Двадцать вторая глава. Комплекс Электры 18+

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: в главе присутствуют сцены насилия, поэтому настоятельно прошу, только 18+Автор ничего не пропагандирует и осуждает любое насилие, даже скрытое.______

— Аккуратно, не споткнись, — шепчет он.

Я прохожу всё в тот же дом, обставленный просто и без вкуса. В руках держу сумочку, здесь всё необходимое для занятий: тетрадь, ручки, учебник за седьмой класс.

Он ждёт, пока я раздеваюсь, снимая молочного цвета вязаную шапку, такой же шарф, чёрную куртку и свитер. Остаюсь в чёрной футболке, открывающей плечи.

Алексей Степанович смотрит на меня плотоядно. Я каждой клеточкой кожи чувствую, как он проходится взглядом по открытым плечам и по спине спускается к бёдрам. Очерчивает линию позвоночника, перебирает волосы, неаккуратно лежащие на субтильных плечах.

Он наблюдает за каждым моим движением, и я не совсем могу понять природу этой слежки: это потому что он не может на меня насмотреться, или потому что боится с моей стороны опрометчивого шага?

Я сажусь на диван, смотря, как он подтягивает журнальный столик. Ладони его кажутся мне даже белее, чем были раньше, словно бы воздух выел весь цвет из них — если в них был какой-то цвет. Обычно он всегда в рубашках, но дома надел бледно-зеленую (цвета селадона) футболку с рукавом три четверти, поэтому я могу захватить взглядом чуть больше его кожи.

Передо мной лежит тетрадка, уже немного потрёпанная. Там, под зелёной обложкой, пестрят на разные лады цифры и буквы, что составляют косые уравнения. Рядом на полях я считаю в столбик.

— Как твоя успеваемость? — спрашивает он, наклоняясь к самому уху. — Елена Павловна больше не достаёт?

Семь меньше девяти, поэтому занимаю. Семнадцать минус девять — восемь. Этот процесс счёта в столбик меня ни капли не интересует, даже нервирует. Хочется поскорее отбросить это бесполезное занятие и перейти к чему-то более важному.

В последнее время мне нравилось то, что между нами происходило. Мне нравилось то, что меня оберегает мужчина, которому я могу доверять как собственному отцу. Мне нравилось живое томление между нами — и все наши прикосновения, взаимодействия, наши разговоры, глупые, бессмысленные, влюблённые. Мне казалось, что я важнее всех в этом мире — я и была важнее всех. Я была самой важной только для него одного. Мне нравилось это. Я этим упивалась.

Потому что поняти не имела о том, какие меня ждут последствия.

— Нет, — отвечаю лениво. — Моя успеваемость улучшилась.

Мы решаем ещё пять скучнейших примеров, посреди которых Алексей Степанович вдруг затрагивает одну любопытную тему. Уж не знаю, что ему её навеяло, да только он, взглянув на меня, внезапно произносит:

— Знаешь, я всегда сожалел, что не мог тебя оттолкнуть тогда, когда нужно было это сделать. Ты ведь такая светлая, такая чистая, и имя у тебя, прямо как у жены моей.

Я вновь впоминаю этот не очень приятный разговор между мной и Дэном — словно дежавю, они с Алексеем Степановичем даже смотрят одинаково.

— Денис сказал, что она умерла, — говорю я.

— Это так, — скорбно отвечает он. — Она была изнасилована и убита каким-то наркоманом возле нашего дома. Его поймали и посадили, не переживай. Но Стеша... погибла зря. Такая чистая и светлая... я не ожидал, что встречу тебя после её смерти. К сожалению, наша с тобой разница в возрасте не даёт нам возможности любить друг друга в полном смысле этого слова, а уж наши социальные роли... Мне и правда стоило держаться от тебя подальше.

Рассказ у него сбивчивый, смущающий даже. Меня это всё безумно трогает, и я протягиваю руки, чтобы его обнять. Алексей Степанович притягивает меня к себе, прижимаясь губами к щеке.

— Я полюбил тебя ещё с того дня, как впервые увидел, — говорит он, блуждая взглядом по складкам моей майки.

— Я думала, вы хотите со мной подружиться. А потом вы начали домогаться и...

