Семейный ужин

Уикенд приближался медленно, как тёплая волна спокойствия после долгих, насыщенных тревогой дней. После месяца напряжённого молчания, недосказанных взглядов и внутренних колебаний, Моника почти отвыкла от мысли о том, что всё когда-то было иначе — близко, страстно, глубоко. И всё же, когда мама в среду вечером, между делом, за ужином упомянула: "В субботу у родителей Райана годовщина, мы все приглашены на ужин", у Моники внутри что-то вздрогнуло.

Она давно знала, что Райан родом из другой среды. Изысканная речь, выверенные жесты, холодноватая сдержанность — всё в нём отражало воспитание старой английской школы, где эмоции не выплёскиваются на поверхность, а чувство собственного достоинства всегда стоит на первом месте. Его родители жили в поместье на окраине города — старинный особняк с колоннами, парком, наполненным вековыми деревьями, и прудом, в котором летом плавали лебеди.

В день поездки было пасмурно, серое небо подчеркивало всё английское настроение этого вечера. Натали, как всегда, собиралась тщательно — изысканное платье цвета вина, мягко уложенные волосы, духи с легким шлейфом жасмина. Моника, хоть и не показывала, нервничала — это была её первая поездка туда после всего.

Райан в этот вечер был необычайно молчалив. В машине он лишь пару раз взглянул на неё в зеркало заднего вида, но ничего не сказал.

Дом стоял, как и всегда, величественно. Его светлые стены отражали слабый закат, а в окнах играли огни ламп, создавая уютную иллюзию тепла. Их встретила Элеонор Моррис — высокая, хрупкая женщина с проницательным взглядом и аккуратным жемчужным ожерельем на шее. Она обняла Натали, сдержанно кивнула Монике и, как всегда, чуть строже задержала взгляд на сыне.

— Мы рады вас видеть, — мягко сказала она. — Проходите, ужин почти готов.

Отец Райана, сэр Джонатан, был противоположностью супруге — добродушный, с лёгким юмором, и всегда с бокалом хереса в руке. Он посадил всех в гостиной у камина и принялся рассказывать, как в юности Райан часто убегал на рассвете, чтобы читать под деревом романы Артура Конан Дойла.

Моника сидела тихо, стараясь быть незаметной, наблюдая за этим другим, почти музейным миром. Всё здесь напоминало сцену из английского романа — серебряные подсвечники, старинные картины, тяжелые кресла с резьбой.

За ужином — накрахмаленные салфетки, фарфор с фамильным гербом, бокалы из хрусталя. Подача блюд была почти церемонией: грибной крем-суп с трюфельным маслом, утиная грудка с инжирным соусом, на десерт — лёгкий лимонный тарт и чай с мятой.

...Пока на столе сменяли друг друга блюда, наполняя дом ароматами пряностей, лесных грибов и цитруса, разговор уносился в мягкие, почти бархатные темы. Сначала — о погоде и старых соседях, потом — о недавней выставке в лондонской галерее, где побывала Элеонор.

— Они всё ещё пытаются продавать живопись, которую никто не поймёт, — сдержанно усмехнулась она, обращаясь скорее к Натали, чем к остальным. — Хотя я заметила, что у Райана вкус сформировался раньше, чем он научился складывать слова в предложения. Помнишь, дорогой, ты тогда стоял у той абстракции, нахмуренный как профессор? Ему было лет шесть.

Натали рассмеялась тихо и, чуть повернувшись к Монике, сказала:

— Он до сих пор так смотрит, когда что-то ему не по душе. Я заметила это в тот день, когда мы впервые пересеклись.

Моника вскинула взгляд. Натали впервые за долгое время говорила о нём... с такой нежностью, но без наигранности.

— Это был один из деловых завтраков, — продолжила Натали, будто просто вспоминая, не замечая, что внимание за столом сосредоточилось на ней. — Мы с коллегами как раз обсуждали, как спасти проект, который грозился провалиться, а он... сидел в конце стола, молча наблюдая. И потом просто сказал одну фразу, которая перевернула всё.

— Твой отец тогда сказал: «Такого зятя мы не ждали, но, кажется, он спас твою карьеру», — вставил с улыбкой сэр Джонатан.

— Он спас не только проект, — мягко добавила Натали и отпила вина.

Моника опустила взгляд в тарелку. Знание, что её мать и Райан познакомились на волне взаимного уважения и острого интереса, напоминало ей, как много боли их связь теперь может причинить Натали.

