Глава 5. Дамиан и внутренний зверь

Холодное зимнее солнце давно закатилось. Морозное умиротворение кажется таким реальным, что вот-вот грозится достичь даже моей души, коснуться неосторожно, внушить спокойствие... Жаль, я не могу ему этого позволить.

Как случилось так, что, глядя на тёмно-синее небо, я вижу в горизонте кровавые всполохи и вспоминаю о смерти? Смогу ли я однажды глядеть на этот мир, не видя в нем стремления разрушить самого себя? Вокруг сплошной хаос и тлен.

Порой что-то происходит, и люди меняются. Стать прежней версией себя не выходит, и всё чаще мелькает одна мысль: а нужно ли это вообще? Мы стараемся убрать за огромную бетонную стену наше прошлое, которое по-прежнему не оставляет в покое. Закрываемся от знакомых, с каждым днём ограждаясь от лишнего общения, оставляя рядом лишь комфортных людей. И начинаем жить в собственном мыльном пузыре, называя его миром. В крепости, откуда нет выхода. Это обреченность или реальность?

В последнее время я чаще задумываюсь о том, что живу в тюрьме собственного производства. Может, пора раздвинуть решетки и выйти на свободу. С той самой проклятой ночи не нахожу себе места. Блуждаю по пустырям и считаю минуты, которые плавно переходят в часы и сутки.

Черт! Почему всё так? Позволив себе влюбиться в неё, я полез на рожон судьбе. Бросил ей вызов, до конца не осознавая всех последствий. Я мог спокойно жить в своё удовольствие, продолжая искусно манипулировать женскими сердцами. Пользоваться телами, не страдая от мук совести, которой вообще не было. Но я бросился в самое пекло без брони. Мой здравый смысл канул в лету. Я просто слетел с катушек от одной только мысли, что Элизабет будет рядом со мной. Я пытался выглядеть наглым и уверенным в себе, чтобы иностранка не поняла, как скулит и скрипит моё сердце. Я всё отрицал. Себя настоящего. Реальность вокруг. И в первую очередь её. До одури боялся, что наружу полезет всё, что долгие годы скрывалось внутри.

Контроль над собственным разумом расшатан до такой степени, что я боюсь самого себя. Но почему, осознанно понимая всю эту обреченность, я пошёл на столь рискованный шаг? Кем Элизабет стала для меня? Почему от одного только прикосновения мой пульс в мгновение меняется? Почему оборона моей души и сердца в секунду деформируется и поддаётся её влиянию? Слабость становится настолько сильной, что единственным выходом из этой ситуации я вижу побег. Только почему-то продолжаю стоять на месте, дожидаясь расправы над собственной жизнью. Элизабет палач моей судьбы. Мы как два горящих факела. Горим и сгораем. Никому не потушить этого огня.

Понимаю, что в эту самую минуту решается что-то важное в моей судьбе. Очередной перелом, который станет смертоносным. Лиза тревожит моё сердце, а я издеваюсь над её душой. Неравная игра, которая превращается в реальную жизнь. Меня все устраивало. Холодное, парализованное сердце привыкло жить по определённому сценарию. Где все роли давно обозначены. И новым героям в этой пьесе просто нет места. Сопротивляясь очевидности, я доходил до грани. Не хотел менять себя. Ни ради неё, ни ради кого-то ещё. Такой как есть: несдержанный, резкий, наглый. Самовлюбленный эгоист, которому плевать на всех и вся. Элизабет не должна была стать исключением. Хотя судьбу не обманешь. Она всё равно заставила играть по её правилам. Превратила в того, кого решила создать.

Моё сердце рвется наружу при одном только взгляде в эти лучезарные голубые глаза. В ней есть что-то неподдающееся логике. Лиззи по-настоящему живая. Чистая. Нетронутая темнотой. Но я не смог уберечь её от своей тьмы. Не смог сказать себе «нет» и просто отказаться от девушки. Я впустил иностранку не только в свой дом. Я запустил её в самое сердце, добровольно позволив вцепиться в него мёртвой хваткой. Глупо. Необдуманно. Нелепо.

