Двадцатая глава. Силенсофобия

Боязнь тишины, или силенсофобия, — это патологическое нежелание человека оставаться в беззвучном, тихом пространстве.

Так она говорила. В пространстве, кажущимся приветливым, тишина обычно прячется, позволяя звуку наполнять всё вокруг шумом, гамом, весельем. Но едва бдительность даже самого подозрительного человека усыпляется, как в его уши затекает тишина — самая опасная, самая смертоносная. В тишине сложно ориентироваться, даже если иметь хорошее зрение. Приветливое пространство темнеет под гнётом тишины.

— Стишок, — зовёт Света, — ты чего задумалась?

Она стоит напротив меня, нас разделяет стол. В этом году мы впервые готовим выпускной бал — причём самый первый. В году всего четыре бала: осенний, зимний и два весенних. Осенний приурочен к учёбе как явлению, у него нет своей особенной тематики. Зимний бал — новогодний. Делать его берутся только самые ответственные и почитаемые классы, как правило, такими становятся только после восьмого класса. Первый весенний бал посвящён вечеру встречи выпускников, но готовят такой бал только выпускники. Второй весенний бал посвящён празднику весны, но обычно праздник сужается до восьмого марта — и этот бал становится праздником для женщин.

— Да так, — отвечаю я, — просто думаю над тем, как мы будем танцевать. Мы же не учились этому!

Опыта подготовки бала у нас нет, конечно же. Так как этот бал стоит первым в списке, на его подготовку у нас катастрофически мало времени. Сценарий мы разработали всего за пару ночей, выучить и репетировать его мы будем в течение двух последующих недель. Самое интересное (но и самое монотонное) — собирать информацию. Мы просматривали тонны видео с интересными сценками, танцами, шутками. Разрабатывали сценарий (не без помощи Алексея Степановича).

— Ну, Надя как-то брала уроки по хореографии, она будет ставить для нас все танцы, — отвечает Света.

Она обходит стол и присаживается рядом. За окном постепенно сгущаются туманные сумерки. Технически школа уже закрыта — в её стенах блуждает охранник, а мы здесь, в зале столовой находимся под эгидой Алексея Степановича. Сейчас он настраивает аппаратуру на сцене за кулисами.

— Ты уговорила Глеба участвовать в той сценке? — спрашиваю я, смотря на то, как поднявшийся ветер треплет листву на улице.

Сценка была сущий пустяк. Света играла жену, а на роль мужа должен был встать Глеб. По сюжету сценки, Глеб искал пропавшие ножницы. Почему-то, когда Глебу предложили встать на эту роль, он резко воспротивился, объяснив своё нежелание тем, что не умеет играть. Свету отказ не устроил — она под угрозой расставания заставила его принять роль, но Глеб так сильно разозлился, что ушёл с уроков под каким-то «выдуманным» (по словам Светы) предлогом. Она дулась на него весь оставшийся день.

— Нет, прикинь! Я подскочила к нему, когда он пришёл, но он так сурово посмотрел на меня... я решила отложить наш разговор, — отвечает она.

На репетицию Глеб пришёл хмурый, уже заранее готовый к обороне. Он спутался, сплёлся с компанией парней и всё время проводил с ними, пока девочки изучали свеженапечатанный сценарий.

— Может, пустить Надьку поговорить? — предлагаю я. — Она такой манипулятор... хуже Сатаны.

Уж не знаю, в каком месте манипуляции Нади могли конкурировать с манипуляциями Сатаны, но так как я до сих пор злилась на неё, то могла позволить себе любую колкость в её адрес — на правах жертвы.

— Ага, Надька сама претендует на роль жены, — говорит Светик. — Я боюсь, она сможет уговорить Глеба только в обмен на то, чтобы сместить с роли меня.

Я легонько прикасаюсь к её плечу.

— Вы поссорились? — спрашиваю, понизив голос.

— С кем? С Надькой или Глебом? С Надей мы давно в контрах, ты же знаешь, она на полном серьёзе думает, что Глеб со мной несчастлив. Она думает, что если вмешается в наши отношения, то «освободит» его, — Света невесело усмехается. — А с Глебом у нас не очень всё хорошо. В последнее время он словно бы меня избегает. Как думаешь, может, Надя уже вмешалась?

Я невольно перевожу взгляд на порхающую по сцене Надю. Она разрабатывала танец для девочек и изредка советовалась с Настей по поводу очерёдности некоторых движений. Света, замечаю я, тоже бросает взгляд на Надю.

