Глава 14. Детские «сказки»

В данной главе описаны сцены насилия и проявления агрессии, потому прошу Вас, читать с осторожностью.

Адель ~ Ада

Я боялась его с тех пор, как научилась понимать тишину. В ней всегда пряталась угроза. Его шаги по дому были как обратный отсчёт — к боли, к унижению, к тому, что я снова стану ничем. И теперь, спустя годы, я снова в ловушке. Только теперь не знаю найду ли выход из нее.

***

Сознание вернулось медленно, как будто сквозь толщу воды. Голова гудела, запястья болели от тугих узлов. Комната была знакомой, но чужой, как будто детство превратилось в ловушку. Я лежала на полу, в другой комнате. Запах пыли, старая мебель, закрытые окна. Комната, где я находила тысячу предметов, за которые можно зацепится, пока получала очередную порцию боли на блюдце жизни. Но я уже несколько лет не заходила в кабинет отца, и вот теперь вновь была там.

Я попыталась подняться. Тело дрожало, ноги не слушались, руки были связаны, но я встала, с трудом, медленно. И в тот момент, когда я сделала шаг к двери, он появился. Он схватил меня за шею, резко, силой, как тогда в детстве и всё внутри меня рухнуло. Паника накрыла, как волна. Дыхание сбилось, грудь сжалась, а мир вокруг начал вращаться. Я не могла вдохнуть, не могла закричать, не могла даже думать. Только чувствовала пальцы на горле, взгляд, от которого хотелось исчезнуть. — Не смей! Закричишь сейчас — будет как раньше. Помнишь? Я не забыл, и ты не забудешь.

От его слов меня будто облило кипятком.

Как раньше? — пронеслось в голове. Я столько лет пыталась забыть это как страшный сон, вытеснить, стереть, похоронить глубоко внутри, но всё вернулось. Губы задрожали, дыхание сбилось, голос застрял где-то в горле, как ком, который невозможно проглотить. Слова не слушались, тело сжималось от страха, как в детстве.

— Не надо... прошу... — выдавила едва слышно, почти шёпотом, сдавленным голосом.

Это была не просьба — это был последний осколок силы, который остался во мне. Я не знала, услышит ли он, не знала, поможет ли, но сказала, потому что больше не могла молчать.

— Что значит "не надо"? — голос его сорвался на крик, глухой, срывающийся. — Ты же сама нарывалась! Сама лезла, сама провоцировала! А теперь — "прошу"? Поздно!

Он коснулся моего живота уверенно, с нажимом, будто имел на это право. Пальцы медленно скользнули вверх, по коже, к груди, к шее. С каждым сантиметром мне становилось всё хуже. Это не было больно — это было хуже. Отвратительно. Как будто тело предавало меня, позволяя этому случиться, пока разум кричал: Стой.

Я не могла дышать. Внутри всё сжалось, как в капкане. Спина напряглась, руки задрожали, но он не замечал или не хотел замечать.Будто кто-то провёл по коже ржавым гвоздём. Каждая клетка кричала: Убери руки. Взгляд потемнел, губы сжались в тонкую линию. Я чувствовала, как будто меня окатили грязью, как будто прикосновение оставило след, который не смоется.

На мгновение он остановился. Я не сразу поняла, что происходит. Всё было как в тумане — звуки глушились, свет тускнел. Но когда он приблизился снова, когда его рука двинулась туда, куда не должна...всё внутри оборвалось.

Пуговица на джинсах поддалась его движению, и молния медленно разошлась, оставляя меня в ощущении беспомощности.Он не торопился. Каждое прикосновение было как издевательство и он нарочно наслаждался процессом. Ноги были сжаты, тело сопротивлялось изо всех сил.

— Раздвинь ноги, —  голос был твёрдым, почти ледяным. Не крик, но в нём не было ни капли сомнения — это не просьба, это приказ.

Я не могла говорить, горло сжато, дыхание было поверхностным. Но всё же покачала головой, медленно, почти незаметно.

