Глава 2. Подарок судьбы или наказание?

Проснулся я поздно. Комната была наполнена той самой тишиной, которая обычно дарит спокойствие, но сегодня казалась невыносимой. Простор был прежним, и всё казалось лежало на своем месте, но внутри был жуткий дискомфорт.

Когда я взглянул на часы, стрелки показали 10:40 — время для меня позднее, почти нехарактерное, ведь обычное течение моего утра отличалось определённой степенью пунктуальности. Я взял в руку телефон, как бы с надеждой, что он утешит меня хоть чем-то.

Но экран был пуст. Ни слова от неё. Ни намёка. Она почти всегда писала первой, но не сегодня. Я подождал ещё минуту, затем написал сам:

«Доброе утро. Ты как?»

И, отправив это скромное послание, удалился в кухню, намереваясь приготовить себе завтрак, хоть и осознавая, что аппетит в такие моменты лишь формальность.

Пища, как и мысли, казались сухими. Я ел, пил чай, и всё чаще бросал взгляд на телефон. Ответа не было. Минуты казались растянутыми. Я убедил себя, что она возможно, занята, ведь такое бывает.

Затем пошел в душ, которому я в обычных обстоятельствах придавал утешительное значение. Но и он не принёс облегчения. Вода струилась по телу, но тревога оставалась, как вещь душевная, не подвластная внешнему.

Прошёл час, стукнуло двенадцать, но ответа так и не последовало. Я решился на звонок. 

«Абонент вне зоны действия сети» — произнёс бездушный голос, и это было как удар.

Этого было достаточно, чтобы спокойствие окончательно покинуло меня. Я поспешно собрался и сел в машину. Пусть меня обвинят в излишней впечатлительности, но руки мои дрожали, и мысли отказывались подчиняться логике.

Дорога будто исчезала подо мной. Я ехал быстро, без ощущения скорости, только желание оказаться рядом. Разум был занят мыслями: что с ней? где она? почему не отвечает? Каждая минута напоминала тревожные удары сердца.

И когда я, наконец, оказался у её дома, то не нуждался в словах, всё стало ясно без них.

Люди, молчание, лица, на которых читалась не просто усталость, а горе. Я увидел её тётю Мэри, сидевшую на ступеньке, словно над ней нависла тень.

А мать... Господи. Ее мать... Она предстала передо мной в жутком виде — на ней не было лица, она словно не дышала вовсе, казалось будто превратилась в живой труп и поседела за ночь. Она сидела в стороне, руки на коленях, глаза пустые, как если бы она плакала несколько дней, и слёзы уже давно закончились.

Я шагнул вперёд. Мысли начинали поедать изнутри и я выдавил из себя:

— Где Ада?

Сначала молчание, потом взгляд полный такой боли, что я, должно быть, побледнел.

Её отец говорил с полицейскими, будто всё происходящее было обычным делом. Его голос звучал буднично, слишком спокойно.

— Где она?! — повторил я с отчаянием и накатывающим гневом, которое уже не знал как скрыть.

Он, обернувшись, произнёс со странным раздражением:

— Её нет.

Потом он указал в сторону соседней комнаты. Комната была в тени, дверь была приоткрыта.

Я остановился на секунду. Слышал биение собственного сердца. Оно било так, что могло пробить грудь.

Я потянулся к ручке, она была липкая, как будто кто-то недавно держался за неё слишком крепко. Это почему-то засело во мне и я запомнил.

Я шагнул туда, не чувствуя пола под ногами и остановился.

Первое, что ударило — запах. Он был резкий, почти химический, похож на медицинские спиртовые салфетки или что-то, что не должно быть в комнате, где она любила свечи и ароматизаторы с запахом лаванды.

Ада лежала на полу.

Хрупко, неподвижно. Вокруг кровь, которой не должно было быть в этой комнате, только не в комнате Ады. Глаза её были прикрыты

В тот миг я понял, что всё было правильно, моя тревога, моя спешка, моё молчание. Всё подводило к этому моменту.

Я не мог закричать. Слова встали комом в горле.Я упал рядом, не касаясь, только глядя.

Рядом разбитая чашка. Я узнал её, мамин фарфор. Осколки были рассыпаны повсюду

Руки дрожали. Я провел пальцем по запястью — кожа холодная, бледная. И это было страшнее смерти. Потому что смерть — это финал. А здесь уже не было ни начала, ни окончания. Было после. Без неё.

