4.21. Последние дни четвертого курса

Хогвартс встретил Софи холодностью, присущей подземельям. Она шла с высоко поднятой головой. Голос Фрейи все еще звучал в её голове. Бабуля не раз твердила ей о превосходстве. Она делала это не так как другие. Ведь их с Ида заключалась не в чистоте крови, а в силе, в богатстве, в умении занимать правильную позицию, всегда оставаясь при своём. После торжества, слизеринцы смотрели на неё по другому. Видно они забыли, что она выше многих из них, хоть на первый взяла так и не скажешь. Марэ никогда не выставляла это на показ, она не любила хвастаться, тем, что не выбирала. Как бы больно ей не было, этого никто больше не увидит. Слизеринка сама сделала первый шаг. Она подсела к Северусу на занятиях и выглядела совершенно иначе. В её взгляде появилось что-то новое, власть, которую девушка осознала. Слухи в Хогвартсе ходят быстро и они вновь касаются Слизеринки и Гриффиндора, но в этот раз речь не шла о Софи. Как бы Амалия не противилась, она не смогла устоять перед чарами Блэка. Оправдывалась она тем, что сможет поменять его, склонить на сторону Слизеринцев.

— Мне хватит пары месяцев, и он забудет всё гриффиндорское. Он уже ближе к нам, чем вы думаете. — хвасталась девушка в спальне, перед Джейн.

Адель Грингартс вяло перебирала свои белоснежные волосы. Она нахмурила брови и сложно было не заметить ревность в глазах.

— Ты слишком самоуверенна! — Язвила Джейн. — И довольно глупа.

Слизеринка глянула на блондинку и вздохнула. Она считала такую страсть Блэка подозрительной. На третьем курсе он целовался с Адель, а после расставания с Софи сменил уже пару слизеринок.

— Просто, - я, лучше Софи! — усмехнулась Амалия.

Марэ с силой закрыла книгу которую читала у себя на кровати. Её переполняла злость, внутри всё горело.

— Смотри только, чтобы он тебя не укусил. — Подошла поближе к соседке француженка и наклонилась к её уху. — Шавка.

Софи сразу ушла после этих слов, а Амалия взорвалась с места как ударенная током. Её тешили беседы в гостиной, где сидели мальчишки что так яро старались принизить.

— Блэк совсем свихнулся! — возмущался Эванс.

— Он это специально, ты видел, как Амалия на нём висит. — поддержал Мальсибер. — Приклеилась к нему, как под амортенцией! А он ещё и рад.

— Её тоже назовете Шавкой? — появился из неоткуда Адриан. — Я думаю стоит так называть, ведь она же предательница Слизерина рас водиться с Блэком.

— Не начинай! — буркнул Эванс на родственника. — Иди лучше свои книжки читай, как раньше.

— Вам повезло, что она воспитана не так как большинство слизеринцев! — напоследок сказал Росье.

Софи слушала издалека. Среди всех слов сказанных этими мальчишками, больше всего она задумалась над последними. Было бы ли ей проще с другим воспитанием. Если бы Фрейя не настояла на своём, а Лиана не поддалась матери, какие ценности сейчас имели значение для неё. Она вышла с подземелье и шла без намеченного маршрута, вновь оказавшись у большого окна на пустующем этаже. Тучи покрывали небо, а дождь моросил, стекая мелкими каплями по стеклу.

Хогвартс жил в ритме последних дней перед летними каникулами. Ученики торопливо бежали по коридорам с горами пергамента и книг. Софи шла спокойно. В этом году ей было значительно легче. Она всё задавала без усилий. Тишину нарушили мародеры. Сириус ракетой пронесся мимо, а за ним Джеймс на метле. Питер как обычно остановился посреди коридора отдышаться, а Римус шел быстрым шагом. Он поставил руку на плече Петтигрю и что-то пробормотал. Питер держась за бок вновь принялся бежать в сторону Джеймса. Люпин остался один, когда его друзья исчезли за углом.

— Софи, можно тебя на минутку? — боясь подойти к ней ближе крикнул гриффиндорец.

Её тело всё ещё реагировала на этот голос. Холод пробежал по коже, но она подошла к нему и глядела прямо в глаза. Шрамы на лице Ремуса стали для девушки как никогда заметны.

— О чём ты хочешь поговорить?

— Я хочу рассказать тебе историю. — Начал мальчик, — Мой историю.

Он указал рукой в направлении статуи.

— Только не хочу чтобы это слышали чужие уши.

Софи сдержанно кивнула, хотя внутри всё сжалось. Она не была готова — не к откровениям, не к историям, и уж тем более не от него. Но голос Ремуса звучал иначе. Без высокомерия, без жалости. Только усталость. Сломанная, привычная, будто он носил её с детства. За статуей открывался проход, а за ним пустой коридор, где звуки ощущались по другому. Ремус не стал садиться сразу. Он стоял, опираясь на подоконник.

— Знаешь...Я помню этот день, как сейчас, он сниться мне, мучает меня кошмарами.

Он сделал паузу, и Софи не перебивала. Она смотрела на него всё больше вглядываясь в шрамы.

— Мне было почти пять, я спал в кровати, даже не подозревая, что меня ждет. — его пальцы сжались в кулак. — Отец всегда говорил, что чудовищ не бывает, когда я подолгу не мог уснуть, но он ошибался.

Слова звучали отрывисто. Будто он рассказывал это не в первый раз — но всё равно внутри что-то каждый раз рвалось.

— Он успел не дать оборотню убить меня, но лучше бы опоздал... — горько усмехнулся он.

Софи вздрогнула от этих слов. Она помахала головой.

— Как ты можешь так говорить!..