— Нет... — губы едва шевельнулись, звук был почти неслышным.

— Не будешь слушаться — пеняй на себя. Я не буду повторять дважды.

Я продолжала сжимать ноги пока не почувствовала лезвие. Он приставил что-то к спине. Ощущение было таким реальным, таким пугающим, что я не могла пошевелиться. Ни рукой, ни ногой. Даже дыхание стало редким, поверхностным, как будто любое движение могло спровоцировать боль. Холод прошёл по позвоночнику, как ток.

— Раздвинь ноги, пока я не воткнул эту бутылку в твои позвонки.

Медленно, почти неосознанно, мышцы отпустили, и ноги чуть разошлись. Грудь сжалась, воздух не проходил. Слёзы потекли сами, без разрешения, без предупреждения. Глаза заслезились, зрение расплывалось, и в голове гудело, как будто кто-то включил сирену. Я всхлипывала, судорожно, прерывисто, и каждый звук был как крик, которому не дали вырваться. Мне казалось, что я исчезаю, медленно, мучительно, будто растворяюсь в собственном страхе.

— Ты же помнишь как я делал это раньше? Тебе же это нравилось? Точно нравилось!

Он усмехнулся, но в этой усмешке не было ни капли тепла, только яд. Глаза блестели от злости, губы скривились в презрении. Он наслаждался моментом, как хищник, почувствовавший слабость.

— Пожалуйста... — прошептала я, едва дыша. — Не надо... Не трогай меня... Я прошу...

Он не отвечал. Только сжал сильнее. Я захрипела, глаза наполнились ужасом, тело дрожало, как будто каждое движение — борьба за жизнь.

— Я... я больше ничего не скажу... — всхлипывала я, — только отпусти... пожалуйста... не надо...

Это не был крик. Это была мольба. Та, что рождалась не из слов, а из боли, и того, что я носила в себе всю жизнь.

— Жалкая, жалкая попытка. Ты думала, тебя кто-то спасёт? Смешно. Смотри, как ты дрожишь. Прямо как тогда. Ничего не изменилось.

Паническая атака душила меня изнутри, как в те ночи, когда я лежала в темноте, боясь пошевелиться.

— Я не скажу никому... я не буду говорить... только отпусти... прошу... умоляю... я больше не могу...

Это не был голос взрослой женщины. Это был голос ребёнка, который когда-то молил о пощаде, но не был услышан.

Я почти потеряла сознание, но не от боли, а от ужаса. От того, что мое «нет» застряло внутри, а он этого не слышал или не хотел слышать.

Я пыталась держаться. Сжать кулаки, сосредоточиться на чём-то — на звуке, на свете, на собственном дыхании. Но всё расплывалось. Комната будто качалась, как лодка в шторме, стены дрожали, а воздух становился густым, как вода.Каждая попытка вдоха — как борьба за жизнь. Горло сжалось, грудь не слушалась. Чувствовала, как тело становится чужим, как будто я выскальзываю из него, теряя контроль.«Не теряй сознание», — повторяла про себя. «Не исчезай». Но всё вокруг темнело. Слёзы текли, и я даже не чувствовала их. Только холод на щеках. Только дрожь, которая не прекращалась.

— Только попробуй отключиться! — рявкнул он, наклоняясь ближе. — Не смей терять сознание, слышишь? Смотри на меня!

Он наклонился ко мне, его голос был тихим, но твёрдым:

— Сядь на колени... раздвинь ноги, чтобы мне было удобно.