А Райан в этот момент просто смотрел на свою мать. Его взгляд был спокоен, но в уголках глаз затаилась тень — как будто всё это, семейное тепло, старинный дом, и воспоминания о первом впечатлении — касались его сейчас почти чуждо.

Моника вышла из-за стола под предлогом того, что хочет освежиться. На самом деле ей нужно было просто... немного пространства. Атмосфера ужина была приятной, почти семейной до невозможности, но она чувствовала, как под гладью улыбок и тостов внутри всё дрожит — как натянутая струна.

Вымыв руки в прохладной воде, Моника вернулась в дом, не спеша проходя через коридор. Она свернула не сразу в столовую, а заглянула в большую, тёплую гостиную, где мягкие диваны были уставлены под лампы в стиле ар-деко, а на стенах висели старые фотографии.

Её взгляд зацепился за одну из полок: На одной из них — совсем юный Райан в выпускном мантии, с высоко поднятым подбородком, в другой — в старом свитере и джинсах, с друзьями из университета. Университетские годы. Моника не знала его тогда, но глядя на эти фотографии, чувствовала, будто становится ближе к его прошлому.

— Даже почти в моём возрасте ты выглядел так уверенно... — проговорила она вслух, не замечая, что кто-то вошёл в комнату.

— Ты был таким красивым, — добавила она, едва слышно.

— Вот как, — раздался за её спиной знакомый голос. Тихий, с оттенком усмешки.

Моника вздрогнула. Обернулась и увидела Райана — он стоял в полумраке, прислонившись плечом к дверному косяку, наблюдая за ней.

— Что ты делаешь? — спросил он, всё ещё не входя, давая ей пространство.

Она немного смутилась, не сводя взгляда с фотографии.

— Просто смотрела...— Моника замялась.

Он приподнял уголок губ, сделав пару медленных шагов вперёд.

— А сейчас я уже не красивый? — проговорил он, наклонившись ближе. Его пальцы скользнули по её щеке, ласково, почти не касаясь, как будто проверяя, дрожит ли она.

Моника резко отвела взгляд, её пальцы легли на его запястье и мягко, но настойчиво отстранили его руку.

— Кто-то может зайти... — прошептала она, больше для себя, чем для него.

Наступила пауза. Мягкий, густой свет лампы падал на её волосы, отчего они казались почти медными. Он смотрел на неё какое-то время, напряжённо, будто борясь с чем-то внутри.

— Всё нормально? — спросил он негромко, голос его звучал ровно, но в нём чувствовалась настойчивая обеспокоенность.

Моника кивнула слишком быстро.

— Более чем, — ответила она, стараясь говорить уверенно, но даже ей самой её голос показался неестественным.

Повисла тишина, которую нарушил он:

— Ты меня не хочешь больше?

Вопрос прозвучал неожиданно, хлестко. Моника замерла, широко распахнув глаза. Она чуть приоткрыла рот от неожиданности, не сразу найдя, что ответить.

— Пожалуйста, — прошептала она, подойдя ближе и быстро осмотревшись, — тише. Нас могут услышать.

Он усмехнулся, но в его усмешке не было лёгкости. Только горечь и непонимание.

— Раньше я контролировал ситуацию. Теперь ты решила поменяться местами?

Моника тяжело выдохнула. Она отвела взгляд, и её голос стал тише, мягче — но в нём звучало что-то надломленное:

— Я просто... я вижу, как мама страдает. Ты ей перестал уделять внимание, Райан. Я... я так не могу.

Эти слова, едва сорвавшись с губ, будто замкнули воздух в комнате. Райан закрыл глаза и на мгновение задержал дыхание. Его лицо напряглось, челюсть сжалась.

— Моника... — проговорил он тихо, но в голосе уже чувствовалась напряжённая усталость. — Чего ты от меня хочешь?

Она медленно покачала головой.

— Я не знаю...

Он вдруг резко открыл глаза и, полушагом приближаясь, проговорил чуть громче, с горечью:

— А кто знает?! — Он рассмеялся сухо, почти беззвучно. — Зачем тогда всё это было, а? Зачем ты говорила что любишь меня, что хочешь быть со мной. Просила меня остаться с тобой. Зачем тянуть меня в это... если ты сама не уверена?

Моника почувствовала, как дрогнуло что-то внутри. Она протянула руки, коснулась его ладоней, пытаясь как-то сгладить напряжение:

— Ты не понимаешь, просто...