— Понимаешь, Софи, моя жизнь закончилась там, в той комнате... — всегда спокойный голос дрожал. — Я ведь с тех пор больше не жил, я ждал...полнолуния...чудовища, которым стану.

Как бы она не старалась, все равно не смогла бы ощутить тоже что и он.

— Я каждый день смотрел в стеклянные от слез, глаза матери и не знал, зачем продолжать жить, такому монстру, а потом сова принесла письмо...

Софи поджала губы. Её детство и близко не было таким мрачным.

— Я не мог поверить в этот шанс, но не рассчитывал на многое. — его губы дрогнули согнувшись в улыбки. — Но произошло, то, о чем я не смел и мечтать. Джеймс, Сириус, Питер, они приняли меня таким, без лишних слов, без осуждения.

Он посмотрел на неё. В его глазах исчезла та радость, а появилась боль и сожаления.

— А потом появилась ты... — голос стал тише. — И произошло, то, чего я так сильно боялся.

— Ты не виноват... — перебрал его Софи. — Я не виню тебя, никогда не винила, просто, этот страх...

Софи перебирала пальцы. Она смотрела на них, двигала поджатыми губами со стороны в сторону и вздыхала.

— Наверное, во всем виновата я...

— Нет...нет, ты неимоверно сильная, умная, просто невероятная и я никогда не прощу себе за, то что был так неосторожен.

Он хотел дотронуться до её плеча, но не посмел. Только выдохнул.

— Я такая слабачка...Наверное, я одна так сильно боюсь...

— Страх — это не слабость, ты пережила то, что никто не должен и ты осталась на ногах... — Ремус поднял голову к потолку стараясь удержать слезу катившуюся с глаза — Ты продолжила жить, когда я мечтал умереть.

— Ремус... — тихо произнесла Софи. — Не вини себя...не думай об этом...и я не буду, не буду больше бояться... Это обещание она давала не только ему, но и себе. Марэ думала о том, что не одна страдала. Ведь Люпину тоже тяжело, он несет эту боль всю жизнь, без надежды на выздоровление. После этого разговора Софи вновь бродила по замку и вновь оказалась у большого окна, что открывал вид на озеро. Взрывы доносящиеся к ней говорили о шалости мародеров, что удалась.

Вечером, гостиную Слизерина окутывала вялая суета. Все уже готовились к отъезду. Амалия щебетала где-то у камина, Софи старалась её игнорировать. Но стоило той подойти ближе и всучить ей открытку, как всё внутри Марэ сжалось.

— От Блэка. — с надменной улыбкой произнесла Амалия. — Он подписал «для самой незабываемой девушки». Очевидно, это я.

Софи медленно подняла глаза.

— Убедительно. — сухо произнесла она.

— Ты завидуешь? — ехидно уточнила Амалия. — Потому что знаешь, ты могла бы быть ею... но не справилась. Ты всегда была слишком нежной для него.

Софи медленно встала, подойдя почти вплотную.

— Ты уверена, что хочешь играть в эту игру?

Амалия отшатнулась. В глазах Софи сверкнуло что-то опасное. Не злость. Уверенность. Все дороги вновь и вновь приводили девушку в тот коридор. Этой ночью ей не спалось. Она смотрела на мокрые окна, слушала, как ветер свистит за стенами и думала. Её мысли возвращались к Блэку танцуя в пируэте с тем, что есть добро, а что зло. Накануне отъезда домой, Хогвартс погрузился в суматошную суету: чемоданы хлопали, перья скрипели по пергаменту, а из каждого угла доносились предвкушающие крики. Но подземелья Слизерина оставались такими же тёмными, холодными и опасно тихими. До тех пор, пока туда не ворвался хаос... по-гриффиндорски. Всё началось с шума в коридоре. Потом сработали чары — и потолок гостиной окрасился в золотой и алый. Над камином появился флаг Гриффиндора, гордо развевающийся от несуществующего ветра. Слизеринцы вскочили. Кто-то уже метнулся за палочкой, кто-то — к двери. Но тут в центре комнаты с грохотом распахнулся сундук Амалии. Сотни пергаментов, писем, открыток, фотографий, конфетных фантиков и маггловских вырезок разлетелись по полу. На одном из пергаментов сияло зачарованное письмо:«Для моего пёсика. — Твоя Амалия» Гостиная замерла. Кто-то прыснул от смеха. Кто-то зашипел. Самое неприятное было дальше — из сундука вылетел портрет, оживлённое изображение Амалии, где она целовала... подушку с нарисованной мордой пса. И подпись под иллюзией:«Надеюсь, ты тяфкнешь мне в ответ, мой рычащий Сири!» Софи, стоявшая у дальней стены, наблюдала за этим действием с каменным лицом. Она не смеялась. Но и не остановила. Она знала, чьих это рук дело. Мародёры не просто устроили очередную выходку. Они прицельно, выверенно, методично расчистили всё — убрали с имени Софи даже тень позора, переведя всю злость и насмешки на Амалию. Когда к гостиной пришли старосты, Амалия уже визжала, пытаясь уничтожить оставшиеся пергаменты. Но магия Мародёров была умной. Один из свитков упрямо крутился в воздухе, зачитывая вслух строки её признаний в любви. Слизеринцы, потрясённые и раздавленные, молчали. Они вдруг вспомнили, как легко можно было сломать не ту девушку. И как ошиблись в адресе своих насмешек. Софи стоило бы ликовать от восстановившейся справедливости, но она ощущала лишь жалость...Жалость к Амалии. Марэ искренне желала, что бы девушке не пришлось проходить тоже что и ей. Но было ещё кое что, камень ревности упал с её души. Да, он не тот, кто так просто влюбиться в такую девицу. В ней вновь зажегся огонь любви и попроси он прощение, она бы простила.