Глава 16. Душа

Сегодня с Атлантики весь день дует холодный штормовой ветер. Я бродила по берегу в надежде увидеть хоть какую-нибудь птицу, но они все попрятались, оставив безжизненными серые голые скалы. