Глава 1. Паузы между словами

Лэндон ~ Лео

Я был убежден, что память удерживает только самое главное. Но чем дальше время от тех дней, тем яснее понимаю: она помнит не события, а фрагменты. Память не рисует завершенные картины, она оставляет наброски, штрихи, обрывки диалогов, движение руки, взгляд, обронённое слово, дрожь пальцев на фарфоровой чашке. Эти обрывки, столь неважные в моменте, со временем приобретают смысл, который прежде был скрыт.

Я пишу это не ради рассказа. Моё намерение — сохранить внутреннюю достоверность. Зафиксировать моменты, прежде чем они станут бледными, прежде чем эмоции исказят последовательность. Так, чтобы в голове всё не перепуталось: момент, когда она отвела глаза, когда сказала, что всё в порядке, и как у неё дрожали пальцы, когда она пила чай. Это был один из тех дней, где все шло иначе, а напряжение висело в воздухе. Я не понял тогда, что ее молчание было не равнодушием, а просьбой о помощи. А может, просто не сумел тогда услышать паузы между словами.

Поэтому я пишу. Пишу, пока ещё помню. Пока тот день еще принадлежит моей памяти.

Я проснулся раньше неё. Это случалось редко, обычно Ада всегда опережала меня, тихо выбиралась из постели и скрывалась на кухне, где начинала день с зелёного чая и небольшого беспорядка, который упорно называла «креативной организацией пространства».

Но в то утро все шло наоборот.

Она лежала на боку, спиной ко мне, волосы были рассыпаны по подушке. Плечо немного приоткрыто, дыхание ровное. Я не двигался, просто смотрел. В такие моменты ничего не кажется срочным. Ни звонки, ни планы, ни списки дел не имеют значения. Просто лежишь рядом с любимым человеком и этого достаточно.

Из окна пробивался свет, совсем не яркий, скорее приглушённый, как будто день тоже не спешил.Вскоре она слегка пошевелилась, сначала плечом, потом рукой, и, всё ещё с закрытыми глазами, произнесла в своей утренней, полусонной манере:

— Ты уже поставил чайник?

— Пока нет. Только проснулся, — ответил я, наблюдая, как она медленно поворачивается ко мне.

— У тебя с утра всегда такое серьёзное выражение, — сказала она с ленивой улыбкой. — Как будто ты собираешься на заседание, а не просто приготовить кофе.

— Надо же с самого начала показать дню, кто здесь хозяин, — позволил себе заметить я.

Она улыбнулась, не поднимая взгляда, и лицо её приняло то выражение, которое, вне зависимости от обстоятельств, всегда даровало мне спокойствие.

Я встал первым и пошёл на кухню, стараясь не шуметь. Пол в кухне скрипнул, как всегда возле дверцы кладовки. Там, как обычно, хранились драгоценности домашнего производства: банки с малиновым вареньем, компотом из вишни и маринованными огурцами и помидорами, которые мама Ады закатывал каждый год. У окна было прохладно, но не зимне, просто воздух казался свежим.

Я достал хлеб, слегка подсохший, но вполне пригодный, нашёл масло и твёрдый сыр, тот, который Ада считала слишком солёным, но всегда использовала для тостов. Пока чайник кипел, я разложил всё на деревянной доске. Без спешки, просто как делал это всегда.

Через несколько минут пришла она. Шла босиком в серой кофте с длинными рукавами. Волосы были ещё лохматые, собранные в узел. На лице — тот вид, когда человек уже проснулся, но ещё не до конца.

— Что-то слишком спокойно, — заметила она, усаживаясь. — Утро сегодня миролюбивое.

— Или просто боится разбудить нас, — ответил я.

Она провела пальцами по краю стола, потом посмотрела на чайник.

— Мамина кружка где?

— В сушилке. Я подумал, ты захочешь пить из своей.

— Нет, всё правильно. Спасибо.

Она смотрела в окно, пальцы сжимали рукава. Раньше я бы не заметил. Тогда — отметил как деталь.

Я положил ей тост перед чашкой. Сыр слегка расплавился, масло блестело на краю корочки, всё получилось так, как она любила. Она посмотрела, кивнула, не особо улыбаясь, просто так, будто утро стало чуть приятнее.

