Восемнадцатая глава. Si, darling, you're my best friend

I wanna ruin our friendshipStudio Killers — Jenny

В шестой класс мы все шагаем несмело, потому что чувствуем, что легче ничего не будет, а привычные предметы сменятся предметами незнакомыми, где-то даже отталкивающими. Тем не менее, шестой класс всё ещё может считаться «детским», в этом классе, как правило, не происходит ничего страшного.

Мы так думали. Я была в этом уверена.

Я даже помню точный день — пятое октября. День самоуправления. Учителя веселятся в учительской, потому что у них праздник. Ответственные одиннадцатиклассники несут цветы учителям, сидящим на пенсии. Остальные старшие классы разбредаются по младшим с целью провести у них урок. К нам приставляют каких-то девятиклассников, которые пытаются вести уроки сразу втроём, но у них ничего толком не выходит, потому что шестой класс уже становится несколько своенравным, и мы сопротивляемся. Седьмые классы, говорят эти ребята, вообще атас — их проще убить, чем чему-то научить и не получить за это оскорбление или препирательства.

Меня немного тревожат эти разговоры. Что будет с нами, когда мы перейдём в седьмой? Будем ли мы отличаться от тех, про кого эти ребята говорят?

Девочка, которая пришла с ребятами, сидит за учительским столом и внимательно смотрит на меня. У неё распущенные каштановые волосы, прямые как палки, спускаются чуть ниже плеч и едва доходят до лопаток. У неё какой-то неестественно широкий лоб, из-за чего остальная половина лица кажется маленькой и скукоженной. Разве что глаза составляют хоть какой-то интерес — большие, распахнутые, подкрашенные тушью и тёмными тенями. Одета она в чёрную блузку и синюю жилетку — наша форма. Неосознанно я отмечаю, что в сравнении с её чернотой я просто излучаю свет.

Она смотрит на меня ещё какое-то время, а потом поворачивается к подошедшему парнишке с очень короткой стрижкой. Его лицо смутно мне знакомо — и я чувствую некоторую тревогу от того, что знаю его.

Они переговариваются, но не обо мне, кажется. Я же настолько увлечена своими воспоминаниями, что совершенно забываю о приличиях — и пялюсь на него прямо в открытую. Он это замечает.

Его взгляд теперь блуждает по мне, и есть в этом блуждании что-то до боли знакомое, что-то как будто даже родное, но я не понимаю, не могу вспомнить, что именно. Словно множество раз испытала эффект дежавю. Я отворачиваюсь, потому что эти гляделки становятся уже неприличными.

Парень, не участвующий в беседе девушки и парнишки, пытается вести урок, но все из нас прекрасно понимают, что нет никакого смысла в том, что его слушать. День самоуправления — это довольно странная попытка схлестнуть в жестокой схватке старшеклассников и младшеклассников, чтобы посмотреть, кто кого изведёт сильнее. Ну, глупость же!

Я восстанавливаю зрительный контакт с парнем у учительского стола. Он, казалось, ни на секунду не отрывался от созерцания меня, но ощущение такого внимания к себе совершенно не приятно, напротив, я не могу избавиться от этого липкого взгляда ещё несколько дней кряду. Чтобы доставить ему такой же дискомфорт, я смотрю на него с удвоенным вниманием.

Кажется, моя выходка ему доставляет удовольствие, потому что он улыбается уголком губ и ими же прикасается к щеке сидящей рядом девушки. Она вздрагивает и отталкивает его, тихо шипя одно-единственное слово:

— Денис!

Да чёрт тебя возьми!

Меня настолько сильно поражает это обстоятельство, что я прячу взгляд в парту, ужасно смущаясь. Сидящая рядом Света участливо спрашивает, отчего я так раскраснелась, как помидорина (она так и сказала: «как помидорина»).

— А какой это класс? — спрашиваю я очень тихо у неё.

— Девятый «А». А что такое? Тебе кто-то понравился? — Светик лукаво меня подталкивает локтем.

— Да нет, скорее наоборот, — бормочу я, смущаясь ещё сильнее.

Девятый «А». Алексей Степанович говорил мне в прошлом году, что его сын по имени Денис учится в восьмом «А», но так как прошёл год, он теперь... стал на год старше. И перешёл в девятый. Тот ли это Денис, которого я видела раньше — тогда, на выпускном? Или ещё раньше, когда он расставался с отцом на улице?

Раньше у него были шоколадного цвета крупные кудри, теперь он был побрит под ноль — словно за полтора года ему надоели собственные патлы.