— Нет, — быстро говорю я, с ужасом осознавая, что как-то оскорбительно долго молчу, — не думаю, что Надя сможет увести у тебя парня. У неё не будет шансов, если Глеб сам не захочет этого.

Я всё же считаю, что чаще виноват уведённый в том, что его увели (если его не волокли насильно, конечно). Глеб, если и был несчастен в отношениях, то мог бы сам уйти к кому угодно, и неважно, преследовала бы его Надя или нет. К тому же, как мне стало известно, Надя успела немного потерять интерес к Глебу — теперь её занимал только Денис.

И это было по-своему забавно, потому что Дениса девочки помладше не привлекали. Он был из тех, кто до последнего ждёт одноклассниц. И да, ему нравилась Вика. Правда, Вике не нравился он, хотя я раньше и думала наоборот. Некоторое время я наблюдала за ними, осторожно, со стороны, однако мои наблюдения принесли некоторые плоды — я выяснила, что Денис хотел с ней встречаться, но она отказала. Возможно, она не сглупила, если отказала, не дав ему шанса!

— Да Глеб капец какой ненадёжный, — бормочет Света, закрывая лоб ладонью. — Я вчера ругалась с ним из-за того, что он дал какой-то девочке позвонить.

— Ты серьёзно? Это же просто помощь, не более.

— Ага, вот только она могла ему в контакты свой номер записать, или скопировать его номер себе. Мне рассказывали, что так иногда делают.

Я беру Свету за руки. Взгляд у неё несколько растерянный, угрюмый. Она переводит его с меня на Глеба. Тот сидит на лавочке рядом со сценой и вместе с другими парнями смотрит на то, как Надя репетирует движение танца. Когда она поворачивается к мальчишкам спиной, Светку передёргивает.

— Он точно запал на неё, — говорит она.

— Тогда с Надей не говорим, — отвечаю я шутливо. — Может, пусть с ним кто-то из парней поговорит?

— Ага, можно, чтобы кто-то поговорил, да только они все друг за друга горой, так что...

Глеб вдруг встаёт с лавочки и идёт к нам. Света подскакивает, едва не сбивая стол. Она спешит ему навстречу, но Глеб изворачивается, вторгаясь в кружок девочек.

— А другим сценарий изучить дадите? — спрашивает он шутливо.

Я тоже подхожу к ним, заглядывая в распечатку через плечо. Текста не могу разобрать, но по названиям реплик догадываюсь, что они сейчас утверждают роли на ту самую сценку, вызвавшую конфликт между Светой и Глебом.

Взгляд Глеба как-то тускнеет, но никто кроме меня этого не замечает — я же едва могу подавить первый порыв подойти к нему и обнять. Я хочу это сделать не потому, что мне жаль его, а потому, что в данную секунду я понимаю его как никогда.

— Ты почему так на меня смотришь? — спрашивает он.

— Как? — одними губами произношу я.

— Словно я бездомный хромой кот.

А, возможно, что это всё-таки жалость.

— Глеб, — вклинивается Света. — Так ты собираешься быть мужем?

Глеб смотрит на неё как-то странно. Чуть щурясь, сжав плотно губы, он выдерживает зрительный контакт, от которого даже у меня бегут мурашки по плечам, хотя его взгляд направлен не на меня. Света отворачивается, говоря с обидой:

— В таком случае, я от тебя уйду!

— Ну и уходи, — говорит Глеб, а в следующую секунду сам покидает столовую и застывает в коридоре возле окон.

Со сцены спускается Надя — цветущая, очаровательная, победоносная. Взмахнув короткими кудрявыми волосами, она останавливается на последней ступеньке и вопросительно смотрит на всех присутствующих. Мальчики со скамейки наперебой бросаются к ней, но Наде они все до лампочки, они — лишь слепое поклонение для моей Немезиды. Их безоговорочную преданность и доверие она смогла вырвать у судьбы из рук и присудить себе даже после того, как на ней поставили клеймо недоубийцы. Она с честью выдержала эту пощёчину. Теперь она вовсю упивалась своим успехом.

— Что случилось? — спрашивает она, делая ещё шажок по направлению к нам.

Вслед за ней спускается Настя, но я этого уже не вижу — я во весь апорт бегу к Глебу. Сейчас у меня в душе только злость и недоумение — почему этот идиот, что ранее так трясся за девушку, теперь с таким спокойствием отвергает ее тогда, когда она готова сама подарить ему свою любовь?!

