17 ГЛАВА. Тёмный ангел.

Когда тяжёлые дворцовые двери захлопнулись, принц поднялся в свои покои. В них царила привычная тишина. Стены, никогда прежде не слышавшие стольких голосов, устало потускнели. Широкие плечи принца опустились на выдохе, приятное напряжение, которое он ощущал в теле, сменилось тягучей усталостью. Он привык к одиночеству, как к верному другу, который на протяжении всей жизни неотступно сопровождал его.

Подойдя к окружённому пляшущими огоньками свечей зеркалу, Флоренс вздрогнул. Отражение издевательски улыбалось ему.

– Ты пугаешь людей, – прошептало оно. – Ты эгоист, не видящий ничего дальше своего носа, не понимающий и не пытающийся понять того, что не вписывается в твою картину мира. Тебя боятся.

– О чём ты говоришь?

Отражение усмехнулось:

– Да ты сам себя понять не в силах, что уж говорить об окружающих?

– Ты можешь ответить на вопрос? Или продолжишь разговаривать сам с собой?

Зеркальный Флоренс рассмеялся:

– Так или иначе, я разговариваю сам с собой.

Принц шумно втянул воздух. Мышцы его были настолько напряжены, что начали подрагивать. Отражение тем временем приблизилось к поверхности стекла почти вплотную и, будто доверяя большую тайну, прошептало:

– Прекрати себя жалеть.

Холодок пробежал по спине принца, что только разозлило его. Он с силой ударил по стене рядом с зеркалом. Свечи потухли, и дымок от фитилей, ставший явным в пучке бледного лунного света, пробившегося сквозь щель в шторах, медленно вознёсся к потолку. Запах дыма смешался с терпким ароматом цветов и подействовал на Флоренса успокоительно. Резко подняв глаза к зеркалу, он ожидал встретиться с насмешливым взглядом, уже был готов принять поражение, растерявшись под давлением самого себя, но в отражении увидел своё лицо: как завладевшая им пару мгновений назад ярость медленно отступает, сменяясь растерянностью. Двойник исчез.

Принц быстро взял себя в руки и уже спустя четверть часа спокойной походкой шёл по направлению к крупнейшему маковому полю. Он любил гулять пешком, не важно, на какие расстояния. Он не был романтиком и не обращал особого внимания на пейзажи. Даже если думы не сильно тревожили его, максимум, что могло привлечь Флоренса, были звуки. Хор птиц, шелест листвы, шорох травы, рокот гравия под ногами, голоса людей или пение лесных нимф. Он погружался тогда в состояние полнейшего успокоения, звуки жизни затягивали в себя и не отпускали до тех пор, пока Флоренс, набравшись вдохновения, не направлял его куда-нибудь. После таких прогулок, вернувшись домой на рассвете, он открывал балкон нараспашку, впуская в роскошную комнату свежие звуки и запахи сонной природы, садился на кресло, доставал флейту и, легко покачиваясь, словно в колыбели, пытался подобрать на слух понравившуюся ночную мелодию.

В этот раз Флоренс был погружён в себя и не включался в окружающую его жизнь.

Самое большое маковое поле находилось невдалеке от хижины Мая, поэтому Флоренс, чуть отставая, практически шёл параллельно с недавно покинувшими его гостями. И когда он ступил в волнующиеся заросли крупных цветов, увидел, как на горизонте за холмом крохотной, едва различимой точкой вспыхнул свет в окне.

Флоренс не сдержал вздох облегчения. Этот маленький огонёк согревал его сердце. Он сам не знал почему. Он верил, что там, за стеклом, есть настоящее сокровище, недоступное ему, неизведанное, но к которому он неизменно стремился всю жизнь. И каждый раз, когда он смотрел в далёкое окно, чувствовал, как тепло окутывает его.

Глядя на мигающий маяк, указывающий на островок тепла, Флоренс пытался представить, что происходит за окном. Он никогда не был внутри и не знал интерьера, никогда особенно близко не общался с Маем, но каждую ночь создавал в голове образ уютного местечка, где неизменно пахнет свежеиспечёнными пирогами и засушенными травами. Он даже не подозревал, насколько его вымышленный образ совпадал с действительностью.

