от понятия эмпатии, забеспокоился, заставлял понервничать.

– В последнее время он какой-то ненормально весёлый, – продолжил Никита. – Я подумал сначала, что у него всё наладилось. А теперь кажется, что я был неправ. Бывает ведь, что человек улыбку как маску надевает, да?

– Бывает. Но разве Марку не свойственно шутить и валять дурака? Пирожок с повидлом, пожалуйста. Спасибо. Мне, если честно, показалось, что он, наоборот, грустный.

– Во-от, – протянул Никита, взял свой поднос с дымящимся куриным бульоном и направился вслед за мной к столику у окна.

– Сядешь со мной? – я с удивлением наблюдала за тем, как Никита, не останавливаясь, будто всегда так делал, отодвинул соседний стул. Он замер.

– Можно?

Я пожала плечами, отломила краешек пирожка и отправила в рот. Аппетита не было. Никита сел, даже не понимая, что мне это может быть неприятно. Но, с другой стороны, и я могла дать более однозначную реакцию, чем пожимание плечами.

С чего бы ему подходить ко мне, делиться опасениями, разговаривать, садиться за один стол? У Никиты много друзей, из них есть и общие с Марком. Почему бы не пожаловаться им, например? Неужто у него остались какие-то чувства?

– Тебя Марк не беспокоит, я смотрю, – заметил Никита, и я впервые после того, как мы сели, перевела на него взгляд. Приподнятые бледные брови, уставшие глаза. Нет, он всё же немного изменился.

– Не беспокоит. Я не верю, что он мог что-то с собой сделать.

– Если не он, то кто-то ещё.

– Боже, откуда такой пессимизм?!

Никита вздохнул, отодвинулся вместе со стулом.

– Я просто беспокоюсь.

– Разве на то есть причины? Человек мог устать, заболеть, забыть заплатить за Интернет, – да что угодно! А ты сразу думаешь, что он мёртв. Ты вообще пытался с ним каким-то другим способом связаться? Позвонить, например.

– Нет.

– И чего ты сидишь? Для чего телефоны придумали?

– Прости, ты явно не в духе, – Никита поднялся из-за стола.

Раздражение во мне закипало.

– Не в духе? Наверное, это я, а не ты после расставания начинаю беседу с нелепых страшных выдумок.

– Майя, ты слышишь меня? Я волнуюсь.

– Если бы волновался, позвонил бы Марку, пошёл бы к нему домой, придумал бы, в конце концов, как справиться с волнением. Я здесь причём?

– А я так хотел справиться с волнением, – повысил голос Никита, – поделиться им с человеком, которому Марк, как и мне, может быть не безразличен! Кажется, я ошибся.

Ничего не ответив, я встала из-за стола и ушла от детских разборок в туалет, где набрала номер Марка. Длинные тягучие гудки на секунду заставили меня устыдиться своей реакции: что, если опасения Никиты были оправданы? И с чего я так бурно отреагировала?..

– Майя, который час? – послышался недовольный заспанный голос.

– Марк, слава богу, ты живой! Сейчас полдень. Почему ты не на учёбе?

– Прости, мам, забыл отчитаться. И вообще... ты меня искала? Что-то случилось?

– Тебя искал Никита. Он вдруг решил... – я не осмелилась закончить.

– Что решил?

– Не важно. Он просто забеспокоился. Почему ты не заходишь в Сеть?

Марк долго не отвечал.

– Алло? Ты меня слышишь?

– Слышу. Просто это вот так не объяснишь. Боюсь, ты не поймёшь меня.

– Ну а ты попытайся.

– В общем, ты когда-нибудь боялась не успеть?

– То есть?

– То есть банально не успеть прожить жизнь? Не успеть сделать всего, что планировала. Иногда мне кажется, что настоящая жизнь, к которой я стремлюсь, ужасно далеко. Недосягаемо. Что, если я умру прежде, чем начну жить?

И он о смерти... Только, вопреки опасениям Никиты, Марк к смерти не стремился, а, наоборот, бежал от неё.

– Боялась, – призналась я.

– Я боюсь этого прямо сейчас.