— Ты чего, совсем что ли? — налетаю я с диким шёпотом, подталкивая Глеба подальше от окна.

— Я? Это ты сбрендила, чё тебе надо?! — в тон отвечает он мне.

— Ты Светика обидел, — говорю я. — Ты же раньше пылинки с неё сдувал. А теперь не хочешь ей мужем быть. Мужики!

— Думаешь, я ответственности испугался? — с каждым словом тон его ощутимо повышается. — Я терпел до последнего, но Света... невыносима.

— Правда? Может, ей так и передать? — поднимаю я бровь.

— Да, передай. Она невыносимая пси-хо-пат-ка!

Он отворачивается, показывая всем видом, что разговор окончен, но для меня ещё ничего не окончено. Я облокачиваюсь о стену, упираюсь лопатками в холодную гладкую поверхность. Немного зябко, и это обстоятельство заставляет меня натянуть рукава тонкого свитера до самых кончиков пальцев. Чтобы было не так холодно, я складываю руки на груди.

— Ну, может хоть обоснуешь? — спрашиваю я тихо.

— Я что, дурак что ли, рассказывать лучшей подруге моей бывшей о моей... бывшей?

Но, несмотря на свои слова, он всё-таки поворачивается обратно ко мне. На меня Глеб не смотрит, но тем не менее я хорошо вижу его измученное, усталое от нервов лицо.

— Я обещаю, что это останется между нами, — говорю я с сочувствием. — Ты же знаешь, я умею молчать.

Мне действительно хочется знать, что у него случилось. Действительно хочется, чтобы он поделился со мной своими бедами, ведь мы вместе однажды весело посмеялись над тем, что оба являемся каблуками для своих друзей. Мы, на самом деле, намного больше похожи, чем думаем.

И если мои созависимые отношения с Надей прошли, то его... он сможет закончить сам.

— Ладно, — сдаётся он. — Дело не в том, что я не хочу быть мужем, скорее проблема в Свете. Она временами слишком навязчива, слишком ревнива. Когда она устраивает скандалы — а она их устраивает каждый день и по любому поводу — я всерьёз задумываюсь о том, чтобы прибить её. Но вот рука не поворачивается. На Надьке она просто повёрнута. Наверное, она видит, что что наши пацаны обращают на неё пристальное внимание, а на саму Свету теперь нет. Вот она и бесится, а во всех своих бешенствах винит меня, словно это я даю повод усомниться в наших отношениях. Я устал, Стеш. Я ужасно устал.

Сначала меня поражает то, что он зовёт меня моим именем, потом поражает то, как нежно и одновременно устало звучит это имя из его уст.

Я распахиваю руки для объятия. Однажды мне помогла его безмолвная поддержка, теперь я хочу вернуть должок.

Он проскальзывает под мои руки, приникая к щеке своей щекой. Мы не решаемся двигаться, словно бы это способно нарушить и так хрупкое равновесие, установившееся между нами. Этот контакт мне хочется назвать «субтильным» — он тонкий, лёгкий, невесомый, безумно интимный, но вместе с тем сильно сближающий, такой... дружеский, что ли?..

— Знаешь, — говорю я тихо, не расцепляя объятий, — ты можешь закончить свои страдания несколькими словами. Мне моё освобождение чуть не стоило жизни.

Щекой я чувствую, как он усмехается и носом утыкается мне в плечо, видимо, чтобы во весь голос не рассмеяться моей глупости.

Я хочу отстраниться, но он вдруг придерживает меня за спину.

— Нет, стой. Ещё немного. Пока боль не ушла.

Сейчас я думаю о том, что его тогдашняя боль была не столько настоящей, сколько внушённой ему и Светой, и самим собой.

И всё же, этот акт милосердия не мог длиться вечно. Мы отпрыгиваем друг от друга, как испуганные зайцы, когда из-за угла со стороны столовой выходит Алексей Степанович. Выходит он с улыбкой, рукой зарываясь в светлые волосы, оттягивая их в сторону. Он подходит к нам, готовя что-то язвительное, но я обезоруживаю его чуть виноватым оскалом. Глеб вторит мне.

— А покидать свой пост нехорошо, — говорю учителю лукаво.