Теперь я знаю, что подобные моменты не повторяются. Они приходят, не спрашивая, готов ли ты их заметить. И если не записать их сейчас, они исчезнут. Поэтому я пишу, чтобы не забыть, как она дышала спокойно рядом, и как это было важным.

Разглядывая ветки деревьев, бьющихся о стекло, она совсем тихо произнесла:

— Папа прилетает вечером.

Я замер на секунду. Сказано буднично, будто вскользь. Но я заметил, как она опустила взгляд в чашку.

— Ты говорила, что он уехал.

— Улетел пару месяцев назад, когда мы только начали встречаться, — ответила она, медленно помешивая чай ложкой.

— Я его не видел, — призадумался я.

— А, может, ты и не должен был.

Она сказала это спокойно, но глаза снова ушли в сторону. Я смотрел на неё и понял: она держится, аккуратно, скрывая то ли тревожность, то ли страх.

— Ты рада, что он возвращается?

Она пожала плечами.

— Не думаю. Честно — я просто не знаю, как себя вести, когда он рядом. Мы не особо...разговариваем.

Я чувствовал, что она не хочет вдаваться в подробности. Фраза была короткой и нейтральной, но её голос нес в себе оттенок усталости. Не раздражения и не горечи, а того рода измождённости, которая приходит, когда человек слишком долго старается казаться спокойным.

Я не стал задавать больше вопросов. В тот момент мне казалось, что лучше оставить тему без разбора. Тогда я ещё не понимал, как важно было спросить. Она говорила спокойно, но голос чуть дрожал. Не ярко — как рябь в воде, которую не сразу замечаешь. Мне казалось, что молчание благоразумнее любого продолжения.

После нескольких глотков кофе она встала и с молчаливой решимостью начала убирать посуду. В движениях её не было спешки, но в них читалась сосредоточенность, с которой человек стремится заняться чем-то практическим, когда голова забита мыслями.

— Прогуляемся немного? — предложил я, едва осмеливаясь нарушить тишину.

— Хорошая идея. Надо проветриться.Она выбрала светлое пальто, то самое, что носила редко. Я тогда не придал значения, но теперь думаю, она выбирала не одежду, а способ защиты. Волосы собрала в хвост. Без лишних слов мы вышли.

Ада почти не говорила. Смотрела по сторонам, иногда поправляла воротник. Я шагал рядом, и всё внутри подсказывало, если бы я был чуть более внимателен, я бы понял, что она напряжена, что её беспокоит нечто глубоко личное.

— Тебе точно не нужно никуда сегодня? — спросила она вдруг.

— Нет. Я с тобой, Карамелька.

— Хорошо.

Это "хорошо" прозвучало тихо, почти как выдох. Ни благодарности, ни тревоги. Просто согласие, как будто она надеялась на это.

На углу булочной пахло корицей, но она не остановилась, хотя раньше всегда просила зайти «на минутку, просто понюхать». Я заметил это, записал. Просто мысленно, тогда ещё не понимал, что всё это будет важно.

Когда мы миновали знакомое кафе,я заметил другое.

— Может, в то, что подальше? Там, где вкусные сэндвичи на перекус, — предложил я, стараясь говорить просто, без лишнего нажима.

Она кивнула. Безмолвия между нами уже было достаточно, чтобы понимать друг друга.

Внутри было уютно. Девушка за кассой была светловолосой, с косой на плече и приветливо улыбалась.

— Добро пожаловать в кафе «Ланч на вынос». У нас сегодня акция на сэндвич с красной рыбой, его часто берут. Хотите попробовать?

Я бросил взгляд на Аду. Она слегка поморщилась, почти незаметно.

— Спасибо, но ей нельзя морепродукты, — сказал я. — Возьмём с курицей и соусом цезарь.

— Конечно! — кассирша не стала уточнять, просто продолжила собирать заказ.

Мы вышли с пакетиком, в котором лежали сэндвичи, ещё тёплые, завернутые в тонкую бумагу. Не договариваясь, развернули их прямо на ходу. Мы ели молча, неторопливо. Ада иногда смотрела на меня, но ничего не говорила.

