Ты - единственное, чего я хочу

Прошла неделя с момента, как они приехали на острова. Для Моники каждый день сливался с предыдущим — одни и те же прогулки, пляж, солнечные завтраки, Натали, заливающаяся смехом, и Райан, который будто окончательно отдался новой реальности.Монике уже всё наскучило. Природа, которую поначалу она воспринимала как спасение от своих мыслей, теперь казалась бездушным фоном, не способным ни отвлечь, ни утешить.Она устала. И от себя, и от них, и от этой игры, которую они продолжали будто ничего не случилось.

В один из вечеров они всей компанией — Натали, Райан, Моника и ещё несколько людей, которых они встретили в отеле, — отправились в местный бар.Это было атмосферное место: деревянные столы, медленный свет фонарей под потолком, ленивая музыка, запах солёного воздуха и что-то ещё — возможно, кокосовый ром и нерассказанные истории.

Моника сидела с бокалом в руке, то поднося его к губам, то снова опуская. Она не следила за вкусом. Всё внимание было сосредоточено на том, чтобы не смотреть туда, куда так и тянуло взгляд — на них.

Натали уже в третий раз за вечер поднималась со стула, чтобы пригласить Райана на танец. И каждый раз он вставал, позволяя ей обнять его за шею, увлекаясь ритмом неторопливой латины. Она смеялась, гладила его по плечу, шептала ему что-то на ухо. Он чуть склонялся, отвечал — и, возможно, даже улыбался в ответ.Моника смотрела в сторону, в открытое окно, где за чернотой ночи слышался шум волн.

Ни один человек в этом баре, да и вообще на всём свете, не понял бы, что она чувствует сейчас.Ведь снаружи — просто девочка, уставшая от отдыха. А внутри... внутри всё сжималось до боли.То, что происходило между Натали и Райаном, казалось ей чужой жизнью. Чужой, но украденной у неё.

И вдруг — голос Натали, чуть хрипловатый, по-праздничному звонкий и уже заметно опьяневший:

— А следующий танец... — она сделала паузу, чуть покачнувшись, — посвящается моей любимой дочурке! Моника, иди сюда, солнышко!

Моника вздрогнула. Она сначала сделала вид, что не услышала, но Натали не отставала — вскочила, прошла к ней и буквально потянула за руку:

— Пойдём! Не отнекивайся! — И хотя в её голосе звучала добродушная радость, в движениях чувствовалась та сила, с которой нет смысла спорить.

— Мам, я правда не хочу, — тихо выдохнула Моника, но Натали уже тащила её к танцполу, как маленькую.

— Ну что ты как дикая! Один танец — и всё! — И тут же повернулась в сторону Райана: — А потом, Рая, ты тоже иди! Потанцуй с нашей дочкой!

Слово «наша» будто хлестнуло по спине. Моника замерла, ей стало не по себе. Эти слова, сказанные невзначай, вдруг кольнули куда-то в самое уязвимое место.

Райан медленно встал. И как назло — именно в этот момент музыка сменилась. Зазвучала медленная, романтичная композиция, наполненная мягкими, глубокими аккордами. Тонкий голос певицы заполнял воздух нежностью и тоской.

Моника сделала шаг назад.— Нет... — едва слышно сказала она. — Прости. Я не могу.

Но он уже подходил. Высокий, сдержанный, будто спокойно подчиняющийся сценарию, написанному не ими.Он протянул к ней руку — Моника сделала ещё шаг назад. И тут его пальцы сомкнулись на её запястье. Он потянул её чуть ближе, медленно, но настойчиво.

— Не расстраивай свою мать, — прошептал он, глядя ей прямо в глаза.Голос звучал твёрдо, но в нём слышалась какая-то внутренняя борьба. Будто он сам не верил в то, что говорил.

Моника позволила Райану обнять себя за талию, и они начали двигаться в такт музыке. Медленные аккорды казались слишком интимными, слишком личными. Танец, задуманный Натали как невинное развлечение, вдруг превратился в испытание.