— Кто написал сказку «Хозяйка Медной горы»? — спрашивает парень, ведущий урок. — Вик, может, ты ответ знаешь?

— Я не читала, — просто отвечает девушка за учительским столом.

— А необязательно читать, Вик. Ты в шестом классе училась, чтобы это знать. Сечёшь?

— Кир, — произносит Денис с усмешкой, — отвали от неё. Рассказывай детям.

— А вы тут типа просто так сидеть будете? Для количества? — огрызается Кир.

— Типа да, — в тон отвечает Денис.

Я чувствую, как раздражён этот парень по имени Кир. Он буквально пунцовеет у нас на глазах.

— А я знаю, кто автор, — говорю я, поднимая руку. — Бажов.

Мама как-то читала мне эту сказку, когда я была маленькая. Она читала мне её несколько раз, чтобы я точно запомнила. Я, кстати, так и не запомнила. Но автора помнила крепко, потому что это мамин любимый детский писатель. Она часто покупала его книги в различных изданиях, а я рассматривала подолгу обложки, вычленяя детали на иллюстрациях. Читать я не очень любила, я любила рассматривать.

— Браво, — произносит Денис, но я не могу уловить ни искреннего восхищения мной, ни насмешки в его интонации.

Урок продолжился в том же духе, правда теперь и Денис, и Вика пытались хоть как-то повлиять на учебный процесс — и выходило у них как-то не очень. Они чаще хихикали, когда смотрели в книгу, иногда Денис выхватывал учебник из рук Вики и принимался декламировать какие-то фразы, вырванные из контекста, и оттого смешные своей двоякостью. При этом он перебивал Кира, а тот беззвучно бесился — и мне его стало очень жалко. Наверное, Вика и Денис увязались с ним вести этот урок, потому что сами не хотели оставаться на своих занятиях. Возможно, Кир даже понимал, что от них не будет никакого проку.

Ученики, конечно, больше веселились с Викой и Дэном, нежели с Киром.

В какой-то момент Кир подбирается к нам с Надей, переходя дозволенную границу между учителем и учениками. Правда, успокаиваю себя я, он сам ещё ученик, а об этих границах не сказано ни слова.

— А вы летом читали что-нибудь? — спрашивает он. — Ну, из списка летнего чтения?

— Нет, — говорит Светик. — Я не люблю читать.

— Тогда тебе, вероятно, в ту команду, — говорит Кир, с улыбкой указывая на веселящуюся парочку с порхающим из рук в руки учебником.

— Я тоже ничего не читала, — признаюсь я. — Хотя моя мама читала мне в детстве Бажова. Много читала. Она его обожает.

— Да Бажов — это ещё цветочки, — произносит Кир. — Вот «Маленького принца» у Экзюпери прочтёте — офигеете. Я в своё время офигел, когда читал. Она для детей, конечно, немного непонятная, точнее, вы просто можете не врубиться в смысл, мол, что тут такого? А там — всё.

Речи псевдоинтеллектуала. Сейчас я это понимаю. Тогда я подумала, что этому человеку нечего делать в школе в качестве ученика, он должен стать учителем вместо нашей сумасшедшей Раисы Сергеевны.

— А про что она? — спрашиваю я.

— Да тут всего и не скажешь. Экзюпери же философ, правда, философия у него больше житейская, но поэтому она, наверное, так всем и нравится. Короче, о принце она. Который жил на планете и выращивал розу, которую очень любил, вот только она была очень капризная, поэтому принц решается на путешествие по космосу. Он посещает разные планеты, странные планеты, в том числе и Землю.

Мне нравится это описание, я чувствую в нём до бесконечности что-то родное, близкое сердцу. Я невольно бросаю взгляд на Надю, которая забавляется с Настей. Они полностью поглощены рассказами Вики и Дениса — и неудивительно. Надя всегда любила веселиться.

В последнее время у нас не клеилось. После того случая на физкультуре Надя заметно охладела и ко мне, и к Глебу, и даже Света, никоим образом не причастная к тому эпизоду, не могла к Наде подступиться. Надина ненависть ко мне — а я чувствовала, что это была ненависть — не выдерживала никакой критики. С каждым днём она только набирала обороты, в то время как моя вина — под гнётом этой её ненависти — уменьшалась, уступая место раздражению и злости.