А снаружи вовсю разыгрался холодный ветер, тревожа сильными порывами алые цветы, раздувая воздушную ткань рубахи, пробирал до дрожи. Но Флоренс к нему привык, как к старому другу.

Тоскливый плач флейты заполнил пространство от далёких макушек деревьев до розовых кустов под окнами Мая. Завывая, срываясь на свист, переливаясь, сливаясь с шорохом травы, глухим звуком шагов, он перемещался вместе с хозяином вдоль высоких маков, и они, подчиняясь мелодии, мерцая и легко искрясь, провожали Флоренса кивками.

«У нас всё получится, я уверен. Появление Майи нельзя считать совпадением. Кто угодно, но чтобы она... Нет, это точно что-то да значит...»

В таинственный час, когда стыдливая луна боязливо выглядывала из-за облаков, серебря ночной пейзаж, стройная фигура вышла к реке. Та молчала, дремала под осторожное посвистывание птиц, спокойная, безопасная. Склонившееся над ней дерево умывало в чистых водах длинные тонкие ветви. На осыпавших их продолговатых листьях играли крохотные бисеринки воды, окрашенные художницей-луной.

Трава в этом месте была сырой из-за влажности и липла к элегантным ботинкам, но Флоренсу было всё равно. Встав у скрюченного ствола плакучей ивы, вдохнул ночные запахи уснувшего леса. Было тихо, только редкие птицы да цикады наполняли воздух пением. Они рассказывали друг другу страшные сказки перед сном, пугали друг друга до срыва голоса. Маленькие неугомонные проказники.

Потревоженная речная гладь расступилась. Над поверхностью её показалась пара больших сверкающих глаз. Затем обозначился растянувшийся в ухмылке рот. Флоренс тяжело вздохнул: он не хотел быть потревоженным, тем более русалкой.

– Какой гость! – сладко протянула она. – Сам принц пожаловал! Что же могло случиться, что монаршая особа сама соизволила посетить нас?

Флоренс сел на шершавый ствол, не боясь оставить зацепки на дорогой ткани, облокотился на изгиб дерева спиной. Кора была холодной, остывшей в ночи, но Флоренс не выказал дискомфорта. Русалка тем временем нетерпеливо подплыла ближе и вынырнула наполовину, изогнувшись на песке.

– Вы не желаете снисходить до такого существа, как я?

– Что мне ответить?

Русалка довольно заулюлюкала.

– Ну-у... – протянула она, – расскажите что-нибудь, дорогой принц, я страсть как люблю слушать истории.

– Что хочешь услышать? – лениво протянул Флоренс. Он прикрыл глаза, будто собираясь отойти ко сну, всем своим видом показывая, что разговор с русалкой ему не интересен.

Русалка же задумалась, картинно направив взгляд в небо. Она лежала на животе, подперев голову тонкими руками, местами покрытыми островками чешуи. Широкий плавник её хвоста попеременно то вздымался над водной гладью, поднимая фонтаны брызг, то медленно с тихим шлепком опускался обратно.

– Любовную историю. Только не о себе, а то я заревную, – захихикала она.

Флоренс усмехнулся:

– Ну хорошо, слушай. История эта не о той любви, о которой обычно слагаются легенды. Это иная любовь, высшая.

«Один юноша, звали его Кристиан, имел особенность, что отличала его от других. А состояла она в том, что он любил цветы куда сильнее людей. Он верил, что в этих прекрасных созданиях наличествуют души, что умеют они не только цвести и пахнуть, но и чувствовать, и мыслить, совсем как люди. Только они, в отличие от людей, не причиняли боль.

Кристиан имел свой собственный сад, в котором выращивал разные сорта и выводил новые, он ухаживал за своими растениями, словно за малыми детками, никогда никого не обделяя вниманием. Свои цветы он не продавал и не дарил, бережно храня под замком.