Моника всё время искала глазами мать. Натали стояла у бара, смеясь и о чём-то оживлённо болтая. Похоже, она даже не смотрела в их сторону. Но страх, что она обернётся, заметит что-то лишнее — был парализующим.

Райан слегка наклонился к ней. Его рука медленно скользнула вверх по её спине, тыльной стороной ладони, почти не касаясь, но это движение обожгло сильнее любого прикосновения. Она тут же напряглась.

Медленно, будто в замедленной съёмке, она повернула к нему лицо. И сдержанно, но жёстко прошептала:

— Мне неприятно. Не трогай меня.

Райан на секунду замер. Его взгляд задержался на ней, и в нём мелькнула боль — или раздражение, она не могла понять. Он отодвинулся буквально на шаг, но этого хватило, чтобы между ними возникла холодная стена.

Они молча танцевали оставшиеся секунды, не глядя друг на друга. Когда музыка стихла, он отпустил её руку, чуть кивнул в знак прощания и, не сказав ни слова, направился к выходу.

Моника осталась стоять посреди танцпола, словно после неожиданного леденящего душа. Люди вокруг продолжали веселиться, кружиться, смеяться. Но её тело было словно в панцире. В груди щемило, а ноги стали ватными.

Она обернулась. Натали всё ещё смеялась у бара, ни о чём не подозревая.

Тёплый влажный воздух вечерних островов окутал виллу, когда они вернулись домой. Бар остался позади с его светом, шумом и танцами, которые казались Монике абсурдными и ненастоящими. По дороге никто особенно не разговаривал. Натали тихо зевала и обнималась с Райаном за плечи, Моника шла позади, глядя себе под ноги.

В доме всё быстро затихло. Слуги разошлись, выключив большинство ламп, оставив лишь мягкий приглушённый свет в холле. Натали пожелала спокойной ночи и скрылась в спальне. Остальные тоже разошлись по комнатам, словно вечер вымотал всех окончательно.

Комната Моники, как и апартаменты Натали и Райана, находилась на втором этаже. Спальни разделяла длинная терраса, тянущаяся вдоль фасада виллы. Через распахнутые ставни доносился глухой шум прибоя и аромат солёного воздуха, перемешанный с ночными цветами.

Моника не могла уснуть.

Она была в коротких пляжных шортах и тонком топе с открытой спиной. Кожа всё ещё хранила тепло солнца, но внутри было зябко — от мыслей, от неразрешённых чувств. Она вышла на террасу, босая, с тонкой накидкой в руке, чтобы просто подышать.

Прохладный ветерок тронул её лицо. На небе висела тяжёлая луна, отражаясь в чёрной глади океана. Моника сделала пару шагов вдоль террасы, когда заметила его.

Райан сидел на одном из лежаков у края террасы, почти утопая в полумраке. Он слегка наклонился вперёд, в руке — сигарета, медленно тлеющая в пальцах. Он не сразу заметил её. Он был каким-то другим — задумчивым, напряжённым. Почти уязвимым.

Моника замерла. Она редко видела его курящим. Это был его молчаливый ритуал в одиночестве, то, чего он обычно избегал делать на виду. Наверное, он думал, что все уже спят.

Она стояла, не решаясь подойти, но шагнула всё же ближе. Половицы террасы тихо скрипнули под её ногами.

Райан повернул голову. Его взгляд остановился на ней. Несколько секунд — тишина. Только дым, пляшущий в воздухе между ними.

— Не спишь? — тихо спросил он, словно не удивлённый её появлением.

Моника кивнула, не отводя взгляда. Глаза её блестели от влаги, от усталости. Она прикусила губу и всё же подошла ближе, опустившись на свободный лежак рядом.

— А ты? — спросила она в ответ, почти шёпотом.

Райан не сразу ответил. Он лишь отвёл взгляд в сторону океана, глубоко затянулся и выдохнул дым в сторону ночного горизонта.

— Есть такое

Она молчала. Они сидели рядом, и ветер тянулся сквозь её тонкую ткань, играя прядями её волос. Всё тело знобило от внутреннего напряжения, которое не отпускало с самого бара.