С этими мыслями я хожу взад-вперёд по двору особняка, как неприкаянный, пока не решаюсь открыть дверь. Еще не видя её воочию, моё сердце начинает рвано биться, а каждая мышца на теле становится чертовски каменной. Странный шум заставляет меня открыть входную дверь. И всё. Мир рушится в очередной раз. Дыхание останавливается. Реальность перестаёт существовать. Сейчас я понимаю, насколько безумно соскучился по её присутствию. И просто замираю.

Мы смотрим друг на друга, словно видимся в первый раз. Элизабет выглядит смелым ребенком, который не боится совершенно ничего, но едва ли стоит на ногах. Она больше не заряжает жизнью. Словно она мертва. Осунувшееся бледное лицо. И без того большие круглые глаза будто навыкат. Она истощена до предела.

Делаю шаг. Схожу с ума. И, как безвольный глупец, снова падаю в омут, имя которому Элизабет. Она растерянно смотрит на меня. Девичьи колени подгибаются, и левая нога соскальзывает со ступени парадной лестницы.

Зажмуриваю глаза, подхватывая потерявшую сознание девушку на руки. Быть может, это последний раз, когда я настолько близко нахожусь рядом с ней. Всё рушится с неимоверной скоростью. Сажусь на ступени, прижимая её к груди. Целомудренно целую в макушку, вдыхая сладкий с кислинкой запах малины от её волос. Не выпускаю из рук, ни на секунду не разрываю нашего физического контакта. Кажется, если это произойдёт, то я навсегда её потеряю.

Сцепляю зубы, сдерживая острое желание разораться в полный голос. Завыть от беспомощности, в которую снова окунула меня судьба. Продолжаю держать за руку, стараясь не думать о том, что проснувшись, Элизабет будет смотреть в мои глаза лишь с ненавистью и больной неприязнью. Ведь мне до боли известно, каково ощущать на себе подобные взгляды. С самого детства я видел в глазах людей эти разрушающие эмоции, убивающие душу. Сейчас я собственноручно снова обрекаю себя на это. На душе омерзительное ощущение, которое ежесекундно приумножается.

Нужно переварить всё происходящее. Все эмоции разом ударили под дых. Крепко-накрепко обнимаю Лизу, как маленького ребёнка. Качаю на руках. Я так скучаю по ней. По её глупым шуткам, напыщенному высокомерию, страстным поцелуям и любящему пламени голубых глаз. Хочется рассмотреть прекрасное округлое личико до мельчайших деталей, пусть даже в последний раз. Хочется плакать от своей беспомощности. Дрожащим прикосновением, осторожно, точно боясь разбить или ранить, целую в горячий лоб, покрытый испариной.

— Прости... прости меня...

Разрывая сердце на части, вынуждаю себя встать на ноги и унести девушку в её комнату. Она выглядит совсем безжизненно. Бледна. С кругами под глазами. На руках красно-синие гематомы от капельниц. Если бы Уилл не сказал мне, что сегодня её выписали — я бы не сунулся домой. Не хотел пересекаться и разговаривать с ней. Хотел просто увидеть. Но, как всегда, всё пошло не по плану.

Бережно укладываю Элизабет на смятую постель и укутываю в одеяло. Она хнычет сквозь сон и невнятно бормочет на русском. Пытаюсь разобрать её речь, но не выходит.

— Я так скучаю по тебе, моя маленькая штучка...

Шепчу на прощание, перед тем как бесшумно закрыть за собой дверь. Нужна передышка. Прохожусь по особняку в полной темноте. Возвращаюсь в свою спальню, где абсолютно тихо и темно. Ступаю босыми ногами по мягкому ковру.

На моей заправленной постели замечаю лишнюю вещь, не сочетающуюся по цвету с серым комплектом постельного белья. Беру тряпку в руки, чтобы понять — это моя чёрная футболка. Та самая, которую я отдал Элизабет. Та самая, в которой она так любила спать. Сейчас она снова у меня. Выстиранная и аккуратно свёрнутая. Этим жестом она подтвердила своё согласие с нашим разрывом.

Стискиваю зубы до скрежета, на всякий случай закрывая нижнюю часть лица, покрытую колючей щетиной, ладонями. Устремляю взгляд в окно. Ночь. Самое лучшее время суток. Уединение с собственными мыслями. Время для личных откровений и признания ошибок. Ночью все фантазии и мечты становятся ещё более безумными. Ярость от этого заполняет вены и артерии вместо крови. Ненависть разгорается с новой силой.

