ГЛАВА 18

— Подъем!

Не знаю, что привело в чувства первым: голос, звучавший как скрежет ключей в проржавевшей замочной скважине, или поток ледяной воды, под огромным напором ударивший в лицо.

Мне хочется стереть с кожи холодные капли прежде, чем открыть глаза, но я быстро оставляю эту затею — руки плотно связаны за спиной. Заставляю себя проморгаться, распахиваю тяжёлые веки и понимаю, что мне не стоило покидать мир сладостного небытия так скоро. Или вовсе не стоило.

Моя связанная по рукам и ногам оболочка небрежно брошена на хлипкий стул посреди огромной комнаты, погруженной в полумрак. Холод проникает под промокшую одежду, впивается в кожу тысячей мелких иголок, а где-то за пределами помещения шумно гуляет ветер. Как сильно я хочу оказаться на его месте.

Но мои мечты мало волнуют мужчину, в ожидании застывшего напротив. Того самого, с сухим лицом и лысой головой, что устроил мне допрос у мотеля.

На первом курсе университет разрешал самим студентам выбирать уровень сложности дисциплин, которые не относились к специальности. Я не горела желанием погружаться в хитросплетения человеческой души, поэтому предпочла базовый курс психологии углубленному. Профессор Цай с пониманием относился к группе лентяев, которые пришли на его курс для того, чтобы получить аттестацию, поэтому вложил в нас только самые применимые на практике основы.

Одной из них было: «Если тебе кажется, что нечто или некто представляет угрозу — тебе не кажется». Люди похожи на животных сильнее, чем им бы хотелось. Мы заточены не на получение высоких баллов, продвижение по карьерной лестнице или признание обществом наших заслуг. Вся человеческая жизнь крутится вокруг единственной цели — не умереть слишком рано, которой мы добиваемся посредством инстинктов.

Именно поэтому мне не нужно было пытаться опровергать свои опасения, осматривая мужчину на предмет оружия. Нужно было бежать.

— Дорогая Жанна! — голос мужчины снова наполняет комнату. — Как я рад, что ты пришла в себя, а то твоя преждевременная смерть вряд ли обрадовала бы моего клиента.

Преждевременная смерть, потому что никого уже не будет волновать мое исчезновение из мира живых после того, как деньги, украденные Моренди, окажутся в руках страждущих. Если они когда-нибудь смогут там оказаться.

— Кто Вы? — спрашиваю я, и ледяные капли скатываются с дрожащих губ. — Что Вам нужно?

В этой фразе почти нет смысла. Ответ на второй вопрос мне известен — деньги, а над первым можно немного поразмыслить. Это точно не человек Карберы — большую часть его приближенных я знала в лицо. Значит, его подослал кто-то из бывших партнёров, потерявших свое влияние и деньги с моим появлением в жизни Иаго… с появлением Моренди в его жизни.

Я не исключала крошечную вероятность того, что мужчина был нанять обиженной и оскорбленной семьей Дюран, которые — если верить словам Закари — мечтали покончить с той, кто так нагло увел у их дочери господина Иаго, самыми жестокими способами.

Итак, выбор невелик: скорая смерть, которая осчастливит мстительный клан, или же медленное уничтожение оболочки теми, кто в итоге не получит ничего. Потому что, сколько бы новых воспоминаний не представало перед глазами, место нахождения украденных денег до сих пор было для меня тайной.

Мужчина отвечает мне так, словно мы встретились за чашечкой кофе, чтобы обсудить новостную повестку:

— Господин Ньето был очень огорчен, когда ты предложила Иаго разорвать с ним все связи. И сейчас, после смерти Карберы, Ньето считает, что забрать себе деньги, которые стащила его супруга — это честная плата за все неудобства, причиной которых она стала. Ну что, Жанна, побудешь хорошей девочкой и поможешь мне выполнить работу без лишней траты времени?

Он говорит о моей оболочке в третьем лице, будто понимая, что причиной всего была не я. Не моя душа управляла телом, не моя душа сотворила весь этот ужас и погрузила в него десятки людей.

Но такие мечты, конечно, не имеют никакого отношения к реальности, поэтому с моих губ срывается то, что говорить страшно, но необходимо:

— Я не знаю, где деньги. Их украл другой человек, — голос дрожит и от пробирающего до костей холода, и от страха, будто сжавшего мое тело в тиски. — Меня подставили… я… клянусь, если бы я знала, где сейчас эти деньги — то отдала бы Вам все! Все до последнего цента, лишь бы меня больше не преследовали!.. Но я… я не знаю, не знаю, где они могут быть!

Замолкаю, потому что в легких не остается воздуха. В ушах шумит, а голова болит так сильно, что перед глазами начинают кружить белые пятна. Несколько секунд я могу лишь изучать мужчину невидящим взглядом и молиться — на самом деле молиться всем известным высшим силам — чтобы моя речь заставила любое, даже самое крохотное зернышко сомнения пустить корни в его душе.