— Прости, но моя неуёмная страсть не могла оставаться под моим контролем. Я всегда хотел к тебе прикоснуться.

И он прикасается. Нежно. Нежнее, чем когда-либо. Он проводит пальцами по изгибу подбородка, дотрагиваясь до губ. Я дрожу от желания, немного привстаю с дивана, чтобы удобнее было дотягиваться до лица, целовать его, смаковать до одурения.

Мы едва можем оторваться друг от друга, потому что примеры так и не решены, а скоро домой придёт Денис, что для нас будет означать завершение сеанса. Наверное, мысль об этом останавливает его, потому что Алексей Степанович отстраняется, поглаживая пальцем мою щёку, а потом встает, идёт к дальней стене, не глядя на меня.

Это сигнал — я могу уйти, если захочу. Меня никто не держит в заложниках. Меня никто не тронет. Вставай и иди на все четыре стороны, Стеша. Однако, я очень упрямая девчонка — и моя вера в светлое чувство не может просто так угаснуть.

В своё оправдание могу сказать лишь то, что я не отдавала отчёт своим действиям — события закрутили меня в водовороте эмоций, я в них потерялась, позволяя всему вокруг воздействовать на меня. Это ощущение похоже на намокание — я стою под проливным дождем и не могу заставить ткань высыхать. Я не я. От меня мало что тогда зависело.

Но это всё отговорки. Я была безумно влюблена — вот мой особый аргумент.

Алексей Степанович обходит стол, отворачиваясь от меня — это для того, чтобы не сорваться, чтобы не отвлечь меня от учёбы окончательно. Но внутри меня уже всё горит, я словно сижу на раскалённых углях.

— Я больше не хочу сегодня заниматься, — шепчу я в надежде, что мои слова и вид подействуют.

Если бы он просто отпустил меня домой...

Он вздрагивает; потом оборачивается, тянется ко мне через стол и прикасается пальцами к волосам. Я замираю, бормочу что-то непонятное даже для себя самой — он меня поглощает, он меня убивает, он своим теплом порабощает меня и вдруг притягивает к себе. Я невольно подаюсь вперёд, ловлю его губы и испуганно дёргаюсь.

— Ты моя, — шепчет он. — И не достанешься больше никому.

Я сижу ни жива ни мертва. Боюсь пошевелиться.

Но безмерно хочу ему доверять.

Он вновь огибает стол, садится на диван рядом со мной и, не переставая целовать, расстегивает пуговичку на моих джинсах.

— Приспусти, — выдыхает в губы.

Я подчиняюсь, спускаю джинсы до колен, таких красных, словно маковые бутоны расцвели на них. Он возится со своими брюками, а потом я закрываю глаза, чтобы не видеть, как он натягивает презерватив.

Со скованными ногами я не могу его оседлать, поэтому он усаживает меня на себя, спиной к его груди. Он стягивает с меня нижнее бельё, отправляя его к спущенным джинсам. И, массируя пальцем левой руки клитор, аккуратно входит.

Меня вновь пронзает боль, отчего на глаза наворачиваются слёзы, но это такая остаточная боль, которая через несколько секунд испаряется без следа, и вот он уже тихо и равномерно толкается, заставляя меня подскакивать.

Сквозь пелену слёз я вижу его руку — он тянется к моему лицу, чтобы стереть влагу, быть может, успокоить.

Потом притягивает меня к себе, прижимает так крепко, словно боится, что я вырвусь или выпаду у него из рук. Глупый, никуда я не вырвусь и не выпаду — я же полностью принадлежу этим рукам, этим объятиям...

И ему самому.

Откидываю голову ему на плечо, пока он прижимается губами к моему. Его рука всё ещё там, она делает очень приятно, так приятно, что о его присутствии внутри меня я забываю напрочь.

Второй рукой он поднимает мой топ под майкой и массирует грудь, отдельное внимание уделяя соскам. Они у меня очень чувствительные, из-за чего я сама не могу прикасаться к ним, чтобы не чувствовать отвращения. Но его прикосновения отвращения не вызывают, напротив, каждое движение отзывается во мне сладкой истомой, от которой начинает кружиться голова.