Неожиданно для себя понимаю, насколько я сильнее. А эта сумасшедшая девушка, бросившаяся слепо в самый огонь, просто жертва, которая была готова на любые безрассудные поступки. Её храбрости позавидовала бы любая, которая когда-либо была рядом со мной.

Стою в тишине посреди своей спальни и представляю, как она спит в моей постели. О чём ты вообще думаешь, Дэйм? Всё кончено. Бери вещи и вали отсюда к чертовой матери. Так я и делаю. Со дня на день ляжет снег, а в машине холодно до ломоты костей. Зимняя куртка и махровый плед должны хоть как-то спасти меня от заморозков.

***

Уже утром того же дня, как только открываются торговые центры, решаю выбраться в люди. Отогреться. Купить выпить. Оценить своё состояние и уровень жажды. Первые полчаса чувствую себя лисом в курятнике. То и дело присматриваюсь к случайным прохожим, интуитивно выявляя потенциальный обед. Все бы в ужасе шарахались от меня из-за глаз, если бы не солнцезащитные очки. И без того притягиваю к себе излишнее внимание в силу болезненной бледности, но это можно списать на авитаминоз в связи с зимой.

Зачем-то хожу по продуктовому отделу с бутылкой абсента подмышкой. Никогда его не любил, это больше по части Уилла. А когда обнаруживаю себя возле холодильников со свежим мясом, в мешках с которым кровь смешана с талой водой, прекрасно понимаю, почему чуйка потянула меня в продуктовый. Чёрта с два, Дэйм, это не вариант. Приятнее за животными по лесу носиться, а не довольствоваться этой гадостью.

— Дерьмо... — тихо выругиваюсь под нос.

Нужно ретироваться отсюда как можно скорее. Оплатить абсент, пачку сигарет и уехать. Отворачиваюсь от прилавка, ощущая, как ноют дёсны. Тут же врезаюсь в чью-то тележку. Очки слетают с носа, но я умудряюсь вовремя их подхватить.

— Прошу прощения, — обращаюсь к маленькой, немолодой, седовласой женщине, чью тележку чуть не протаранил.

— Всё в порядке, — улыбается старушка в ответ, как-то пристально рассматривая моё лицо. От такого взгляда даже не по себе. — Молодой человек, а мы не знакомы? — хмурит лоб, отчего на сморщенной дряхлой коже проглядывают старческие морщины.

— Разве что стояли в одной очереди в аптеке, — цокаю языком, панически вертя в вспотевших руках бутылку спиртного. Этой тётке явно за семьдесят, и, не дай бог, она узнала меня из своей молодости. Одна из причин, почему я боюсь общаться с местными стариками.

В ответ на мою грубость старуха лишь смеётся и качает головой.

— Да уж, и шутки у тебя такие же. Ты напомнил мне одного парня, но, конечно, ты — это не он. Ему-то уже седьмой десяток стукнул, если не больше.

(Ну, это как посмотреть...)

Тяжело сглатываю острый ком, застрявший поперёк горла. Мой взгляд судорожно метается по проходам между торговыми прилавками, наполненными разнообразной едой, которая не вызывает у меня ничего, кроме тоски и равнодушия. На висках выступает холодный пот.

— Надеюсь, тот парень был х-хорошим человеком... — от паники заикаюсь и кусаю губы.

Старуха кривится, будто я назвал кактус розой, и отрицательно качает головой. Её грузный взгляд, повидавший многое на своём веку, преисполняется отвращением и неприязнью.

— Он был худшим из людей на моем веку. Сирота-воришка влюбил в себя мою младшую сестру, когда они ещё оба учились в старшей школе, обещал ей счастливую жизнь, а когда та забеременела — сбежал в Нью-Йорк. Видно испугался ответственности.

Я перестаю дышать. Осознание ударяет по мне взрывной волной, что я делаю шаг назад для поддержания равновесия. У Сабрины была старшая сестра. Но я не сбегал от неё! Какого черта?! К счастью, женщина не замечает моего ужаса и смятения, продолжая рассказывать трагичную историю своей сестры, которая до жути мне знакома.