Она повернулась к нему, а он снова посмотрел на неё. Долго, тихо, почти изучающе.

— Ты редко куришь, — сказала она. — Значит, что-то серьёзное?

Он чуть усмехнулся, но без радости. Ответа не последовало. Только тонкая полоска дыма, лениво расползающаяся в воздухе, и дальний гул прибоя. Он сидел, опершись локтями на колени, с сигаретой в пальцах, и смотрел вперёд, в темноту. Казалось, мысли его были далеко отсюда — там, где её не было.

Моника постояла, переминаясь с ноги на ногу, потом тихо спросила:

— Можно?.. — Она кивнула на соседний лежак.

Он слегка повернул голову, мельком взглянул на неё. В ответ — едва заметный жест рукой: садись. Без слов, без выражения, но в этом молчаливом позволении всё равно чувствовалась близость.

Она села, аккуратно поджав под себя ноги, и накинула лёгкую накидку на плечи. Некоторое время они сидели молча. Только ветер трепал её волосы, а огонёк сигареты время от времени мерцал в темноте.

Моника не смотрела на него напрямую — только краем глаза, украдкой. Так, будто боялась спугнуть хрупкий момент.

Он был напряжённый, но по-своему красивый в этом молчании. Очки чуть сползли на переносице, отчего он машинально поправил их пальцами. Щетина отросла — небрежная, небритая, как будто он в последние дни не обращал внимания на своё отражение. Волосы были слегка растрёпаны ветром, рубашка расстёгнута на верхние пуговицы. И всё равно он выглядел собранным, почти неприступным — как человек, который держит в себе слишком много, но никогда не позволит этому выйти наружу.

Моника провела взглядом по его профилю, по челюсти с резкими линиями, по пальцам, сжимающим сигарету. Взгляд её остановился на его губах, и сердце сжалось. Она почти физически ощущала, как между ними зависло то, что не было проговорено. Ни там, в баре, ни сейчас.

Он сидел молча. Но его молчание было наполнено куда большим, чем слова. Она долго собиралась с мыслями, не отрывая взгляда от собственных коленей. Ночная прохлада слегка щекотала кожу, и шелест листвы на террасе сливался с её дыханием.

— Тот момент в баре... — тихо произнесла она, почти шёпотом, будто боялась разрушить хрупкое затишье между ними.

Он не сразу отреагировал, словно не услышал или делал вид. Но потом всё же повернул голову. Медленно. Без раздражения — просто посмотрел на неё. Спокойно, задумчиво. Взгляд скользнул по её лицу и остановился где-то в области глаз.

Моника ощутила, как внутри всё напряглось. В горле пересохло.

— Я не так хотела выразиться, — сказала она, стараясь говорить ровно. — Просто... я ...— Она сделала паузу

А она всё ещё смотрела на него — и впервые за долгое время ей показалось, что он тоже хочет сказать что-то важное. Но, как всегда, сдерживал себя.

Он медленно повернул голову, не убирая руки с подлокотника шезлонга, и наконец заговорил — голос был низким, глухим, но отчётливым:

— Ты абсолютно правильно выразилась, Моника. Тебе и не должно быть приятно... когда я к тебе прикасаюсь.

Его слова прозвучали жёстко, почти чуждо. Словно он нарочно отталкивал её, выставлял границы, за которые сам уже давно переступил, но Моника отреагировала слишком быстро, слишком отчаянно, почти рефлекторно:

— Это не так, — сказала она срывающимся голосом.

Он взглянул на неё. Впервые за весь вечер — по-настоящему. Словно удивился, что она решилась. В их взгляде скопилось всё недосказанное: тревога, влечение, вина, запрет.

— Я имею в виду... — тихо добавила Моника, чуть сжав пальцы на коленях, — просто, там была мама... и я не хочу, чтобы она что-то неправильно подумала.Она запнулась, избегая его взгляда, а потом всё же продолжила:— А ты... ты был слишком близко.