Он ускоряется, отчего я начинаю дышать шумнее, а стонать — громче. Я царапаю его руки, короткими ногтями впиваясь в тыльную сторону ладоней и запястий.

Вдруг он отталкивает меня, но не выходит, лишь наклоняется вместе со мной к столику, продолжая толкаться и шумно дышать в ухо. Стекло под нами запотевает, я даже могу нарисовать на нём что-то, но не успеваю, потому что для меня наступает разрядка. Я издаю продолжительный стон, который обрывается вместе с хлопнувшей входной дверью. Учитель с рыком кончает в меня, когда в комнату заходит Денис.

Он выходит обратно быстрее, чем мы успеваем что-то сказать. Я натягиваю джинсы и выбегаю за ним, сбивая дыхание. За дверью Денис ловит меня за плечи.

Он абсолютно спокоен, если не считать этой мерзкой улыбки на губах. Я бью его ладонью, бью наотмашь, но он перехватывает руку, поэтому удар получается смазанным, несильным. Но своего я добиваюсь: Денис перестаёт улыбаться.

Я так пристыжена и испугана, что готова убить его только для того, чтобы он перестал так мерзко ухмыляться. Эта ухмылка выглядит недобро.

— Тебе пора домой, — говорит он хмуро.

— Сама дойду, — в тон отвечаю я, проходя мимо.

— Тебя только что изнасиловали.

— Это не насилие. Отвали.

Это я говорю из упрямства — я и сама всё прекрасно понимаю, но... но не может же быть так, что учитель воспользовался моей наивностью и слабостью?

Денис догоняет, хватает за руку, тащит обратно в комнату. Там сидит Алексей Степанович, одетый и спокойный — это выводит меня из себя ещё больше. Что у них за семейка?!

Денис остаётся за дверью, крикнув лишь, что пойдет одеваться, — мне тоже нужно будет поторопиться.

Я смотрю на Алексея Степановича — руки его покоятся на коленях, а взгляд устремлен на меня. Дыхание перехватывает от того, что мы только что сделали.

Его лицо такое довольное. Не то что мое, полное ужаса и стыда.

— Я к вам больше не приду, — обиженно говорю я, сгребая в сумку разбросанные ручки, тетрадь и учебник.

— Тебе не понравилось?

— Это насилие. И почему он, — я указываю на дверь, — входит без стука?

— Потому что это его дом.

Взбешённая, я рывком надеваю кофту и выбегаю из комнаты. Какой стыд, боже, какой позор! О чём я думала тогда?

— Ты подменяешь понятия, Стеша, — говорит Алексей Степанович спокойно и ровно, от этого туна у меня мурашки. — Насилие — это если бы ты сказала мне «нет». Ты сказала мне? Нет. Ты не сопротивлялась. И ты в любой момент могла уйти. Ты ушла? Нет. Как можно называть любовь насилием?

Я была словно во сне — я просто наслаждалась, ожидая пробуждения, которое никак не наступало. Всё казалось таким логичным...

Денис выходит на улицу за мной. Сразу же он достаёт две сигареты и поочерёдно поджигает обе. Протягивает мне одну, но я не курю, потому отказываюсь.

— У тебя стресс, — просто говорит он. — Прикури.

Я неловко беру, затягиваюсь, тут же закашлявшись. Денис подхватывает меня за плечи и ведёт подальше от дома, периодически оглядываясь.

— Ну, смотрю, советам моим ты не вняла, — говорит он, когда мы выходим на главную дорогу.

Сигарету я докуривать не стала — внутри меня кишел дым, и я стремилась как-то от него избавиться.

Видя это, Дэн протягивает мне мятно-морозную жвачку. Я без раздумий кидаю её в рот, сразу две подушки.

— Почему ты так спокоен? — восклицаю я. — Даже меня трясёт.

Он усмехается, а между тем достаёт ещё одну сигарету. И только когда он её поджигает, я вижу, как дрожат у него руки.

— Я знаю своего отца, — говорит он, выдыхая столбик дыма, — а ты — нет. Думаешь, ты у него первая? Он педофил конченый. Правда, раньше у него хватало ума спать с девочками постарше, до сих пор не понимаю, почему он к тебе так прилип.