Я не сомневалась, что в мире есть люди, что прячут за каркасом рёбер лишь вакуумную пустоту. Оболочки, рожденные без души, потерявшие или сознательно вытравившие её из тела.

И мгновение, следующее за моим последним словом, доказывает, что одна из пустых оболочек прямо сейчас стоит напротив.

Лицо мужчины искажает выражение ледяной злобы. Он резко наклоняется, пальцами впивается в мои плечи и буквально выдыхает слова на мою кожу:

— Ты сейчас же в подробностях расскажешь мне, куда дела деньги и как добраться до этого места, а потом поцелуешь на прощание и пожелаешь хорошей дороги, иначе я оторву твою крошечную голову и сыграю ей в бейсбол. И поверь, я превосходный отбивающий.

Чувствую, как невысохшая вода на щеках начинает смешиваться со слезами. Мне хочется одного — спрятать лицо в ладонях, сжаться в комочек, закрыться от всего мира и плакать, полностью вручая себя страданиям и боли. Мне хочется, чтобы мир уменьшился до квадратного метра, что смог бы вместить только меня одну: растоптанную, сломанную, потерявшую все девочку, которая ещё пару часов назад думала, что все можно исправить.

Можно отыскать Моренди, вытащить из него признание вины, вернуть деньги и проблемы, которые идут с ними в комплекте, людям Карберы, а потом просто сбежать. Сбежать в Китай вместе с Закари, перебраться на Хайнань к семье, попросить прощения у дедушки и сказать, что он во всем был прав. А потом жить. Просто жить вместе с человеком, который принимает и понимает меня. Радоваться каждому дню, проведенному в безопасности. И больше никогда, никогда не прикасаться к чужим душам.

— Я не могу! — слова с трудом покидают надорванное рыданиями горло. — Я ничего не знаю!..

— Господи, — мужчина раздраженно щелкает языком, отводит взгляд и упирается руками в бока. — Я так надеялся, что мне не придётся портить твои замечательные тело с личиком, но…

Первый удар приходится на щеку, след на которой еще хранил память о моем прыжке из машины. Лицо вспыхивает так, словно с него на живую снимают кожу.

На мой выкрик, полный обжигающей боли, мужчина отвечает вопросом:

— Будешь отвечать или ещё хочешь?!

Дедушка однажды сказал, что боли не надо бояться. Она — сигнал тела о том, что оно не в порядке. За последние месяцы эти сигналы стали моими постоянными спутниками, которые с каждым разом звучали все громче и громче, кричали о том, что силы оболочки уже на исходе, что она больше не выносит всех испытаний. И каждый раз мне казалось, что хуже быть не может.

Человек, который сейчас стоял надо мной — связанной, лежащей на полу, воющей от непрекращающейся боли — и бил носком тяжёлых ботинков по рёбрами, что только несколько дней назад перестали беспокоить, доказал, что он — худшее из всего, с чем мне доводилось сталкиваться.

Сначала я ещё пыталась сопротивляться, кричать, что даже на грани смерти я не смогу сказать того, чего не знаю, а потом… сдалась. Силы кончились. Желание бороться за жизнь — тоже. Я позволила этому человеку делать все, что он только посчитает нужным, а себе — рыдать, кричать, а после, когда и этого уже не выходило, просто поддаться боли и позволить ей поглотить себя.

А затем на смену боли пришла непроглядная темнота.

***

Кортеж медленно тянулся по улицам ночного Лос-Анджелеса. Водитель и охрана Иаго специально выбирали самые немноголюдные и незагруженные автомобилями дороги, чтобы не подвергать жизнь хозяина опасности.

Забавно, ведь самую большую опасность для Иаго представляет человек, сидящий рядом с ним.

Я молчу. Молчу с тех самых пор, как посреди ночи вошла в его кабинет и произнесла:

— Хочу выехать в город.

Сакраментальная фраза, которую муж, обеспокоенный выкидышем и депрессией у любимой жены, так хотел услышать.

Поворот, который подведет зрителей спектакля к кульминации. Последнее слово перед кровавой точкой.

Дальше будет лишь скомканная развязка, несколько ярких сцен в разных точках земного шара, а затем — финал. Покой.

Но этого уже не увидит тот, кто сидит рядом со мной. Сейчас он просто счастлив, что жена вышла из заточения, на которое сама себя обрекла, что они выбрались в шумный, живой Лос-Анджелес из города, застой которого напоминал о нерожденном ребенке. Сыне или дочери. Иаго хотел ребёнка — это все знали наверняка. Но тот, в чьём теле находился этот самый ребёнок, хотел совершенно иного.