Марк один снимает квартиру в серой панельной многоэтажке, скучной, окружённой сверху донизу облетевшими вениками кустов и тонкими скелетами берёз. У каждого сонного подъезда стоят по две деревянные сколоченные на скорую руку скамьи. Им столько же, сколько этому дому, и не удивительно, что они наполовину сгнили. Вместо палисадника особо творческими соседями была сооружена какая-то инсталляция из мягких игрушек, старых бытовых приборов, зеркал. Два мишки в тачке, кукла на кресле, солдатики, затаившиеся в кустах, выжидающие врага. Прекрасное зрелище, напоминающее больше кладбище игрушек, нежели украшение. Должно быть, в тёплое время года пейзаж в этом месте не такой удручающий, но сейчас мы имеем то, что имеем.

В подъезде ненормально высокий порожек и кривая лестница. Если здесь и живут пожилые люди, так точно без посторонней помощи никогда не выходят из дома. Лестничные клетки узкие, неприветливые, погружённые в сумрак, так как небольшие оконца совсем не пропускают солнечный свет. Неужели Марку здесь не тесно?

На пятом этаже пришлось отдышаться. Лифта не было, и подъём дался мне не без труда. Особых проблем со здоровьем у меня никогда не было, но физическая нагрузка порой представлялась тяжёлой. Особенно когда нет энергии, и всё тело ломит.

– Приветствую, – поздоровался Марк, пропуская внутрь квартиры.

Я никогда не была у него раньше. Воображение рисовало эксцентричного вида, сродни хозяину, квартиру-студию, но к такому буйству красок я не была готова. Стены и потолок крохотной квартиры общей площадью квадратов двадцать пять неровными геометрическими фигурами были выкрашены в яркие цвета. На стенах спальни-прихожей висели несколько картин и треснувшее зеркало с накинутыми на угол то ли бусами, то ли чётками. Я не знала, какого Марк вероисповедания, поэтому не могла быть уверенной. Хотя не было бы странным предположить, что и чётки, и любую другую религиозную атрибутику он мог приобрести просто так, ради интереса.

В целом квартира была несколько захламлена. Чтобы добиться расположения Кати, Марку для начала стоило, по крайней мере, начать убираться. На кровати и стуле валялась одежда. Письменный стол был завален тетрадями, бумажками и учебниками. Общая теснота усугублялась обилием вещей.

– Извини за бардак, – Марк, кутаясь в большой зелёный халат, прошёл на кухню, где закипал чайник, и продолжил разговор со мной оттуда, пока я разувалась.

– Ничего страшного, – меня действительно не сильно-то и волновали разбросанные по квартире вещи. В целом было достаточно чисто и прилично.

– Я рад, что ты пришла. Проходи на кухню. Я сделал бутеры.

– Спасибо, я не голодна. Наелась в столовке.

– Ну как знаешь. Мне больше достанется.

Он заварил чай в старых кружках с коричневыми потёками на стенках. Одна была с котом, другая – с надписью «С 23 февраля!» Должно быть, хранил он её ещё со школы.

– Записалась к психологу?

– Да. Завтра пойду.

– Захочешь – расскажешь, как всё прошло. Она не наша преподша, знакомая чья-то. Говорят, хорошая.

– Спасибо тебе большое.

– Пока не за что. Когда она поможет, скажешь.

– Всё равно спасибо, что дал номер, – помочив чайный пакетик в кружке пару секунд, вытащила и положила на блюдце: с детства не люблю крепкий чай. – И всё же расскажи, что с тобой случилось. Почему так внезапно испугался не успеть?

Марк поджал губы, хрустнул длинными музыкальными пальцами.

– В общем, бывает такое иногда. Несколько дней назад у меня заболел живот. Вообще у меня гастрит, потому что питаюсь, сама видишь, чем. Но в этот раз живот заболел очень сильно и надолго, и я подумал... Послушай, только не смейся, мне правда было страшно, – я не смеялась. – Я подумал, а что, если у меня язва или рак желудка? То есть вдруг мне осталось жить всего ничего? Первые дни я отметал эту мысль, но вчера мне вдруг стало невыносимо страшно. И дело даже не в том, что я чисто теоретически могу умереть. Я боюсь так и не начать жить. Вся эта учёба: конспекты, семинары, лекции – оно мне надо? Ну вот честно. Если мне осталось жить совсем мало, оно мне надо?! Я так погрузился в эти мысли, так запереживал, что решил эти дни посвятить музыке. Я сочинил три песни и ещё несколько мелодий.