Когда мы вернулись домой, она сразу сняла пальто и села за письменный стол, свет от окна падал сбоку, подчеркивая тонкую линию её скул. Волосы были собраны в низкий хвост, на ней была та самая коричневая рубашка с длинными рукавами, которые она почти всегда закатывала, когда работала. Перед ней располагался хаос из бумаг, но это был собранный хаос. Таблицы, распечатки с банковскими операциями, фотографии промышленных объектов, вырезки из новостей и журнальные статьи. На одном листе — название оффшорной фирмы, на другом — логотип семейной компании её отца. Ада делала пометки. Мелкие, чёткие, ровным почерком: "проверить связку с 'SterlineGroup'", "уточнить дату отчета в Комитете", "Филлипс".

На краю стола лежал блокнот с черной обложкой. Он был открыт на странице, где были только два слова: "Этика" и ниже, маленькими буквами — "Выбор или предательство?"

Я тогда мельком глянул на неё, увидел, что она занята, и не стал мешать. Я пошёл на кухню, а через пару минут она пришла следом.

— Хочешь чаю? — спросила она.

Я кивнул. Она включила чайник и начала складывать кружки. Движения были аккуратные, почти замедленные. Я сел за стол и просто смотрел, как она всё расставляет.

— Как будто день уже закончился, — сказал я.

— Пусть закончится пораньше, — ответила она спокойно. — Ничего страшного.

Она открыла окно. В комнату ворвался прохладный воздух.

— Не холодно? — спросил я.

— Нет. Просто легче, когда свежо.

Мы сидели, ждали, пока закипит вода. Я заметил, как она всё чаще стала смотреть в телефон, не читаючи, просто как будто ждала.

— Мама звонила?

— Да. Всё нормально, — ответила быстро Ада, — Я рада, что она приедет. Просто... хорошо, когда кто-то рядом.

Я не сказал ни слова. Желание спросить вновь о её отце, о том, что так и осталось вне разговора, возникло почти рефлекторно, но прежде чем оно обрело форму, Ада уже отвернулась. Взяла ложку, начала мешать чай. Не резко, не напряжённо. Но было ощущение, что разговор закончился.

На обед мы приготовили пасту, самую простую, с маслом, сыром и теми травами, которые остались в баночке у окна. Я поставил перед ней тарелку, и она кивнула, не улыбаясь, но с благодарностью, которую не было нужды озвучивать. Ада ела не быстро, но и не играла с едой, как она делала в дни сомнений.

В тот день всё было сказано между делом. Но именно так, в беззвучных движениях, я начал понимать, что она чувствует, и зачем мне нужно это помнить.

После обеда она включила фильм, но смотрела невнимательно. Начало пролистала, поставила на паузу, и вскоре ушла в соседнюю комнату складывать бельё. Я остался один и с удивлением ощутил, насколько стало тихо. Дом, как и она, словно ушёл в себя.

На первый взгляд, ничего особенного не происходило. Но я отметил: чай, открытое окно, фраза про мать, и то, как она выбрала место на краю дивана, а не в центре, как делала обычно. Всё это в тот момент казалось случайным.

Когда она закончила с вещами, то вернулась в комнату. Свет от окна уже почти исчез, осталась только полоска вдоль книжного шкафа. Она лежала боком ко мне, волосы рассыпались на мою руку, дыхание ровное. Я чувствовал вес её головы — не тяжёлый, но ощутимый, и от этого внутри становилось спокойнее.

Она лежала рядом, молчала. Волосы у шеи пахли чем-то знакомым, то ли мятой, то ли её шампунем, от которого всегда веял сладкий аромат.

— Знаешь... — начала она, неуверенно.

Я чуть повернул голову:

— Что?

— Я хотела... сказать кое-что. Но, наверное, глупо прозвучит.

— Попробуй. Даже если глупо, — улыбнулся я.

Она замолчала. Потом чуть прижалась ко мне сильнее.

— Просто... когда ты рядом, всё на душе как будто тише.

Я усмехнулся.