— У бедняжки от горя случился выкидыш. А потом через пару недель этот мерзавец вернулся и заявил, что нашёл себе пассию в Нью-Йорке, и сестра моя ему вовсе не нужна. — Немного дрожащими руками поправляет свою пышную укладку и жмякает обветренными губами. — Уже раненная душевно, тяжело переживавшая гибель ребёнка, она не выдержала и покончила с собой! — завершает рассказ на повышенных тонах и показательно ударяет по краю железной тележки.

Внимательно смотрю в мудрые глаза, пытаясь понять, откуда взялась эта версия. Вергилий. Очевидно. Нельзя было говорить, что это я убил Сабрину, нельзя было держать меня на хорошем счету у её семьи. А так отличный расклад. Она убила себя, а я, такой ублюдок, даже не появился на похоронах.

— Соболезную.

— Ох, не стоит, сынок. Что прошло, того не вернуть, — как ни в чем не бывало, улыбается старуха и тормошит меня за плечо. — Извини, что наговорила всякого. Нам, старикам, временами не с кем поболтать. Я чувствую, что ты хороший человек. Надеюсь, у тебя с супругой будет долгая и счастливая жизнь.

Она сейчас словно специально ударяет по самому больному. Растаптывает меня. Ведь не видать мне счастливой семейной жизни. Вряд ли у меня будут дети. Я не смогу быть с Элизабет.

— Спасибо, — бросаю скомканную благодарность в ответ и спешным шагом бросаюсь наутёк. К черту такие прогулки.

Быстро рассчитываюсь за абсент и покидаю ТЦ. Собственная машина кажется самой неприступной крепостью. Прижимаюсь вспотевшей спиной к мягкой обивке кресла. Глаз не открываю, пытаюсь успокоиться. Дух перевести. Онемевшие мышцы слегка расслабляются. Мне кажется, я сейчас даже способен уснуть. Организм измотан до предела.

Металлическая тяжесть в затылке мучает до изнеможения. Тяжело вдохнув полной грудью, слышу лишь зловещую тишину. Я выучил каждое слово старухи наизусть. Начинаю отключаться. Ощущаю, будто куда-то проваливаюсь. В недра темной бездны, которая для меня похлеще ада.

Душа мертва. Мерзкое ощущение, которое за последнюю неделю становится привычным. Сквозь сон слышу непонятные звуки, не сразу соображая, что это вибрация мобильного телефона. Суматошно распахиваю глаза, пытаясь немедленно вернуться к реальности. За считанные секунды воспроизвести все в своей памяти, сдерживая ноющую боль в узде. Ерзаю, приподнимаясь в кресле. Достаю трясущимися руками телефон, лежащий в заднем кармане джинсов. И не глядя нажимаю кнопку на боковой панели, чтобы сбросить вызов. Выключаю, пока он мне не нужен.

Завожу машину и уезжаю за город. На место моего укрытия. В старую заброшенную часовню. Её ещё весной приметил Уилл и скрывался там во время своих кризисов. Никому не говорил, где прячется, а в ту злополучную ночь сам увёз меня туда.

Слегка опускаю боковое стекло и беру сигарету, ведя машину правой рукой. Все связи оборваны, будто исчезаю из этой жизни. Поездка в никуда. Адреналин пульсирует в крови, сжигает вены, заливает глаза паутинкой капилляров. Начинаю смеяться, запивая пар долей абсента. Танцую со своими бесами на пылающих углях наслаждения и мнимого спокойствия. Упитый вожделением, отдаюсь полностью, от начала и до конца.

Опустошив бутылку в несколько подходов, выдыхаю с облегчением. Почти на месте. Ровный асфальт сменяется на бугристую дорогу через лес. Вспоминая Элизабет, у меня ком поперёк горла встаёт. Сбито дышу, потому что слишком истощён для слёз.

Чтобы отвлечься, погружаюсь в созерцание природы. Вокруг облысевшие деревья, несколько птиц, которые остаются в городе на зимовку, и листья, медленно гниющие и превращающиеся в прах.