Целых пять лет Кристиан трудился над созданием нового сорта ириса, который был бы подобен по цвету насыщенному красному бархату, обрамлённому золотистой бахромой, а запах источал черешневый. Целых пять лет упорных трудов, которые чуть не привели юношу к отчаянию из-за отсутствия каких-либо результатов, к большому счастью окончились успехом: распустился ни с чем несравнимый бутон. Кристиан полюбил его пуще остальных цветов в саду и любовь эта больше походила на романтическую. Уж так он был устроен.

Прошло какое-то время, ирис цвёл в полную силу, Кристиан, как заворожённый не отходил от цветка ни на шаг. Ухаживая за остальными цветами, носил горшок с ирисом с собой и каждый раз комментировал специально для него каждое своё действие. Рассказывал, как правильно поливать растения, чем удобрять. А ирис покорно слушал...

Прознал как-то сосед, что у Кристиана цветок диковинный есть. И что сам он продавать его не думает, а выручку за такой сорт можно получить приличную. Коварный был сосед, так что совесть ему не помешала пробраться в чужой дом, пока хозяин его спал.

О саде Кристиана, изобилующем множеством цветов, слышали многие, поэтому первым делом сосед направился именно туда. Гербера, лилии, пионы, – цветов не счесть! Но вора интересовал лишь красный ирис, которого в саду, как он ни искал, по какой-то причине не оказалось.

«Должно быть, умный садовод хранит свою драгоценность отдельно!» – смекнул сосед и направился к дому Кристиана.

Тот мирно спал, а рядом с ним у изголовья поблёскивал в свете луны золотистыми нитями ирис. Сделал мужчина шаг, да скрипнула половица – проснулся от шума Кристиан. Вскочил, напуганный, схватил ирис, прижал к сердцу, защищая.

– Кто ты? Зачем явился сюда? – вскричал он.

Сосед, ничуть не стыдясь, сказал:

– На кой чёрт тебе такое богатство? Сам денег с него не имеешь, так дай другим! Отдавай цветок, иначе прикончу на месте! – и достал он из-за пазухи длинный охотничий нож.

– Убивай, коли хочешь, но цветок я не отдам.

– На кой чёрт он тебе сдался?

Кристину неловко было признаваться. Кто поймёт его, если скажет он, как есть? Все посчитают его сумасшедшим. Но думать времени не было, потому он горячо выпалил:

– Я люблю его!

Сосед опешил, замер на мгновение, а затем разразился жутким хохотом. Таким, что даже стены затряслись.

– И что ты ждёшь от меня? Жалости? Сочувствия? Да ты болен! Таким извращенцам и жить на белом свете – позор!

И занёс, зажмурившись, коварный сосед над Кристианом нож. И вонзил его в податливое тело.

А когда открыл глаза, увидел живого и невредимого Кристиана, а на полу, в постепенно увеличивающейся луже крови, – увядающий ирис в разбитом горшке.

Кристиан от потери помутился рассудком, выхватил у обескураженного соседа нож, ещё алеющий от свежей крови, и вонзил себе в сердце.

У соседа не было совести, поэтому всё, что оставил после своей смерти Кристиан, он продал за большие деньги. И зажил богато.

Но каждую ночь он, проснувшись от нехватки воздуха, доставал изо рта ростки ириса, регулярно начинавшие свой рост ровно в час смерти Кристиана...»

– Ну и почему эта любовь высшая? – капризно протянула русалка. – Ни себе удовольствия, ни людям.

Флоренс раздражённо вздохнул:

– По-твоему, всё должно сводиться к удовольствию?

Послышался булькающий, словно пузырящаяся вода, смех.

– Ну а в чём же смысл тогда? Конечно, всё должно сводиться к удовольствию. Ради чего ещё жить? Вот вы, принц, выбирая между красивой девушкой и страшной, выберете страшную что ли? Нет, вы выберете ту, что доставит вам большее удовольствие. Хотя, если так посмотреть, главное, чтобы умелой была в этих самых делах, – сказав это, русалка зашлась смехом.

– Заткнись, – грубо оборвал Флоренс. – Забыла совсем, с кем беседу ведёшь? Думаешь, не трогаю вас, жалею, так можно за языком не следить?

Большие испуганные глаза скрылись под рябью воды, длинные волосы тиной разметались по волнам, спустя мгновение лишившееся былого весельства лицо показались снова на поверхности.