Она была холодной, но не ледяной. Тот холод, что бывает через пару часов после смерти. Тогда я не понял, но позже вспомню: значит, всё случилось недавно. В этом доме, пару часов назад.

На запястье была царапина, такая длинная, ровная, красная, но не глубокая. Я понимал, что если она падает, у неё остаются синяки. А это словно кто-то держал её за руку, или тянул, или даже пытался остановить.

Я обхватил её плечо. Осторожно. Как будто всё ещё надеялся согреть.

Тихо начал повторять: «Прости... прости, я не понял... я не пришёл раньше...»

Я хотел разбить всё.

Не просто стены, я хотел, чтобы дом треснул, чтобы штукатурка осыпалась, чтобы каждый предмет, каждая фотография, каждая занавеска — всё исчезло, как будто никогда не существовало. Я хотел, чтобы этот воздух, пропитанный её отсутствием, перестал быть воздухом. Чтобы он стал пеплом.

Я хотел перевернуть, расколоть, разнести. Чтобы всё, что было частью этой сцены, больше не существовало.

Я хотел, чтобы тот, кто это сделал с ней, почувствовал хоть каплю того, что сейчас разрывает меня. Я хотел, чтобы кто-то ответил, чтобы кто-то заплатил, чтобы кто-то сказал: «Это моя вина». Но никто не говорил. Все молчали. И это молчание было как издевка.

Я был как натянутый трос, готовый лопнуть. Как пуля, застрявшая в стволе. Как крик, который не выходит, потому что если выйдет, сгорит всё.Я не знал, куда деть руки. Они дрожали. Я сжимал кулаки, похрустывал костяшками, как будто это могло хоть немного сбросить давление. Но не помогало. Ничего не помогало.Я хотел, чтобы мир остановился. Чтобы кто-то дал мне секунду, минуту, жизнь — чтобы всё повернуть назад. Чтобы я успел.

Я обнял её, очень осторожно. Руки мои дрожали не потому что страшно, а потому что она больше не двигается. Я шептал ей, просто умолял простить, что я не пришёл раньше.

Пальцы мои дрожали, но не отпускали. Будто если я ослабею, то она исчезнет. Я шептал ей что-то бессвязное, тихое, и ощущал, как воздух сгущается, становится вязким, словно комната наполняется чем-то посторонним.

И тогда темнота.

Она накрыла меня не сразу. Сначала гул где-то в голове, а потом пустота. Колени подкосились, зрение стало расплывчатым, и я погрузился во тьму, словно всем телом провалился в неизвестность.

Когда я открыл глаза резкий, болезненный свет слепил прямо в лицо. Голова пульсировала, как будто внутри кто-то бил в барабан. Я лежал на своей кровати. Пижама была скомканная, плечо болело. В голове промелькнул момент, когда я с грохотом упал на землю. Я приподнялся. Это была моя комната, все вещи на своих местах, но в душе была тревога. Сначала бесформенная, потом стучащая в грудную клетку.

Я посмотрел на телефон, нет ни одного сообщения, ни звонка, ничего о вчерашнем дне, а может уже и не вчерашнем. Я не помнил сколько проспал. Только  последний образ — её ладонь в моей.

Я резко встал с кровати, надел тапочки, и одетый в пижаму, со всех ног выбежал из квартиры. Сердце било как у беглеца, которого преследуют. Я мчался через улицы, не замечая ни машин, ни людей. Всё казалось другим, свет, воздух, даже лица прохожих.

Я добрался до её дома. Дверь была закрыта. Никакой суеты, ни людей, ни полицейской ленты, ни света, а только гробовая тишина.

Я отыскал запасной ключ под ковриком, он всегда лежал там. Повернул в замке, щелчок и дверь открылась.

Внутри был порядок. Почти тревожный. Всё будто вычищено, расставлено, отретушировано. Плед аккуратно сложен на диване, мягкий свет пробивается сквозь окно. И запах, ударивший мне прямо в голову. Дом приятно пах лавандой. Тот самый запах ароматизатора, что она ставила каждое утро.