Она выдержала паузу, слыша, как ветер перекатывает сухие листья по террасе, и добавила почти шёпотом:— Чтобы она подумала, что между нами... что-то есть.

Райан не ответил сразу. Он сидел всё так же расслабленно, но в уголках его губ мелькнула едва заметная усмешка — не ироничная, не насмешливая, скорее... горькая.

Моника тут же повернула голову к нему, уловив это движение.

Он посмотрел на неё, медленно, спокойно. В его взгляде не было ни лёгкости, ни игры. Только вопрос — прямой, как и его голос:

— А между нами что-то есть?

Моника замерла, точно удар волной сбил её дыхание. Вопрос прозвучал неожиданно просто — почти буднично — но словно обнажил всё то, что она так старательно прятала даже от самой себя.

Она отвела взгляд, опустив глаза на свои босые ступни, едва касающиеся холодной плитки террасы. Всё в ней вдруг сжалось — от смущения, от боли, от этой странной пустоты, будто всё, что между ними было, — поцелуи, взгляды, тайны, дрожь от прикосновений — стало слишком далёким, неясным... или и вовсе могло оказаться лишь игрой воображения.

Она выдавила из себя слабую улыбку, едва заметную.

— Я не знаю, — прошептала она почти не слышно. — Иногда мне кажется, что всё это было с кем-то другим... не с нами.

Она снова посмотрела на него. Он молчал, не перебивая, не отводя глаз. И в этой тишине ей стало невыносимо неловко. Будто воспоминание — такое живое, тёплое, пульсирующее — вдруг поблекло под светом луны, как старая фотография.

— Или... — добавила она тише, — может, я просто слишком хотела, чтобы это было по-настоящему.

Слова прозвучали спокойно, почти отрешённо:

— И хорошо, что закончилось, — сказал он, не глядя на неё, затушив сигарету о край пепельницы.

Моника замерла. Будто кто-то резко сжал её грудную клетку изнутри. Несколько секунд она просто сидела молча, не в силах поверить, что услышала это от него. Словно в одно мгновение всё, что она берегла в себе — всё то хрупкое, что росло между ними, — он перечеркнул ровной, холодной чертой.

Она медленно подняла глаза на его профиль. Лицо Райана было напряжённым, но спокойным, словно он уже давно пришёл к этому выводу — и просто теперь дал ему голос. Он даже не смотрел в её сторону.

— Почему ты так говоришь? — её голос дрогнул.

Он молчал. Только провёл ладонью по щетине и, наконец, поднял на неё взгляд — тусклый, усталый, без прежнего жара.

Он встал, не проронив больше ни слова, и подошёл к краю террасы. Ухватился за перила обеими руками и долго смотрел в сторону тёмного океана, где лунная дорожка серебрилась на волнах. Его плечи были напряжены, спина прямая, словно он держал в себе целую бурю, не позволяя ей вырваться наружу.

Моника встала следом. Осторожно подошла сзади, медленно, будто приближалась к хрупкому стеклу, боясь его разбить. И тихо, почти шёпотом, произнесла:

— Ты же это говоришь потому что надо, да?

Он не сразу ответил. Повернулся к ней медленно, в глазах — усталость и внутренняя борьба. Посмотрел прямо в её лицо.

— Да, — просто сказал он. — Так будет правильнее.

Моника сглотнула, стараясь удержать слёзы, но голос всё равно дрогнул:

— А что насчёт твоих чувств?

Райан долго молчал. Его взгляд стал рассеянным, будто он смотрел сквозь неё — куда-то вглубь самого себя. Потом тяжело вздохнул, будто решение давалось ему с боем:

— Я пожил достаточно для себя, — наконец сказал он, тихо и уверенно. — И было бы эгоистично в моём возрасте, опираясь только на чувства, творить, что взбредёт в голову. А у тебя — вся жизнь впереди. Тебя ждёт много взлётов, падений, ошибок. Ты должна пройти это всё с кем-то, кто будет рядом открыто. Кто не будет прятать тебя от всего мира. Кто даст тебе то, чего заслуживает каждая девушка... Любовь, к которой не нужно красться по ночам.

