Двадцать третья глава. Психопатка

Я сижу на лавочке, спокойно наблюдая за тем, как дети помладше веселятся на детской площадке поодаль. Мальчики запрыгивают на крышу беседки, громко смеются и пихают друг друга ногами, пытаясь скинуть. Рядом блуждает девочка в ярко-розовом комбинезоне и что-то кричит, но слов разобрать я не могу.

Я переворачиваю страницу книги, но текст не идёт в голову, потому что занята она совершенно иным — я думаю о том, что делать со своей жизнью дальше. Алексей Степанович, бесспорно, захватил мой ум и въелся термитом в сердце, но мы оба понимаем одну важную вещь: бесконечно так продолжаться не может. Я, может, и маленькая девчушка, возомнившая себя влюблённой во взрослого человека, но даже я иногда прихожу к неутешительной мысли о том, что Денис был прав.

Что-то мне всё равно мешает это сделать. Быть может, страх попытаться и потерпеть поражение? Вдруг у меня не получится доказать, что я была против этой связи?

А я была против?..

Выражение лица Дениса не идёт у меня из головы. Он явно был расстроен тем, что я отвадила его, отказалась от помощи, любезно мне предоставленной. А что я могла сделать? Я даже не знаю, что делать, чтобы исправить эту ситуацию.

Сзади кто-то подходит, и я прислушиваюсь, но не оборачиваюсь.

— Когда-то и мы были такими, — говорит Глеб, облокотившись сложенными руками на спинку лавочки.

Я захлопываю книгу, а вместе с ней захлопываются и все мои тревоги.

— Да, — отвечаю со вздохом. — Думаешь, мы чем-то отличаемся от них?

— Не знаю, наверное. — Глеб обходит лавочку и садится рядом. — Я не сравниваю людей, если ты об этом.

— Ты только что сказал, что мы были такими, как эти дети, — замечаю я. — Это сравнение, ты не в курсе?

— Ой, иди ты. А, хотя нет, пошли лучше за гаражи.

Я удивлённо смотрю на него, но и тон, и вид его серьёзны, и ни одной лицевой мышцей он не показывает, что шутит.

— Вот в это превратились наши игры? — спрашиваю я ехидно.

— А ты думала, что мы раньше играли?

Эта его фраза меня не на шутку тревожит. И, тем не менее, бросив взгляд на снующих и кричащих детей, я поднимаюсь с места и иду за своим проводником. Глеб идёт тропками, стараясь не светиться перед окнами многоэтажек, я же просто плыву по течению — всё равно не знаю, зачем он собирался меня позвать.

Когда мы огибаем гараж с синими крашеными воротами, я вдруг нос к носу встречаюсь с Надей. Она тоже удивлена, в руках зажала сигарету, такую тонкую, что кажется, будто это белая соломинка от чупа-чупса. Немая сцена — весьма комичная со стороны, судя по смешку Глеба — длится ещё пару секунд, а потом Надя начинает часто моргать и мотать головой, словно я — наваждение, которое ей привиделось.

— Чё она тут забыла?! — кричит она, обращаясь к Глебу.

— Да, Глеб, что я тут делаю? Я не знала, что у меня тут встреча, — говорю я с возмущением.

Встретить Надю сейчас и в таком месте — верх безрассудства со стороны Глеба. Я знала, конечно, что теперь она его девушка, но мне совершенно не улыбалось делить её с ним на двоих. Как будто у меня своих проблем нет!

— Да успокойтесь вы! — восклицает Глеб, выставляя руки перед собой. — Я по делу вас пригласил. Просто это поймёте только вы.

— И чего надо? — Надя крепко затягивается.

— Что ты за блевоту куришь? — спрашиваю я, подходя ближе.

— Иди нахуй, — лаконично отвечает она.

— Девочки! — одёргивает Глеб. — Это дело в ваших интересах. Если бы я хотел пособачиться, я бы пацанов позвал.

— А чего ты хотел от психопатки? — едко замечаю я.

— Я ей въебу сейчас, — предостерегает Надя, выбрасывая и затаптывая сигарету.

— Я сам это сделаю, если она тебя тронет, — говорит Глеб. — Но это правда важно! Я такое отрыл! Если вы пойдёте со мной, то сможете наблюдать одну пикантную сцену.

— Кто герои сцены? — деловито спрашиваю я, идя позади Глеба и Нади.

— Если я скажу, будет не так интересно, — отвечает он.

Мы гуськом идём мимо гаражных построек, причём Надя так и липнет к Глебу, словно она тонет, а он — спасательный круг. Мне так и хочется утопить их обоих в какой-нибудь ближайшей луже.

За последним гаражом в ряду таких же Глеб прячется и жестом показывает нам, что мы должны молчать. Аккуратно выглядывает из-за угла, проверяя, на месте ли наше «зрелище». Потом жестом подзывает Надю, давая ей взглянуть. Надя приглядывается, а после тут же отшатывается, смотря на Глеба таким удивлённым взглядом, что мне начинает казаться, будто они  у неё сейчас вылезут.

Я, оттолкнув её в сторону, и сопротивляясь рукам-лианам Глеба, высовываюсь из-за стены.Чуть поодаль спиной к нам стоит рыжая девочка. Волосы на ней так горят на солнце, что поначалу меня ослепляет — и я думаю ненароком, что это сама фея спустилась на землю, спрятав волшебные переливающиеся крылья. А перед ней стоит мужчина, знакомый нам всем до боли — учитель наш, Алексей Степанович.

Мой учитель.

Я невольно ногтями вгрызаюсь в каменную стену, за которой прячусь, и ногти мои скрежещут по белым кирпичам, привлекая внимание феи. Она не оборачивается сразу, но я вижу, что в ней словно бы что-то меняется, укорачивается шея, будто бы она вжимает её в плечи. Темнеют руки, но это я списываю на скрывшееся за густыми облаками солнце.

Учитель целует ей руку, а в следующую секунду Глеб обхватывает меня за талию, втягивая обратно за стену в тот самый момент, когда фея оборачивается.

Я вырываюсь, колочу Глеба по рукам, а он продолжает меня оттаскивать, шёпотом приказывая Наде бежать — куда угодно. Сам он тоже пытается сбежать со мной, вот только я торможу ногами, из последних сил цепляясь за землю.

— Да ты что, с ума сошла?! — шёпотом кричит он. — Дура ёбаная!

— Кто там?! Кто с ним? — кричу я.

Глеб затаскивает меня за угол и приваливается со мной к стене. Он так крепко сдавливает мне живот и прикрывает рот рукой, что я начинаю задыхаться. Мы сидим так ещё некоторое время, испуганно прислушиваясь к звукам — не доносится ли чьих-то торопливых шагов, проверяющих, ищущих нас за каждым углом и поворотом?

Я инстинктивно вцепляюсь Глебу в руку, которой он прижимает живот. Когда он спрашивает, едва слышно, буду ли я кричать, если он уберёт руку от лица, я отрицательно качаю головой. Он отнимает руку, а я, шумно вздохнув, вновь пытаюсь вырваться из его хватки.

— Да я не наделаю глупостей! — агрессивно шепчу я, махая руками как полоумная.

Глеб держит меня ещё некоторое время, пока я не обмякаю в его руках. Только после этого он отпускает меня, и я перекатываюсь, садясь рядом.

— Кто был с ним? — повторяю я свой вопрос.

— Ты что, не узнала её? — восклицает Глеб.

— Прикинь! Со спины ничерта не видно. К тому же, я не знаю никого рыжего.

— Потому что нужно гулять с нами чаще, — отвечает Глеб. — Эта девочка — Света.

Я широко распахиваю глаза, от удивления забывая закрыть рот. Мне вдруг хочется громко, очень громко закричать — так, чтобы порвало барабанные перепонки, чтобы полопались стёкла в гаражах и даже в соседних домах. Радиус моего крика был бы сокрушительно большим.

Но я не кричу. Меня хватает лишь на то, чтобы выдохнуть, захлёбываясь:

— Да ты гонишь!

— Нет же! Она покрасилась пару дней назад. Мы когда гуляли с Надей, встретились случайно. Надя ещё спросила у неё, нафига ей это, а она так посмотрела на нас, словно мы ничего не понимаем.

Мы и правда ничего не понимаем. Лишь позже я узнала, что Света решилась на эту авантюру по самой банальной, по самой раздражающей причине — она хотела подражать одной девочке. Хотела быть похожей на неё.

Это же всё испортило.

Я шумно ругаюсь, а Глеб вновь тянется ко мне, чтобы заткнуть мне рот. Я отталкиваю его, вскакиваю на ноги и, пока он меня не догнал, бреду в ту сторону, в которой мы видели эту занимательно-бесящую сцену. Как и следовало ожидать — никого там не оказалось.

Глеб выбегает за мной, ловит за плечо, едва не вывихнув его.

— Ай, да боже! — кричу я, пока он трясёт меня.

— Ты совсем ополоумела, идиотка? Я вам показал это, чтоб поржать, а не чтобы ты тут с ума сходила!

— Ещё скажи, что я веду себя как психопатка! — восклицаю я, свободной рукой пытаясь убрать закипающие слёзы.

Он меня отпускает, словно обжегшись. Я вожу плечом, пытаясь его вправить, если, конечно, его нужно вправлять. Глеб так сильно его тряс и сжимал, что я начала думать, что он действительно его вывихнул.

— Я никогда не считал, что ты психопатка, — серьёзно говорит он.

Это заявление немного остужает мой пыл — но лишь немного. Во мне закипает целое цунами, необъятное и смертоносное. Эти чувства так сильно разрывают меня изнутри, что некоторые всплески этого урагана просачиваются на поверхность в виде дрожащих рук, выступающих слёз, злости вперемешку с истерическими смешками — я готова прямо здесь порвать на себе кожу, чтобы выпустить хоть какую-то значительную часть той смертоносной силы, сокрушающей меня секунду за секундой.

— Прости, — говорит он. — Стоило сначала сказать, а потом показывать. Я не думал, что ты так трясёшься за Свету.

Я поднимаю опущенную голову. Ты прикалываешься?! Я до твоего разъяснения даже не знала, что это она!

Хочется расхохотаться — меня волнует Света! Да, если бы она вправду меня волновала, было бы во сто крат легче. Тогда у меня не было бы чувства, что я нарушила закон. Думаю, я могла бы рассказать об этом кому-нибудь — кому захочу. Мама, меня волнует Светка. Да, со Светкой было бы легче.

— Думаешь, меня Света так волнует? — дрожащим голосом говорю я. — Идиот!

— Может, тебя надо обнять, чтобы ты так не кидалась на людей? — предлагает он шутливо.

Кажется, он пытается намекнуть на ту ситуацию, которая случилась на физкультуре — тогда она сильно смутила нас обоих, так смутила, что после неё мы какое-то время избегали смотреть друг другу в глаза.

— Знаешь, Глеб, — говорю я, едва ли в силах подавить клокочущий внутри гнев, — я тебя так ненавижу, что... что у меня внутри всё переворачивается, когда я смотрю на тебя, понимаешь? А те объятия, на которые ты намекаешь... на твоём месте мог быть любой столб, любая... палка, или вшивая собака, мне тогда было всё равно, кого обнимать. Ты сам пришёл, я тебя не звала. Ты приходишь сам. Чего тебе от меня надо?

Он молчит, точно виноватый. Это могло бы вызвать жалость, но я так расстроена и раздражена, что мне не до жалости к таким, как Глеб.

— Вообще-то, не так давно ты сама предлагала объятия, — деловито отвечает он, а я вдруг вспоминаю тот утешительный жест, который совершила, когда он психовал.

Как я там делала? Расправила руки в стороны, чтобы Глеб сам юркнул в объятия — при этом оба мы так нерешительно замерли, ну прямо как прислушивающиеся к опасности крольчата...

Один к другому, точно дети,Прижались робко в безднах тьмы...

— Мне было тебя жалко, — отвечаю я. — А по поводу того случая на физ-ре...

— Да перестань уже его вспоминать, — одёргивает Глеб. — Ты говорила, что могла тогда на любую вшивую собаку кинуться с объятиями, но когда ты обнимала меня, ты говорила вполне конкретные претензии. И я их запомнил. Конечно, ты меня так напугала, что я теперь при всё желании не забуду их!

— Глеб, не надо...

— А, то есть теперь не надо?! Ты всегда только и делаешь, что огрызаешься с нами, кидаешься на Надю, пытаешься поймать Светку, ещё и меня упрекаешь в тех чувствах, которые сама же ко мне испытываешь. И те претензии, которые ты тогда в истерике обронила, я прокручивал в голове сотни раз, пытаясь понять, что ты, блин, так распереживалась тогда? К психотерапевту ходила даже, ну надо же! А потом я узнал, что ты наврала ему про меня. Твоя мама со мной говорила — она поймала меня после одного из родительских собраний. Ну, я покивал, потому что я не знал, что говорить. И после всех этих упрёков, после твоих обид и обвинений ты говоришь, что ненавидишь меня? Да откуда в тебе выросло это чувство ненависти? Из первого класса? Ты серьёзно пронесла этот сорняк через всю свою сознательную жизнь, Стеш? Да тебя любой вправе считать психопаткой после этого!

Я не замечаю, как вновь начинаю плакать. Многовато слёз за последнее время, правда же? Моё нервное истощение дошло до такой степени, что я начала плакать от любого упрёка, особенно если упрёки эти делают близкие мне люди — друзья или мама.

Я тянусь рукой к щекам, чтобы стереть слёзы, а Глеб, видя это, подходит ближе, заглядывает в лицо, словно чтобы убедиться, что смог довести меня до белого каления. Но вместо насмешек, которые я ожидаю со смирением и страхом, он мягко прикасается к слезам, большим пальцем смахивая их с лица.

— Но я не буду, — продолжает он, вздохнув. — Я уже говорил тебе и повторю ещё раз: я не считаю тебя психопаткой. Потому что я вижу, что в тебе что-то надломлено, надломлено уже давно. Своей ненавистью ты... ты пытаешься этот надлом спасти.

И тут я в третий раз утопаю в его объятиях, таких дружественно-тёплых, словно и не было между нами никогда этой огромной пропасти длиною в семь с половиной лет, которую мы так отчаянно пытались перепрыгнуть, чтобы оказаться на одной стороне.

Я плачу и неразборчиво бормочу:

— Не бросай меня, я...

— Я тоже не брошу.

Я отстраняюсь, вытирая рукавом нос и заплаканные глаза.

— Прости меня, — говорю я с сожалением. — Ты прав, ты во всём прав. Но если хочешь, я могу тебе рассказать. Как другу. Я расскажу только тебе, Глеб.

Он горько улыбается, а у меня щемит сердце от того, как он это сделал. Нехорошее предчувствие закрадывается в голову подобно ядовитому змею.

— А стоит ли? — спрашивает он. — Я не психотерапевт. Возможно, мои советы — если они нужны тебе — только навредят.

— Мне нужно, чтобы меня кто-то выслушал. И ты... сам можешь обо всём догадаться, если сложишь всё, что видел, воедино.

Глеб хочет прикоснуться к лицу, но не решается — и момент упускаем мы оба.

— Ты расскажешь мне, если я обо всём догадаюсь? — спрашивает он.

— Да. Да, я расскажу. Обещаешь выслушать?

— Если ты простишь меня за нападение в первом классе.

Я не могу сдержать смешок. Он смеётся тоже, пока до наших ушей не долетает крик Нади.

— Глеб, куда вы делись, блин? — кричит Надя позади. — Я до самого моста добежала!

Глеб оборачивается, и я замечаю, как загорается счастьем его взгляд, когда он смотрит на неё, на то, как разъярённо она окидывает меня с ног до головы. Да уж, дружочек, ушёл от одного абьюзера к другому. А ещё мне советы предлагает!

— Глеб, — я порывисто хватаю его за локоть, с опозданием замечая, что Надя интерпретирует этот жест по-другому. — Я тебя прощаю. Если ты догадаешься, я расскажу тебе, поэтому, пожалуйста, ты только...

— Я тоже не брошу, — отвечает он с улыбкой.

Она до сих пор мерещится мне по ночам.