Эти слова делают мне больно. Я обнимаю себя за плечи, словно это самообъятие способно починить треснувшее по швам сердце. Я хочу заплакать, но спасительный ком не подкатывает к горлу, а глаза словно только суше стали.

Тогда я решаю обидеть его в отместку — ну как малолетка, ей-богу.

— Ты поэтому предпочитаешь девочек-одногодок? — едко спрашиваю я. — Потому что боишься стать педофилом, как твой отец?

Он бросает на меня быстрый, острый взгляд. Надо же, глаза-кинжалы, как у его отца. От этого осознания моё больное сердце сжимается ещё сильнее.

— Я никогда не говорил, что мне нравятся одногодки, — отвечает он тихо, и словно бы с предостережением.

— А Вика? Это просто совпадение?

— Она мне не нравится. Я просто Кира позлить хотел. Он в неё, видите ли, влюблён.

— А ты в Кира, как я погляжу, нет, — я горько усмехаюсь.

— Мы раньше дружили, — продолжает Дэн. — Близко. Но потом он увидел в Вике свой идеал, и я как-то отошёл на второй план. Надо же мне было возвращать внимание друга!

— Прикольно, — отвечаю я. — А моя близкая подруга меня чуть из окна не выбросила.

Денис вдруг приобнимает меня одной рукой за плечи и подтягивает к себе, а пока я возмущаюсь, он перебивает, говоря бодро и проникновенно:

— Такова дружба! Или ты его бесишь, или он тебя.

Я смеюсь, а больше мы не говорим. Я лишь стараюсь думать о чём угодно, чтобы не возвращаться мыслями к Алексею Степановичу.

Да, мне нравилось осознание того, что я — особенная. Мне нравилось то, что я могу чувствовать мужскую ласку, направленную сугубо на меня, для меня, ко мне. Я бы распростёрла руки навстречу этим солнечным лучам, как подсолнух, я была готова к любым решительным действиям, ведь я была окрылена любовью.

Как жаль, что это всё было ложью, а пресловутая любовь моя — лишь глупым комплексом Электры, желанием восполнить недостающую отцовскую ласку, попытка найти под крылом мужчины необходимую для девочки переходного возраста защиту.

Мои чувства были уязвлены. Поэтому я решила прийти к Алексею Степановичу ещё раз.

Мы не договаривались об этой встрече, я просто решила поговорить с ним с глазу на глаз. Заодно мне нужно было убедиться в том, что он не спит параллельно с другими школьницами, как сказал Денис.

Я стучу в дверь, насилую звонок, но в доме тишина мертвенная, никто даже не шаркает по полу.

Спит с другими. Зачем тогда он так долго меня обхаживал, точно хищник жертву, чтобы потом помучить и оставить умирать? Я некстати вспоминаю ту рыжую девочку, выходящую из актового зала в младшей школе. Где она теперь? Спал ли он с ней так же, как и со мной?

Ревность выедает во мне дыры, из-за этого ощущения я злюсь только сильнее, хочу разрушить тут всё, хочу оборвать ему телефон, чтобы он умер от того количества звонков, которые я сделаю.

Но я не сделаю. Конечно нет.

— Эй, Сишка! — кричат сзади, а я вздрагиваю.

На пятках оборачиваюсь, встречаясь взглядом с Денисом. Он радостно подходит ко мне. В руках у него небольшой пакет с покупками.

— Его дома нет, — говорит Денис. — Он... вышел.

Я киваю. Потом ещё раз. Я киваю и киваю, словно у меня в голове звучит музыка, но на деле меня заело, как пластинку, и я не могу перестать повторять одно и то же движение, потому что если перестану — начну реветь.

Денис кладёт пакет на землю и мягко прикасается к моему лицу, но я отворачиваюсь, не в силах остановить слёзы. Мой плач постепенно превращается в настоящий вой, поэтому Денис тянется к карману за единственным средством от нервного истощения— за сигаретами.

Он буквально всовывает мне её в рот, а бумага прилипает к губам, и руки у него ходуном ходят, ведь это так щепетильно — давать прикурить девочке! Я зажигаю сигарету от предоставленного им огня, нервно прикуриваю — даже Денис видит, как сильно дрожит у меня рука.