У Моники на глазах выступили слёзы. Она стояла прямо напротив него, сжав губы, чтобы не разрыдаться. Эти слова резали, как нож, потому что в них — всё, чего она не хотела слышать. И всё, что, возможно, было правдой.

Моника сделала шаг вперёд, и дрожащей рукой дотронулась до его руки, всё ещё сжимающей перила. Касание было почти невесомым — но в нём было больше искренности, чем в десятках слов.

— Тогда мне не нужна такая «правильная» любовь, — тихо произнесла она, с трудом удерживая голос. — Если она... не с тобой.

Он посмотрел на неё, и в этот момент во взгляде Райана отразилось что-то невыносимо человеческое — усталость, страх, привязанность, боль. Глубокая, сдержанная боль, которую он так тщательно прятал за своей рассудительностью и возрастной «мудростью».

Но он всё ещё молчал.

А она стояла перед ним — юная, упрямая, искренне влюблённая, со слезами, блестящими на ресницах под светом ночного неба — и не отводила взгляда.

Она сделала ещё шаг ближе. Её голос дрожал, но в нём звучала неожиданная сила:

— Не важно, сколько тебе лет. Не важно, как много ты прожил. Зачем глушить эти чувства, Райан? Зачем делать то, чего ты на самом деле не хочешь?..

Он всё ещё молчал, но не отводил глаз.

— Мы не знаем, сколько для нас отведено времени, — продолжала она тише, — и стоит ли оно того, чтобы прожить всю жизнь... в фальше? Притворяясь. Делая вид, что не чувствуешь. Что всё под контролем... когда сердце давно всё решило.

Она тяжело сглотнула, и воздух между ними вдруг наполнился напряжением — не конфликтом, но правдой. Глубокой, неподдельной правдой, которой невозможно противостоять.

Он взял её лицо в ладони, осторожно, бережно, словно это было в последний раз. Его голос был ровным, но в нём чувствовалась тугая натянутость, как у струны, готовой вот-вот лопнуть:

— Чем быстрее мы с тобой забудем... тем быстрее привыкнем. Через год ты уедешь в колледж. Меня не будет рядом. И ты свыкнешься с этим. Найдёшь себя. Найдёшь кого-то, кто сможет быть рядом открыто... по-настоящему.

Моника начала качать головой. Медленно, будто отгоняя его слова:

— То есть ты просто пытаешься... избавиться от меня? — её голос дрогнул. — Я настолько тебя обременяю?..

Он на миг закрыл глаза, и в этом жесте было больше боли, чем она могла вынести.

Он сжал её лицо в ладонях крепче, взгляд стал глубже и горче:

— Ты меня не слышишь, — тихо сказал он, — я пытаюсь тебя защитить... от проблем, от боли, от того, что я не смогу дать тебе.Я с твоей матерью. Я женился на ней, и обязан быть с ней — ни с тобой, ни с кем-либо другим.

Его голос дрогнул, будто он сам не до конца верил в эти слова, но сказал их без колебаний.

Моника стояла молча, вглядываясь в его глаза, будто пытаясь найти в них хоть какую-то брешь — хоть тень сомнения, что он действительно этого хочет.

— Но ты же не счастлив. Я это вижу. - произнесла она почти шёпотом, отстраняясь.

Она говорила мягко, почти с нежностью, хотя внутри всё сжималось.

— Я тоже не счастлива, Райан... и если это "правильно", то почему нам так больно?

Он отвернулся, не выдержав её взгляда, снова оперся на перила, как будто в этом положении ему легче было дышать.

— Потому что мы нарушили всё, что могли, — глухо ответил он. — Потому что мы зашли туда, откуда нет дороги назад. Потому что между нами... не должно было быть ничего.

— Но было, — прошептала она за его спиной. — И я бы выбрала это снова. Каждый раз. Даже если это неправильно.