С Глебом мы не общались. Мне было стыдно взглянуть ему в глаза, а ему, наверное, было неприятно иметь со мной дело. Наши созависимые отношения, выстраданные, выстроенные на общей боли, рассыпались в прах, и теперь никто не в состоянии сказать, было ли у нас в отношениях что-то светлое, искреннее — что-то, ради чего стоило терпеть все эти муки.

Надя вдруг поворачивается ко мне — и её улыбка мгновенно растворяется на лице, являя вместо нее нечто среднее между недоумением, презрением и злостью. Я чувствую себя не в своей тарелке, особенно если учесть, что горящие Надины глаза готовы выжечь на мне тавро позора — правда, я так и не могу понять, за что.

Я поднимаю руку и отпрашиваюсь в туалет. Кир провожает меня расстроенным взглядом, но, выходя из класса, я слышу, как он вновь начинает разговаривать, очевидно, обращаясь к Свете. Я только усмехаюсь. Денис и Вика на секунду перестают дурачиться и смотрят на меня.  Денис даже порывается схватить меня за руку, но, видимо, в нём ещё остались крохи субординации — и он отступает.

— А чего ты её выпустил? — спрашивает Денис вдруг у Кира.

— Потому что она ведёт себя прилично, в отличие от тебя, идиот, — отвечает Кир.

Я уже закрываю за собой дверь, когда вдогонку мне бросается Денис — с ошалелым взглядом, с протянутыми мне навстречу руками, словно бы хочет схватить меня, пока я окончательно не упорхнула.

— Да что тебе нужно?! — кричу я.

Вид у него немного растерянный, но это придает ему некое очарование: круглые глаза в обрамлении тёмных ресниц, раскрасневшиеся щёки, румянцем скрывающие едва заметные веснушки, сжатые в нерешительности губы — это всё делало из него простого мальчишку, такого же, как все остальные парни в моём окружении. Это ненадолго перестало меня пугать.

— Я тебя уже видел, — говорит он вдруг. — Это ты была тогда за углом?

— За каким углом? — удивляюсь я.

Он только что всколыхнул смутные воспоминания.

— Денис? — Вика порывается выйти тоже, но Денис захлопывает дверь прямо перед её носом и лопатками в неё упирается. — Денис!

— В младшей школе, — говорит он быстро, понижая голос. — У вас был выпускной?

— И что? — спрашиваю я нарочито беспечно. — Ну да, я тебя тоже видела.

За деланным спокойствием прячется леденящий душу страх. Удушающий ужас сковывает меня изнутри — не только потому, что я вспоминаю о том дне, но и потому, что я вспоминаю о том его взгляде, брошенном на меня — мимо отца. Тогда он запомнился мне надолго.

— Ты подслушивала, — продолжает напирать он. — Зачем?

— Я просто мимо шла, — говорю, бледнея.

— Ты стояла и смотрела на меня. Это как-то связано с моим отцом?

Он хватает меня за запястья, я по инерции отшатываюсь, пытаюсь вырвать из его цепких лап руки. Он мгновенно понимает, что делает, и отстраняется тоже. Я отхожу, тяжело дыша. Вот-вот готовы навернуться слёзы, но я не даю себе заплакать: не хватало ещё, чтобы он решил, что я размазня (а я размазня!).

— Не прикасайся ко мне больше, — чеканю я каждое слово, и чувствую, как горит моё лицо.

А потом я убегаю в туалет, оставив Дениса стоять возле класса и смотреть мне вслед.

В туалете я первым делом споласкиваю лицо под струёй холодной воды. Смотрю в зеркало на то, как с носа свешивается капелька, такая чисто-прозрачная, тяжёлая. Смотрю на растрепавшиеся волосы — мне не до них сейчас. Обернувшись, я замечаю, что окно в туалете открыто настежь — такое частенько бывает, когда старшеклассницы заходят сюда покурить и не хотят быть пойманными. Я подхожу к окну и свешиваюсь с подоконника. Внизу простирается асфальт, обрамлённый травой — высота достаточно большая, поэтому я не могу разглядеть то, что находится на земле.

Я уже тянусь к окну, чтобы закрыть его, как туалет вдруг заходит моя Немезида. От неё внезапно тянется шлейфом аромат персиков и клубники, и я невольно замираю, вслушиваясь в этот запах. Я смотрю на Надю во все глаза, словно не понимаю, зачем он пришла сюда, да ещё когда в класс не вернулась я.

— Ты — самая отвратительная подруга, которая только существует! — визжит она, подходя ко мне вплотную.