— Это совсем не глупо.

Она покачала головой.

— Да, но я не могу нормально сказать. Всё звучит странно.

— А ты уже сказала, Карамелька. Я понял.

— Правда?

— Конечно. Я с тобой, Ада. И мне тоже спокойнее, когда ты вот так рядом.

Она подтянула на нас плед. Я почувствовал, как она приблизилась, не резко, просто чуть повернулась ко мне, глаза полуприкрыты, взгляд внимательный, как будто проверяет: сейчас можно?

Я наклонился. Коснулся её губ осторожно, без спешки. Как будто касаюсь чего-то хрупкого. Она не дернулась и не улыбнулась. Просто ответила, просто была рядом. Поцелуй получился тёплый, немного нерешительный. Как будто мы оба не хотели рушить тишину, но всё равно выбрали быть ближе. Потом она слегка сжала мою руку. И ничего не сказала. И это было правильно.

С кухни был слышен слабый шум — чайник, поставленный полчаса назад, остыл. У окна — ветер, совсем тонкий, будто только тронул занавеску и ушёл.

Я посмотрел на неё.

— Ты хочешь, чтобы я остался, когда они придут?

Она кивнула, не сразу.

— Просто будь дома. Мне будет... легче.

— Ты чего-то ждёшь от этой встречи?

— Нет. Я просто хочу, чтобы она прошла тихо. Без лишнего. Мама умеет, а вот папа... ему будто всегда нужно всё усложнить.

Я подвинулся ближе, положил руку ей на плечо.

Она вздохнула, не глядя:

— Спасибо. Если бы тебя не было... я бы опять начала репетировать фразы, которые всё равно не скажу.

Мы помолчали.

Потом услышали звук с улицы. Машина притормозила, двери, чьи-то шаги. Я глянул на неё.

— Я открою, — сказала она, поднимаясь с места. — Они, как обычно, придут с занятыми руками.

Я остался у прохода, позволяя себе не вмешиваться. Кухня открывалась на коридор, откуда был виден каждый входящий. Дверь приоткрылась, первой вошла её мать сдержанно, без лишних возгласов.

— Добрый вечер, — произнесла она с мягкой улыбкой.

Ада кивнула и, без лишних слов, взяла у неё дорожную сумку.

— Дорога не утомила?

— Нет, всё как обычно. Пожалуй, немного устали, но не критично, — выдохнула Тереза — мать Ады.

Вслед за ней вошёл отец, с несколько более заметным присутствием. Чемодан он поставил у стены, и, с выражением довольного хозяина, добавил:

— Ну что, не слишком тихо было в наше отсутствии?

— Мы были дома, всё было спокойно, — ответила Ада. Голос её звучал ровно, без остроты, но и без фамильярности. В её тоне читалась та самая зрелость, которая приходит к тем, кто научился держать себя в руках.

Мать, проходя мимо, тронула её за плечо.

— Спасибо, что всё подготовила. Чайник уже вскипел?

— Он ещё тёплый. Я выключила буквально минуту назад.

Отец Ады прошёл в прихожую, закинув пальто на крючок с тем видом, который бывает у человека, давно привыкшего распоряжаться в этом доме без суеты и без церемоний. В это время Ада уже присоединилась к матери, они обсуждали приготовления к ужину, хотя я едва слышал, о чём шла речь. Моё внимание было направлено исключительно на него.

Он встретил мой взгляд. Ни враждебности, ни любопытства не было в его лице, лишь спокойная оценка. Точная, сдержанная. Как человек, который не ищет знакомства, но давно составил своё мнение и теперь желает убедиться, что не ошибся.

Я тогда допустил вполне разумное предположение: возможно, он просто обеспокоен. Вижу в его глазах тревогу типичную для отца, встречающего того, кто претендует на близость к дочери. Естественная реакция. Я бы, вероятно, поступил так же.

Пахло запечённым перцем и чесноком. На столе стояла паста с соусом из помидоров — густым, почти сладким. Рядом стоял салат с оливками, сыр, немного жареной курицы. Мама Ады всё разложила красиво, как умела, просто, но с заботой.