— О, я просто иду открывать дверь сыну. Он решил дождаться меня, — отвечает Алексей Степанович и выходит из коридора к выходу.

Вместе мы возвращаемся назад в столовую, а там уже играет музыка, такая приятная мелодия, похожая на вальс. В зал из окон просочилась тьма, и лишь сцена — яркая, ослепительная, красочная — сияет огнями, оставляя на лицах, обращённых к ней, мягкие блики.

Надя учит Влада танцевать, ступать так, чтобы не отдавливать партнеру ноги. Влад, кажется, счастлив оказаться с ней в партнёрстве.

Некоторые девочки танцуют друг с другом; от безделья ли, от эйфории, они тренируются вальсировать, кружатся, развевая распущенные волосы. Вальс не входит в нашу программу бала, но всем плевать, ведь музыка такая привлекательная, а партнер[ша] такой[ая] соблазнительный[ая] с этими горящими от счастья глазами, с испариной на лбу, с переливчатым смехом и прилипшими к вискам волосами — и все они пышут молодостью, смелостью, бунтарским духом, и все они готовы жить эту жизнь, испить её до дна, досуха.

Я стою в стороне, исподтишка наблюдая за тем, как Глеб разговаривает со Светой. Я не слышу ни слова — музыка поглотила все слова, выплюнув обрывки, как обглоданные косточки.

— Да ты что, серьезно?! — кричит Света.

Меня немного подташнивает от общего вида какофонии. Звуки льются отовсюду, смешиваются скрипы досок пола, звон музыки, голоса, смешки и шум ветра за окном. И всё же мне трудно оторваться от созерцания этой сцены, развернувшейся между Светиком и Глебом.

Она машет руками. Прикасается к лицу, словно устала ему что-то втолковывать. Он спокоен, даже немного расстроен — но возможно, это лишь сожаления. Ему действительно жаль её. Жаль, что приходится разрывать это всё.

— А ты чего не танцуешь? — спрашивает меня учитель.

Я поворачиваюсь, но вижу не учителя — а Дениса. Схожесть его голоса с голосом отца невероятна, первые секунды мне даже кажется, что кто-то из них двоих мне мерещится. От неожиданности не знаю, что сказать, но он и не просит ответа, лишь протягивает руку, приглашая.

Я принимаю приглашение, предупреждая лишь, что не умею танцевать вальс.

— Я научу, — отвечает он.

И мы начинаем кружиться, сначала медленно, проговаривая каждое движение, а потом чуть легче, чуть быстрее. Я всё-таки сбиваюсь пару раз с непривычки, но Денис ведёт легко, словно всегда водил таких непутёвых коров, как я.

— Ты где так научился? — восхищённо спрашиваю я.

Глаза у него сияют, словно увлажнённые чем-то. Я обхватываю его плечи и позволяю вести себя ещё немного, пока вспоминаю движения. Иногда его колени задевают мои колени, но это только из-за моей невнимательности.

— Было время, когда отец хотел, чтобы я танцевал, пока он играет, — с полуулыбкой отвечает Денис.

Вдруг я спотыкаюсь, заваливаясь вперёд, а он наклоняется к уху, едва не целуя его. Его руки удерживают меня от падения. Он шепчет, щекоча мочку и шею, а у меня из-под ног уходит земля, а все звуки — если они когда-то и были, и наполняли зал шумом, — исчезают, обнажив голый нерв тишины.

Это то самое, о чём я говорила вначале.

— Слушай внимательно. Держись подальше от моего отца, — говорит он тихо, так тихо, что даже сама тишина начинает казаться громкой.

Я стягиваю пальцами рукав его свитера, но не столько от того, что он прошептал, сколько от пронзительного, полуудивлённого взгляда, брошенного Глебом из угла зала на меня.

Тишина разрывает нам барабанные перепонки. Я хочу вырваться, но Денис обнимает меня крепко, гладит по спине — движение, которое Глеб сделать побоялся, там, в коридоре. Почему-то это уязвляет меня особенно.

Силенсофобия — боязнь тишины. Конечно, боязнь чего-либо проявляется под гнётом других факторов, подкожных — травмирующие обстоятельства, дискомфорт, непереносимость определенных вещей, и многое другое. Я убедилась в этом на собственном примере.

Скованная в объятиях, я вижу, как Глеб, оторвавшись от наблюдения за мной, подходит к Наде, уводит её в танец — а она и не против.

Если он решил так отомстить мне, то сделал хуже только себе.