Он закрыл глаза, как от сильного ветра, и долго молчал. Моника подошла ближе, почти вплотную, и тихо добавила:

— Не прячься. Не притворяйся. Если ты меня не любишь — скажи. Только не прячься за "обязан" и "должен". Я заслуживаю знать правду. Не как твоя падчерица. А как человек, которого ты впустил туда, куда никого не пускают.

— Я просто хочу знать, что всё это значило. Для тебя. — добавила она.

Он вздохнул, провёл рукой по волосам и опустил взгляд, будто внутри себя боролся с чем-то, чего никак не мог позволить выйти наружу.

Моника усмехнулась, но безрадостно — почти с горечью.

— Я так и знала... — проговорила она, с трудом сдерживая дрожь в голосе. — Ты просто хотел всего лишь... Просто встал на малолетку, да? Ясно.

Она повернулась, чтобы уйти. Но едва сделала шаг, как он резко схватил её за руку — не грубо, но с такой силой, что ей перехватило дыхание.

— Не смей так говорить, — произнёс он тихо, но твердо, и его голос дрожал от сдержанных эмоций. — Если бы всё зависело только от меня... Я бы давно сделал тебя своей.Он посмотрел ей прямо в глаза. — Не на ночь. Не на мгновение. А навсегда.

— Я бы никому тебя не отдал, Моника. Потому что ты — единственное, чего я хочу в этом мире. Больше всего. До боли. До безумия.

Он замолчал. Воздух между ними был натянут, как тонкая нить, готовая порваться. И в этой тишине не нужно было больше ни одного слова — всё уже было сказано.

Она с замиранием сердца смотрела на него — в этот момент в нём больше не было маски хладнокровия. Он был живым, уязвимым, настоящим.

Моника подняла руки и осторожно обхватила его лицо, как будто боялась, что он исчезнет.

— Прошу... — прошептала она, глядя ему в глаза. — Скажи, что любишь меня...

Райан словно застыл. Его губы чуть приоткрылись, взгляд дрогнул, дыхание стало тяжелее. Казалось, он вот-вот скажет то, чего она так жаждала услышать.

Но вдруг...

— Милый, ты здесь? — раздался позади них голос Натали.

Оба резко отпрянули друг от друга. Моника отступила вглубь тени террасы, как будто пыталась стать невидимой. Райан выпрямился, провёл рукой по лицу, словно стирая с него всё то, что только что было.

Он обернулся к голосу, заставив себя звучать спокойно:

— Да. Здесь.

Натали уже шла к нему с рассеянной улыбкой на лице, не замечая, что в воздухе всё ещё висит напряжение, которое невозможно было скрыть. Она подошла к Райану, не замечая его напряжения, и потянулась к нему за привычной лаской.

Он шагнул вперёд, быстро, почти инстинктивно, заслоняя её собой от той стороны террасы, где в полумраке притаилась Моника. Его плечи выпрямились, выражение лица вновь стало собранным, строгим — маска вернулась. Он подхватил Натали под локоть, мягко, но настойчиво, и повёл её прочь, в дом, туда, где играла музыка и пульсировала вечерняя жизнь.

Но на полпути он всё же обернулся.

Его взгляд скользнул по террасе, остановился на Монике, стоящей в тени, босиком на холодной плитке, с дрожащими руками и заплаканными глазами. Их глаза встретились.

В этом взгляде не было слов. Но в нём было всё.

Прощение. Боль. Желание. И что-то похожее на любовь.

Он задержался лишь на мгновение, затем медленно отвернулся и скрылся в глубине дома, растворяясь в звуках чужого смеха и собственного выбора.

А Моника осталась одна.

Ночь была по-островному тёплой, но внутри неё всё ломалось и стыло. Ветер чуть тронул её волосы, и, подойдя к перилам, она вскинула голову к небу. Где-то в темноте шумело море, безразличное к человеческим драмам.

И, стоя там, она вдруг поняла: ничто уже не будет прежним.Ни в ней.Ни в нём.Ни в этой истории, которую они больше не могли остановить.