Но он отдёрнул руки и перебил, голос стал резким, почти колким:

— И не пойму. Ты просто маленькая девчонка. Ты сама не знаешь, чего хочешь. Ни от меня, ни от этой жизни.

Моника почувствовала, как сердце сжалось. В глазах защипало, но она не позволила себе ни дрожи в голосе, ни слез.

— Почему ты меня во всём обвиняешь? — её голос был хриплым, но твёрдым. — Это ведь ты втянул меня в это. Ты первый... ты меня поцеловал.

Она хотела продолжить, сказать ему, как он сводил её с ума, как его прикосновения выжигали изнутри, но он внезапно сделал шаг вперёд. Его лицо оказалось слишком близко, взгляд — колючим, как холодное лезвие.

— А ты правда думаешь, — проговорил он тихо, сдержанно, — что рано или поздно ты сама не пересекла бы эту черту?

Эти слова будто пронзили её. Моника застыла. Что-то внутри обрушилось. И в этой тишине, между дыханием и тенью его голоса, она вдруг поняла: он прав.

Ещё до того поцелуя. До всех объятий. До ночей, полных желания и страха. Она думала о нём. Смотрела на него иначе. Искала внимания. Сама.

Она хотела его. Всегда.

Райан смотрел на неё, и в его глазах не было больше ни ярости, ни упрёка. Только пустота. Он шагнул назад, словно убирая себя из её жизни.

— Но не переживай, — сказал он ровно, — я больше к тебе не прикоснусь.

— Я... — начала она, но голос предательски дрогнул. Она не знала, что хотела сказать. Извиниться? Удержать его?

Он не стал слушать. Повернулся и вышел.

Дверь закрылась с мягким, но выразительным хлопком. Как точка. Как глухой удар по сердцу.

Моника осталась стоять одна посреди гостиной, окружённая старыми чопорными рамками, запахом дерева и пыльных книг. И звенящей пустотой между ней и тем, кто только что вышел.

Всю дорогу обратно они ехали в гробовой тишине. Натали, уставшая после длинного вечера, уснула почти сразу, едва устроившись на пассажирском сиденье. Её голова плавно покачивалась в такт движению машины, свет фонарей скользил по её лицу, то освещая, то вновь пряча в полумраке.

Моника сидела сзади, прижавшись щекой к холодному стеклу. Пальцы то и дело теребили подол её пальто, но глаза не отрывались от зеркала заднего вида. В этом маленьком зеркале отражалась только одна вещь, которая волновала её сейчас по-настоящему: лицо Райана.

Он вёл машину молча. Взгляд сосредоточен, губы сжаты в тонкую линию, пальцы крепко сжимали руль. Даже когда дорога поворачивала, даже когда машина ныряла в очередной поворот, он ни разу не посмотрел в зеркало. Ни единого раза. Как будто её не существовало. Как будто всё, что между ними было, теперь было вычеркнуто и забыто.

А Моника не могла оторваться.

Каждый его профиль, каждое напряжённое движение — всё это сейчас казалось ей болезненно знакомым и мучительно родным. Но впервые за долгое время она видела его не тем, кто мог дать ей ощущение силы, тепла, желания. Сейчас он был другим — далёким, холодным, закрытым. И ей было невыносимо.

Она прокручивала в голове ту сцену в гостиной, снова и снова. Его слова. Его злость. Его отчуждение. И свой собственный голос — дрожащий, испуганный, неуверенный. Она пыталась оправдаться, пыталась объяснить, но, по сути, ничего не сказала. И теперь — как в дурной шутке — слова пришли к ней, когда уже было поздно.

Он прав. Она действительно сама не знала, чего хочет. Её мотало между страхом и жаждой близости. Между виной и обострённым, тянущим чувством любви.

Да, любви. Она уже не могла это отрицать. Не просто влюблённость, не просто увлечение... Она была влюблена в него до боли, до надрыва, до безумия. Слишком сильно, чтобы справиться с этим, и слишком молода, чтобы знать, как быть.

Слёзы подступили к глазам, но она сжала губы. Нет. Не сейчас. Не при нём. Не здесь.

Машина продолжала плыть по ночному шоссе, и свет фонарей плясал на лице Райана. И всё, чего она хотела в этот момент — чтобы он хотя бы раз посмотрел в зеркало. Просто посмотрел. Встретился взглядом.

Но он не посмотрел.

Ни разу.

И от этого внутри всё горело.