– Не сердитесь, Ваше Высочество! – затараторила русалка. – Не гневайтесь! Я сглупила, да. Не буду так больше. Только пощадите меня и семью мою.

– Много чести руки о вонючую рыбу марать.

Нахмурившись на оскорбление, но благоразумно смолчав, русалка, зацепившись за ветку, придвинулась к Флоренсу:

– Ваше Высочество! Вы поистине добры к глупой девушке. Поистине добры и великодушны! Совсем как тот юноша с медовой кожей, что живёт где-то недалеко. Песни он поёт красивые часто на этом же самом дереве. Май зовут.

Краски пропали с лица Флоренса, он замер, не веря ушам.

– Что ты сказала, повтори?

Тон не был угрожающим, поэтому русалка заулыбалась, оголила острые клыки:

– На днях приходил не в первый раз. Красивый такой, волосы длинные, но не длиннее моих. С собакой ходит. Кожа такого цвета красивого, сладкого...

– Какого цвета?! – вскричал Флоренс, хватая русалку за тонкое запястье. – Откуда имя знаешь? Говори быстро!

– С-сам, с-сам сказал! – начала было вырываться, но силами с принцем сравниться не могла, повисла безвольно, с ужасом ожидая своей участи.

– Как сам? Выведала уловками своими жабьими?! Говори быстро, зачем он тебе сдался?

– Незачем он мне! Незачем! Пусть поёт себе, мне нравится! Клянусь, сам назвался.

Глаза-угли сияли во тьме красными искрами. На водную гладь прямо с берега, обволакивая каждый куст, каждое брёвнышко, лёг чёрный вязкий туман. Воздух раскалился, как перед грозой. Небо нависло свинцовыми тучами, грозясь раздавить. Луна скрылась за ними, растворилась без следа. Глаза горели пламенем, обжигали так, что кожа, непривыкшая к долгому пребываю без воды, начала сохнуть. Тонкий свист, как прорезавшее воздух лезвие меча, донёсся из сложенных губ.

Свист. Только и всего.

Хлюп! Хлюп!

Расступился туман, в разные стороны полетели брызги. Неприятный сладковатый аромат повис в воздухе.

– Браво! – послышалось под водой.

Флоренс резко нагнулся, встретился взглядом с ненавистными злобными глазами и с отвращением, проигнорировав прозвучавшую реплику, стал интенсивно, черпая большие пригоршни воды, отмывать лицо от заляпавшей его вязкой рыбьей крови. Руки отчего-то дрожали. Дыхание никак не могло восстановиться. Что же пошло не так?

– Ты совершенно не умеешь управлять гневом, солнце!

Флоренс не ответил, усилено растирая большое пятно, попавшее на воротник рубашки.

– Ты зачем ей голову отрезал? – не унимался двойник, мелькающий в ряби воды, по-прежнему чумазый от крови.

– Затем, что знала много, – проворчал Флоренс.

Двойник усмехнулся:

– Испугался? Голос дрожит.

– Просто исчезни, хорошо?!

– Ладно! Ладно! Но только испугался ты чего? Ответь мне. Я сам запутался. Руки кровью ты и раньше марал, правда за глупости такие – никогда...

– Это не глупости! – Флоренс сел на колени, водная гладь выровнялась, и лицо двойника стало видно отчётливо. – Русалки коварны, сам знаешь. Они не должны имена людей знать. И речам их верить нельзя. Что значит «Сам сказал»?

– И этого ты так испугался? Что они могли достать какого-то Ма...

– Молчи! Сколько ещё этих тварей здесь греет уши!

– Ответь: ты этого испугался?

Флоренс молчал, глядя куда-то в сторону противоположного берега.

– Ты сам прекрасно знаешь, чего и когда я боюсь. Зачем спрашивать лишний раз?

Двойник усмехнулся. И исчез.

А Флоренс так и остался сидеть на сыром песке, орошённом расплывающимся во влаге кадмием.

Он знал, что пошло не так.

Он осознавал, чего так сильно испугался.

Он делал многое, но большего греха – никогда прежде.

Но... грех ли это?