Кухня была обжитая, тёплая, с признаками повседневной жизни. Свет исходил от лампы под потолком, мягкий, чуть желтоватый, он не резал глаза, но и не скрывал усталости на лицах. Стены выкрашены в светло-бежевый, местами потемневшие от времени. На подоконнике стояли баночки с приправами, пара горшков с зеленью, один из которых давно пересох.

Отец Ады сел первым, взял вилку, и уже через минуту начал говорить:

— Ну, Лео, расскажи, откуда ты? Что за семья? Родители где?

Я взглянул на Аду — она на секунду задержала дыхание, но не вмешалась.

— Я родом из Тарту, — ответил я спокойно. — Родители живут здесь.

— А ты с ними?

— Нет. У меня свой дом.

— Ага. А сам-то чем занимаешься?

— Я управляю судостроительной компанией. Nordic Hull. После того как отец отошёл от дел, я взял бизнес на себя. Мы расширили поставки — сейчас работаем с портами в Роттердаме, Гамбурге, Марселе. Контракты, логистика, проектирование.

Он кивнул, как будто я сказал, что торгую носками на рынке. Хотя вряд ли этот старпер понял и половину из того, что я сказал.

— Судостроение... Ну-ну. А деньги есть? Или это всё на бумаге красиво?

Я даже не моргнул.

— Всё стабильно, — сказал я. — Компания прибыльная. Контракты долгосрочные.

Он усмехнулся:

— Сидишь, значит, в офисе, подписываешь бумажки. Это не работа. Это способ избежать настоящей жизни.

Я сжал вилку и смотрел, как он жует курицу, будто она ему что-то сделала. Говорит громко, с нажимом, как будто от этого его слова становятся весомее. Как будто я должен оправдываться. Перед ним.Перед этим...? Как же блять раздражает, но я сдержалася и промолчал.

Тереза потянулась к чайнику.

— Чай кто-нибудь хочет? — спросила, явно желая изменить тему.

Но он не дал:

— Не надо мне чая. Мне надо знать, кто тут у нас за столом сидит. И почему моя дочь считает нормальным спать с парнем, который не способен даже внятно представить себя.

Ада положила вилку. Голос её звучал твёрже:

— Папа, хватит. Так нельзя.

Он повернулся к ней резко. Глаза острые, лицо напряжённое.

— Нельзя? Мне нельзя говорить в своём доме?

Мама тихо:

— Дорогой, хватит. Не превращай ужин в сцену.

Он посмотрел на неё, медленно, с раздражением. Потом неожиданно сжал ей запястье. Не на весь дом, не с шумом, но ощутимо. Так, чтобы она почувствовала: хватит вмешиваться.

Она вздрогнула, но не вскрикнула. Просто отняла руку и молча отошла к раковине.

Ада смотрела на это без слов. В ней не было паники — только внутренняя тишина, как у человека, который уже знает, что никакие фразы не помогут.

Тереза стояла у раковины, спиной к столу. Её рука медленно поднимала полотенце, не потому, что нужна была уборка, а потому, что движение давало хоть какую-то опору.

Роберт вернулся к еде, будто ничего не произошло. Курица исчезала с тарелки, движения были быстрые, почти злые. Ада села ровно, не двигаясь.

В её лице не было испуга, только твёрдая, тихая отстранённость.

Я молчал. Внутри всё уже сжалось, но я знал: ни одно слово сейчас не уместно.

— Лео, — снова начал отец, — у вас серьёзно? Или пока просто «хорошо вместе»?

Он произнёс это как диагноз, а не как вопрос.

— У нас всё серьёзно, — сказал я.

— Серьёзно — это что? Ты ей предлагаешь семью, или просто... используешь, пока удобно?

Ада положила руку на стол.

— Он не обязан отвечать тебе, папа. Это не допрос.

Он усмехнулся.

— А ты, значит, уже защищаешь его? — процедил он, глядя на Аду. — Ну-ну. Видимо, тебе нравится, когда тобой помыкает кто-то с деньгами. Удобно ведь — не думать, просто раздвигать ноги и ждать, пока он решит, что ты ему ещё нужна.