Я слушала его и не знала, что сказать. Как же Марк был прав! Он будто читал мои мысли! Все годы подготовки к экзаменам и учёбы в универе я никак не могла отделаться от ощущения, что своё немногочисленное время я трачу совсем не на то. Была ли у меня мечта стать врачом? Нет. Даже для того, чтобы доказать что-то бабушкам, нет! Хотела ли я губить свою молодость недосыпами, кофе и энергетиками? Нет! Хотела ли я каждый день посещать ненавистную работу только чтобы заработать на жизнь? Нет! Мечтала ли я о браке и детях, потому что все женятся и заводят детей? Тоже нет! Зачем? Зачем мне тратить своё ограниченное время на то, что мне не нравится? Почему я не могу прожить свою единственную жизнь так, как сама того хочу? Почему я должна приспосабливаться, искать пути выживания, быть недовольной и умереть, так и не достигнув того, о чём мечтала в юности?

Почему я должна существовать, идя по пути наименьшего сопротивления?

– В образовании и всей этой ерунде – стабильность, – сказала я. Марк какое-то время сверлил взглядом мою руку, и я поняла, что уже несколько минут комкаю салфетку.

– На кой чёрт стабильность, если я не могу быть собой? – прошептал Марк. – Я как птица в клетке. Так красиво. Так принято в некоторых домах. А мне тесно. Я умру в неволе.

– Я думала, что было бы, если бы я не поступила. Или что было бы, если бы я забрала документы из универа. Как бы сложилась моя жизнь? Может, я была бы беднее в плане денег. Но вдруг я стала бы счастливее, если бы смогла больше времени уделять любимому делу?

– Когда я не хотел поступать, мама сказала, что я состарюсь на улице. Не будет у меня ни денег, ни семьи. Нет, она бы помогала мне первое время. Но потом насела бы: «А я говорила! А вот надо было поступать на стоматолога! Тогда были бы деньги. А ты брынчишь на своей гитаре и ни черта не зарабатываешь».

– На стоматолога?

– Да, у меня же все в семье стоматологи. Прибыльная профессия: не промахнёшься. А мне больно интересно в зубах ковыряться!

– Теперь будешь ковыряться в мозгах, – усмехнулась я.

– Слава богу, я не нейрохирург. Так что оставь свои язвительные комментарии. Психология – меньшая из всех возможных зол.

– Работая психологом, ты бы мог совмещать консультации и музыку?

Марк отхлебнул чай, пожал плечами.

– Хрен его знает. Возможно, той свободы уже не будет. Останется музыка как хобби. Ты же знаешь, какие песни мне нравятся. Это... несколько противоречит профессиональной этике. Что подумает клиент, когда услышит по радио мою песню про каннибализм, например.

Я поперхнулась.

– Про что, прости?

– Ну такой ещё не было. Я образно, – Марк постучал ложкой по стенкам кружки. – Вообще, почему бы мне не найти состоятельную взрослую женщину и не доверить ей своё сердце и своё хрупкое молодое тело, а? Хрупкое, но пышущее жаром молодости.

– Что, нравятся постарше? – вот и выдался шанс вывести разговор на Катю.

– Не то что бы. Мне просто нравятся женщины. Да и не только женщины. Была бы моя воля, я бы всех залюбил!

– А сейчас тебе кто-нибудь нравится?

Марк устремил взгляд в стол, как бы раздумывая, стоит ли откровенничать.

– Если не хочешь, не говори!

– Да нет. Скажу, – голос его стал совсем серьёзным. – Хочешь – рассказывай, хочешь – нет. Катя мне нравится. Понимаю, она на такого, как я, не посмотрит. Она и говорить со мной не желает. Ну а я? – он хмыкнул. – А я ничего с собой поделать не могу. Она идеальная на мой взгляд. И лучше я вряд ли встречу. Буду любить со стороны, не стану тревожить. Насильно мил не будешь.

– Не надо так. И ты будешь страдать, и она.

Марк пожал плечами:

– Иначе пока я не могу.

Марк продолжал кутаться в махровый халат. Мне тоже было зябко. Его маленькую неуютную кухоньку насквозь продувал октябрьский ветер.