— Ну что за ебанутые загоны у твоего отца, — выдыхаю я вместе с дымом.

— Переживаешь? — спрашивает он.

— Я очень рисковала, сбегая сюда. Должна же я вынести хоть какую-то пользу из своего опрометчивого и опасного поступка!

Делаю еще одну затяжку, на сей раз — выдыхаю тише.

Да, мама начала подозревать, что я бегаю совсем не репетировать с Алексеем Степановичем, а развлекаюсь на свиданиях с мутными мальчиками. Она заявляла, что даже видела меня с одним, но это был Денис, скорее всего.

Чтобы сбежать из дома в день, когда мне не полагалось быть у репетитора, я придумала сложную схему, предлагая маме сходить вместо неё в магазин, а если задержусь, соврать, что увлеклась со Светкой, которую встретила в магазине. План был странный, мягко говоря, но тогда я больше заботилась о том, что собираюсь сказать Алексею Степановичу о наших отношениях.

— Давай, я тебя успокою, — говорит Денис и приближается ко мне вплотную.

Я позволяю ему изъять у себя сигарету. Я также позволяю обхватить себя рукой и упасть в объятия — лицом зарываюсь ему в слои кофты и куртки, беспомощно обхватываю его талию и давлю из себя злые рыдания, которые почему-то идут с кашлем и воем, но никак не со слезами.

— Мой отец очень хочет поступать правильно, — говорит Денис, прохаживаясь пальцами по линии моего позвоночника, — просто он иногда, совершив что-то, что в его понимании является неправильным, пытается оградиться от своего поступка, порубить на корню — сама понимаешь, ваша связь попахивает тюрьмой, а тюрьма никогда не была чем-то правильным.

— Зачем мучить, если не любишь? — убито спрашиваю я.

Вопрос был риторический, но Денис, сжимая меня крепче, всё равно на него отвечает:

— Он тебя любит. Он ещё придет к этому, вот увидишь.

— Я по нему скучаю.

Вокруг нас порхает дым. Видимо, Денис решил докурить мою сигарету.

— Если у тебя так губы горят без ласк и поцелуев, то я — с твоего позволения — могу заменить своего отца! Закроешь глаза, и вообще не заметишь разницы!

Первые секунды я воспринимаю его слова серьезно, но, увидев его лукавую ухмылку, всё понимаю и стукаю его по плечу.

— Ну ты придурок!

Он смеется.

А мне внезапно становится легче. Так легко и хорошо на душе, что я тянусь к Денису, прижимаясь к нему всем телом. Он не отстраняется, хотя я чувствую, как сдавила ему живот, отчего теперь он рискует задохнуться.

— Спасибо тебе, — бормочу ему в куртку.

— Да, да, не за что, — он всё-таки высвобождается из объятий. — И это, Сишка, то, что я сказал тебе о том, что ты у него не первая... среди маленьких детей ты точно первая.

— Меня это ни капли не успокаивает, — с улыбкой говорю я.

— Я к тому, что если он тебя обидит... ты можешь его посадить.

Я удивлённо поднимаю брови. Конечно, я сама думала об этом, ведь, как сказал Дэн, наша связь попахивает тюрьмой, но я не выдала учителя даже тогда, когда была сильнее напугана его домоганиями, а теперь я фактически... подписала себе приговор своими чувствами.

— А почему ты не посадил его, когда обо всём узнал? — спрашиваю я.

— Ну, он же мой отец, — отвечает Денис, подхватывая за ручки брошенный пакет. — Мамы у меня нет, если посажу отца — стану сиротой. Я хотел дождаться своего совершеннолетия. К слову, у меня ты тоже первая... ну, в том смысле, что ты первая, кому я искренне предложил посадить отца. Я до этого... слишком боялся за себя.

Он протягивает руку к моему лицу. Я отворачиваюсь, не давая ему прикоснуться. Он всё понимает и обхватывает этой рукой свой затылок.

— Теперь, в общем-то, я больше боюсь за тебя, Сишка.

— А не надо за меня бояться, Денис, — отвечаю я грубо. — Я свой выбор уже сделала.