Тереза застыла на месте, нервно сжимая полотенце в руках, машинально перекручивая угол. Ада не шелохнулась. Тарелка в моей голове треснула раньше, чем я успел осознать, что он сказал. Я медленно положил вилку. Протёр пальцы салфеткой, как будто избавлялся от чего-то липкого, одновременно сжимая пальцы до хруста в костях. Затем поднял взгляд:

— Ты закончил?

Он усмехнулся, но в глазах мелькнуло: он понял, что зашёл слишком далеко.

— Потому что если нет — я могу помочь. Закончить и довольно быстро.

Он открыл рот, но я не дал ни секунды:

— Слушай внимательно, старый ты гвоздь в гнилой доске. Я терпел ради неё. Ради того, чтобы этот вечер не превратился в фарс. Но ты решил, что можешь вытирать об неё ноги, а меня — пинать, как будто я твой должник. Так вот: я тебе нихера не должен. Уясни это, ясно?

Он открыл рот, но я не дал:

— Ты понятия не имеешь, кто я и чем я занимаюсь. Хотя честно говоря, тебе лучше не знать, кто я. Не знать, с кем ты сейчас разговариваешь. Потому что если бы ты знал — ты бы не позволил себе даже половину из того, что сказал. Ты бы сидел тихо. Очень тихо.

Он напрягся, Тереза прикрыла рот рукой, а Ада смотрела на меня, не двигаясь.

Я наклонился чуть ближе, глядя прямо в глаза:

— Так что закрой свой паршивый рот и сиди тихо без своих комментариев и дешевых выпадов. Или встань и проваливай. Потому что если ты ещё хоть раз пересечёшь черту — я сделаю то, что должен был сделать ещё в начале ужина.

После ужина обстановка в доме изменилась. Была ли тому причиной обострившаяся беседа, или же просто усталость, не знаю. Но каждый обитатель дома стал стремиться к уединению.

Мать Ады, с неизменной мягкостью, занялась уборкой посуды. Её движения были ровны, без резкости, но в них чувствовалась внутренняя сосредоточенность. Казалось, она предпочла бы любую физическую работу напряжённому разговору.

Роберт, не сказав ни слова, удалился в кабинет. Дверь за ним закрылась с лёгким щелчком, но достаточным, чтобы обозначить границу между ним и остальными.

Ада осталась в комнате. Она не проявляла ни утомления, ни раздражения. Только та самая настороженная тишина, в которой слова становятся излишними. Я наблюдал за ней молча.

Было ясно: вечер истощил её больше, чем она готова признать.

Наконец, когда всё уже улеглось, я сказал с осторожностью:

— Если хочешь, я могу остаться.

Предложение прозвучало скромно, без претензии, но с искренним намерением быть рядом, не ради себя, а ради неё.

Ада посмотрела на меня. Взгляд её был прямым, спокойным, но с оттенком напряжённой заботы.

— Лео, я думаю... лучше будет, если ты пойдёшь домой.

Она произнесла это мягко, но с тем тоном, который не нуждается в подтверждении.

Я не ответил сразу. Стало ясно, что её слова не были отторжением, а скорее стремлением сохранить мир в доме и уберечь меня от повторения сегодняшнего.

— Сейчас всё слишком... напряженно, — добавила она. — Он не успокоится, если ты останешься. И я боюсь, что станет только хуже.

Я кивнул. Без обиды. Без драматизма.

Она подошла ближе, поправила ворот моего пальто — жест, в котором было больше нежности, чем в любых словах.

— Я напишу утром. Обязательно.

— Хорошо, — сказал я.

— Всё в порядке. Просто этот вечер должен закончиться без дополнительных скандалов. А завтра уже начнётся по-новому.

Я сжал её руку не крепко, но уверенно. Она не отняла её.

Я ушёл молча. В прихожей было прохладно, воздух за дверью был свежий. И хотя между нами осталась стена, мне было ясно: даже провожая меня, она хотела оказаться рядом.

***

«Я должен был понять её без слов Не в просьбе, а в затихшем напряжении. Она весь день хранила этот зов, В глазах, в касании, в движении.»

Тгк: https://t.me/LifePati09