— А что случилось-то?.. — недоумеваю я, упираясь в подоконник.

Лицо у неё багровеет с каждым мгновением. Я совсем некстати вспоминаю фразу Светы, обращённую ко мне. Ну, ту, про «помидорину».

— Ты хотела увести у меня Глеба, — шипит она, сжимая руки в кулаки. — И теперь делаешь то же самое с Денисом! Ты вообще что ли?

Я вдруг теряю терпение. Я давно была не в восторге от её закидонов, но такие голословные обвинения переходят всякие границы.

— Так, во-первых, я никакого Глеба уводить не собиралась, — говорю я с раздражением. — Этот идиот сам подлёг ко мне, когда я отлынивала от физры. Во-вторых, причём тут Денис? Я его впервые вижу!

Тут я вру умышленно, чтобы не давать Наденьке повод обвинить меня ещё в чём-нибудь — всё-таки, с Денисом мы виделись гораздо раньше, и, к сожалению, он меня запомнил.

— Да, хочешь сказать, что Глеб потом сам кинулся в твои объятия, да? — она машет руками. — Я с тобой из-за этого всё лето не разговаривала — и ты даже не заметила!

— Я заметила, но прийти извиняться к тебе на коленочках — это всё равно что признать свою вину, а моей вины в произошедшем нет! Как видишь, Глеб продолжает сдувать пылинки со Светки, а со мной он даже не общается.

Это была полуправда: с Глебом не общалась я сама. Не то чтобы он пытался наладить контакт, но после случившегося мне было так стыдно, что я не рискнула бы даже говорить в его присутствии.

— Потому что он понял, что ты решила охомутать его! — кричит Надя.

— Это ты решила, — перехожу на крик и я. — А мне такого счастья не надо!

— Конечно, тебе ведь нужен Денис, я права?

От шока я некоторое время смотрю на неё широко распахнутыми глазами. Она скалится — эта ядовитая улыбка искорёжила ей всю физиономию, впору посмеяться, но мне как-то не смешно. Я скорее готова её ударить.

— Иди ты к чёрту, Надь! — кричу я. — Мне твой Денис ни разу не сдался.

— Было бы кому сдаваться.

— Знаешь, — гневно выдаю я, толкая Надю в грудь, — ты просто идиотка, раз думаешь, что все мальчики должны плясать под твою дудку и выстраиваться в очередь только за тем, чтобы ты им лобики поцеловала. Ты же никаких усилий не прикладываешь к тому, чтобы им понравиться! Знаешь, как Глеб называет тебя? «Психопатка»! Живи с этим!

— Ну ты и мразь! — Надя вдруг бросается на меня, раздирая ногтями плечи.

Она пальцами запутывается в моих волосах и тянет на себя с такой силой, что у меня подкашиваются колени. Внезапно краем глаза я вижу, как она распахивает окно сильнее и пытается вытолкнуть меня с подоконника на улицу. Туалет на втором этаже, и если я упаду, то не умру, но точно сломаю себе кости, особенно такие хрупкие.

Я пихаюсь ногами и попадаю ей под колено, отчего Надя оглушительно вскрикивает и выпускает руку из моих волос. Я же ладонью цепляюсь за подоконник, потому что, пиная эту дуру, едва не оттолкнулась и не опрокинулась спиной вниз. Надя бьёт меня по рукам, а после потными ладонями обхватывает моё лицо и пытается выдавить глаза. Я явно в невыигрышном положении: держась из последних сил одной рукой и ногами за край подоконника, другой рукой (которую она отбила) пытаюсь оттолкнуть лицо Нади, пока та раздирает мне лицо ногтями. И при всём при этом я наполовину свесилась из окна.

— Да вы что, совсем с ума посходили?! — визжит кто-то со стороны двери.

Надя вдруг отталкивается от меня, а я, теряя опору, медленно (как в замедленной съёмке) заваливаюсь на спину. Мне кажется, мысленно я уже пролетела два этажа и встретилась с раскинувшейся землёй, я даже чувствую боль в локтях — но это лишь оттого, что при падении царапаю их о внешний подоконник и стены.

Вика успевает поймать меня за ноги. В полуобморочном состоянии я слышу, как она кричит, отчего в туалет вбегает ещё кто-то, мужским голосом ругается, а потом помогает Вике втащить меня обратно в туалет.

И я точно могу сказать, что видела, как Надя взяла меч и пронзила меня насквозь. Но на самом деле я только вздрогнула от этого полусонного видения — и после лишилась чувств.