Я прошёл в кухню, не веря собственным глазам.Везде было до блеска чисто, посуда вымыта, на плите стояла еще слегка теплая овсяная каша с утреннего завтрака. Я осмотрелся... Все выглядело так, будто ничего не происходило или прошло много времени с того дня, который мне еще казался вчерашним.

Я развернулся к выходу и заметил. На столе стояла кружка. Та самая. Кружка мамы Ады, белая, с рисунком веточки жасмина. Разбитая на осколки... вчера?

Но здесь она была целой. Я подошёл ближе, она стояла на подставке, как всегда. Я замер. Возможно, у них была ещё одна?

Я не мог отделаться от мысли: это она. Та, что я видел... среди крови.

Мысли давили изнутри, поэтому я решил что мне нужен свежий воздух. Я шёл, не разбирая дороги, будто сам город отстраивался по мере моего движения. Тротуары были чистыми, воздух был живым и пронзительным, как в те дни, когда мы с Адой гуляли ранним утром.

Улица, на которой мы часто с ней останавливались у кофейни, теперь казалась длиннее. Всё стало новее. Чистые витрины, свежие баннеры. Взгляд упал на фразу «Как взломать экзамен?». Я подумал, что это странно, фильм же вышел еще в том году летом, почему афиша продолжает висеть?

Я стоял перед афишей, как перед уравнением, в котором кто-то поменял знаки. Было ли это шуткой? Переиздание? Иллюзией?

— Лео!

Я вздрогнул, оглянулся. Из машины выглядывал Крис. Окно опущено, он был в куртке, с кофе, с таким выражением лица, будто только что вышел с занятий.

— Ты чего тут завис? — сказал он, будто я мешал ему проехать. Я промолчал. Когда он успел вернуться? Мы же не виделись целый год.

— Да садись ты уже. Не стой как идиот.

Я хлопнул дверью, сел. Машина была тёплая, знакомая. Крис поставил кофе в подстаканник и уставился на меня, оценивающе.

— Ты в пижаме? Серьёзно?

Я кивнул. Глупо. Он рассмеялся и добавил:

— Ты че из-за физики так? Да расслабься, препод всё равно всем зачёт лепит. А ты со своими баллами вообще в шоколаде.

Крис повернул за угол, машина ехала спокойно.

— Ну, не переживай ты так, — продолжал он, отхлёбывая кофе, — Физику сдашь, как в прошлом семестре. Я же говорил главное - чувствуй себя уверенно.

Я медленно повернулся к нему:

— Да заткнись ты со своей физикой ! Сто лет уже в универ не ходил.

Он бросил на меня быстрый взгляд, как на человека, который перепутал имена гостей на собственном дне рождения.

— Че ты несешь? Ты же... — он запнулся и прищурился. — Ты точно не перегрелся? Весна же, солнце шпарит. Может, башкой приложился ?

Я сжал руками ткань пижамы, которая казалась здесь особенно нелепой.

— Крис... — я сказал, глядя прямо перед собой. — Какое сегодня число?

— Чего? — он повернул ко мне голову, брови приподняты.

Я резко повернулся, голос стал жёстким:

— Я сказал, какое, чёрт возьми, сегодня число?

Он моргнул, будто я ударил его словом.

— Эм... двадцатое. Апрель. — голос стал осторожным.

Я посмотрел в окно, где деревья были полны зелени, а прохожие тащили лёгкие куртки на сгибе руки.

— Год.

— Две тысячи двадцать четвёртый, — пробормотал он, уже не так уверенно.

Я отвернулся, дыхание стало прерывистым. Я знал этот год. Я знал, что в нём ещё можно...

— Лео, — голос стал серьёзным. — В чём дело?

Я не ответил.

Он ударил по тормозам, машина дёрнулась, я чуть не врезался в бардачок.

— Говори уже, — он повернулся ко мне, лицо напряжённое. — Ты реально не врубаешься, какой сейчас год? Или ты просто поехал?

Мои губы приоткрылись, но слов не было. Только один образ: она в кресле, яркая улыбка , чашка зеленого чая в руках. Я выдохнул. От надежды, такой тонкой, что страшно дышать.

Я не знал, как это произошло.

Но я чувствовал её. Чётче, ближе, как тогда, когда её ладонь была в моей.

Я снова в том времени. В том городе. В той весне. И если это 2024, значит...

Она жива...

***

Мне дали шанс. Вторая попытка. Подарок судьбы или наказание?