— Я хочу выйти и пройтись.

Иаго бросает непонимающий взгляд сначала на меня, затем — на пейзажи за окном. Темные стены улиц, не освещенных фонарями, пустуют без пешеходов, вокруг нет машин, и даже свет в окнах, кажется, выключен.

— Через несколько минут мы доберемся до побережья, Жанна, — начинает он. — Неужели ты хочешь гулять в этом месте?

— Я хочу выйти, — каждое слово вылетает в воздух словно пушечное ядро. — Сейчас же.

Кортеж из трех машин: охраны, нашей и вновь охраны — тормозит на редкость ловко и быстро. Иаго выходит на улицу, помогает мне покинуть салон, жестом просит троих охранников окружить нас.

— Я не хочу идти с ними.

— Что? — Иаго старается говорить спокойно и ровно, но уже начинает закипать изнутри. — О чем ты, Жанна?

Оглядываю троих охранников, перевожу взгляд, полный льда и недовольства, на мужчину:

— Я хотела поговорить с тобой. Наедине. Обо всем, что случилось с нашей семьей за последнее время, но… — театральный вздох прерывает мою речь. — Если компания этих людей тебе дороже жены, то я смогу это принять. Поехали домо…

Мне не удаётся даже слово произнести до конца. Иаго просит машины проехать вперед до конца квартала и оставляет только одного охранника, Закари, идти на десять метров позади нас.

И это лучший из всех возможных вариантов.

Когда машины скрываются из виду, мы начинаем движение. Медленно идем по нечищенным дорогам, пачкая дорогие туфли пылью.

— Я хотела спросить тебя об одном человеке.

— Да? — интересуется Иаго. — О каком?

— Однажды я случайно услышала разговор прислуги… это произошло после того, как Гарридо покусился на мою жизнь, а ты спас меня. Речь тогда шла… я, я боюсь ошибиться, но, кажется о Николасе Кано. Кем он был?

Это имя заставляет Иаго притихнуть. Он даже становится немного меньше, будто стараясь спрятать себя от вопроса и необходимости на него отвечать.

— Что-то не так? — спрашиваю я, уже зная все наперед.

— Нет, просто… — Карбера растирает шею, стараясь снять хотя бы малую долю внезапного напряжения. — Я давно не вспоминал о Кано. Твой вопрос, он… очень неожиданный.

— И, тем не менее, я прошу тебя ответить.

— Мы были партнерами, — поддаётся он. — Я работал здесь, в Штатах, а Кано — в ЮАР. Но потом мы прекратили сотрудничество.

— Он мертв? — мой голос звучит безэмоционально, но грудная клетка пылает так, словно каждая мышца внезапно вспыхнула.

— Боже, нет! — восклицает Карбера.

— А почему тогда?

Я помнила это место так хорошо, как ни один местный житель. Каждый месяц я приходила сюда, измеряя шагами дорогу, изучая закоулки. Сотни раз прокручивала в голове план, практически репетировала, не стыдясь случайных прохожих.

Девять месяцев. Девять репетиций. Девять мгновений, когда сердце пропускало удар от мыслей о…

О том, что случится прямо сейчас.

Резко останавливаюсь и, так и не дождавшись ответа Карберы, начинаю говорить:

— Это случилось, потому что ты решил, что не хочешь делиться деньгами с человеком, благодаря которому заработал их. Ты решил подставить его. Ты натравил на него всех своих личных врагов, приписал ему все грехи, в которых был виновен сам. Ты разрушил его жизнь, погубил его семью, а сейчас стоишь и делаешь вид, будто ничего не было!

Лицо Иаго искажает испуганная гримаса. Он протягивает руку, хочет положить её на мое плечо, сдавленно говорит:

— Жанна, ты… ты не можешь этого знать…

Я не даю ему договорить. Со всей силы толкаю его в закоулок, куда местные жители выбрасывают мусор, запускаю руку в давно раскрытую сумку и извлекаю из неё пистолет, дуло которого через мгновение уже смотрит прямо на Иаго.

Все в груди стягивается в пылающий узел ненависти, боли и предвкушения. Предвкушения возмездия, такого желанного и близкого. Рука, сжимающая пистолет наполняется тяжестью, но я заставляю себя держать ее прямо.

— Жанна… — только и успевает произнести мужчина.

Сквозь пулеметную дробь пульса я слышу приближающиеся шаги Зака, чей пистолет так удачно оказался у меня на виду пару дней назад, а сейчас был сжат в обтянутой тонкой перчаткой руке. Осознав, что времени не остаётся, я произношу:

— Найди мою жену и сына, когда окажешься по ту сторону. Пусть они посмотрят в глаза человека, который их убил.

Через мгновение ночную тишину на лоскуты разрывает звук выстрела.