На автопилоте сжимаю в руках камень граната, неизменно живущий на моей шее с пяти лет. Фактически единственное наследство от родителей. Опускаю голову и рассматриваю драгоценность. Гранат — лучшая защита от вампиров, и, какая ирония, его носит вампир. Провожу пальцем по маленьким шероховатым трещинам, что появляются каждый раз, когда я теряю над собой контроль. Только камень и помогает мне сдерживать всю ярость, которая изо дня в день грозится вырваться наружу и разорвать меня. С горечью обнаруживаю новую, внушительную по глубине трещину, появившуюся в результате того, что произошло с Элизабет.

— Спасибо, что дала его мне, мам. Он не раз спасал мне жизнь.

Зажмуриваю глаза и даже не замечаю, как погружаюсь в дремоту, что скорее напоминает кошмар. Оказываюсь в доме своего детства. Крики, разруха, стрельба. В ужасе мечусь из стороны в сторону. Пытаюсь увидеть отца или мать. Но вокруг только едкий дым, что щиплет слизистые глаз.

— Дамиан! — зовёт меня детский мальчишеский голос.

С паническим криком открываю глаза и подпрыгиваю на водительском кресле. Рукой случайно ударяю по рулю, и гудок окончательно выводит из сна. Чей-то пристальный взгляд заставляет поднять голову на лобовое стекло. Затылок отзывается ноющей болью. А вот и похмелье. Перед машиной, в гребаной чаще леса, стоит какой-то человек. Что за?..

На лоб его натянут капюшон, и я не могу разглядеть лица. По телосложению ясно, что это парень. Не вижу его глаз, но умудряюсь установить зрительный контакт. Инстинкты обостряются. Это не человек. Откуда в городе ещё один вампир? Он возомнил себя бессмертным, раз сунулся на территорию Уилкинсона?

Открываю дверцу и выхожу из машины.

— Эй! Капюшон сними!

Незнакомец мигом отворачивается и пускается в бегство.

— А ну, стоять! Свои же! — кричу ему в след. — Блять...

Бросаюсь следом за ним. Ловко миную кочки и неровности, но к цели не приближаюсь. Вот тебе и адреналин, Дэйм. Сворачиваю вправо вслед за вампиром, собирая на кроссовки грязь в купе с гниющими листьями. Ноги сразу тяжелеют. Навстречу из тени выныривает поваленный ствол ели. Уверенно перепрыгиваю его. Поскальзываясь на грязи, бегу мимо деревьев, цепляясь за колючие ветки кустарников. Прикрываю лицо руками, чтобы не оцарапаться. Не знаю, в ком из нас проблема — но парень почти скрылся из виду. Я слишком долго не ел, а он явно питается человеческой кровью.

Торможу как раз подле часовни. Она словно драгоценный камень в шкатулке из витиеватых стволов деревьев. Кружусь вокруг своей оси, пытаясь почувствовать вампира, однако его и след простыл. Может мне в бреду привиделось? Не хочу думать об этом. Пусть Вергилий сам разбирается с делёжкой городов. Может этот бегун ещё одна его жертва. Одна из сотен, если не тысяч.

Подхожу к часовне и падаю подле неё, облокачиваясь спиной о холодный, почти не поврежденный временем камень. Строение не имеет признаков древности, не смотря на частично покрывающую стены растительность. Большие окна с витражами придают часовне всплеск цвета. Слева расположен полуразрушенный колодец и несколько надгробий. Всё это место погружено в мягкий ясный свет. Зимнее солнце нежно ласкает колокольню.

Что-то животное внутри дёргается. Человек. Двое. В этот раз я уверен. Встаю с земли. Виски сдавливают тисками. Взгляд туманится за секунду. Я хочу есть. Мне плевать, кто это. Не смогу сдержать жажду.

Провожу языком по ноющим клыкам, как раз в тот момент, когда из-за деревьях выходят два шатающихся тела. Молодые парни, лет по тридцать. Определено под кайфом. Их и искать никто не будет. Теперь им придётся оказаться в огне и сгореть от своих ошибок.

— Эй, чувак, у тебя косяка не найдётся? — с едким хихиканьем один из них обращается ко мне, даже не представляя, с кем имеет дело.

Снисходительно улыбаюсь и направляюсь к ним. Оцениваю перспективы. Сначала нападу на того, что совсем тощий, его проще оглушить. Второй не сможет сбежать даже при всём желании.

— У меня есть кое-что покруче. Никогда не слышали о таком веществе, шуточно называется «вампирский яд»?