Я не двигалась и в моменте что-то острое воткнулось в спину, я почувствовала жуткую боль по всему позвоночнику от пяток до макушки головы. После чего получила удар по колену и моментально упала вниз. Я изо всех старалась не потерять равновесие не только телесное, но и внутреннее. Колени коснулись пола, и он сам раздвинул мои ноги. Я чувствовала как по спине стекают капли крови. Он порезал меня осколком от той бутылки, которую разбил о голову Миры. Порез специально был не таким, чтобы я потеряла много крови, а так чтобы ощутила значительную боль, но без опасности для жизни. Он отпустил мою шею, и я рухнула на землю, хватая ртом воздух, как будто только сейчас вспомнила, как дышать. Но передышка длилась всего секунду. Я не успела даже вдохнуть, просто вспышка в спине, будто кто-то вогнал раскалённый прут прямо между лопаток. Искры — я клянусь, я чувствовала их. Они разлетались по позвоночнику, как по проводам, и каждый нерв отзывался вспышкой, как будто внутри меня горело. Я попыталась пошевелиться и пожалела. Всё тело будто взорвалось изнутри, отдав болью в плечи, в таз, в шею.

Я дрожала. Мелко, бесконтрольно. И всё, что  могла — это молиться, чтобы это прекратилось, чтобы я очнулась, и все произошедшее оказалось лишь сном.

Он резко схватил меня за подбородок, с силой развернул лицо к себе. Пальцы впились в кожу, взгляд — холодный, жестокий, как у человека, который давно перестал видеть в других людей.

— Посмотри на меня, — прошипел он, — Ты всегда была жалкой. Всегда. И сейчас ничем не лучше.

Слова были мерзкими. Грязными. Как плевок в душу. Он говорил их с наслаждением, с той злостью, которую копил годами, с той властью, которую считал своей по праву.

— Думаешь, кто-то придёт и спасёт тебя? — продолжал он, наклоняясь ближе. — Никто не спасал тебя тогда. И сейчас не спасёт. Ты всегда была моей и будешь.

Рука скользнула по спине не торопливо, с нажимом, будто он хотел оставить след не только на коже, но и в памяти, он прошелся пальцем по ране и я вскрикнула, сначала коротко от неожиданности. Но через секунду крик стал громче, отчаяннее, как будто вырывался из самой глубины тела. Он продолжал давить на раны, слушая мои всхлипы.

— А-а-а! — голос сорвался, стал хриплым, рваным. — Аааа! Пожалуйста! Больно!

Я не могла сдержаться. Кричала истошно, прерывисто, каждый звук, как удар. Спина горела, будто её пронзили раскалённым железом. Мышцы сводило, дыхание сбивалось, и с каждым движением боль усиливалась. Она была не просто острой, а жгучей, проникающей, как будто проходит сквозь мышцы, кости, нервы.

— Стой! — вырвалось из неё. — Не трогай! Не надо! Аааа!

Слёзы текли по лицу, смешиваясь с криком, с хрипом, с паникой.

Мне казалось, что тело стало чужим, как будто я больше не принадлежала себе. Он, возможно, даже не понял. А я просто хотела исчезнуть, раствориться, стать невидимой, чтобы никто больше не мог дотронуться. Чтобы никто больше не мог заставить меня чувствовать это.

Он наклонился ближе, взгляд холодный, губы скривились в усмешке.

— Просишь? — произнёс он, будто пробуя слово на вкус. — Ты думаешь, я пришёл сюда, чтобы слушать тебя?

Он выпрямился, медленно, с наслаждением, будто смаковал страх.

— Ты всегда была слабой. И сейчас ничем не лучше. Молишься? Поздно. Никто не придёт. Никто не спасёт.

Я лежала, и всё вокруг будто исчезло. Стены, свет, воздух — ничего не было. Только он. Только его руки. Только его голос, от которого хотелось вырвать себе уши.

Боль была такая, что хотелось умереть. Не просто исчезнуть — именно умереть. Чтобы всё прекратилось, чтобы он не мог больше прикасаться, чтобы я не чувствовала.Но я чувствовала. Каждую секунду, каждое движение. И от того, что я продолжала чувствовать — страх становился живым. Он окутывал меня, как холодная вода, в которую меня погрузили с головой.

Я думала: сколько ещё? Сколько ещё это будет продолжаться? Что ещё он сделает? Где конец? Есть ли он вообще?

И от этого незнания было страшнее всего.

Мне было так страшно, что я перестала верить, что спасение возможно.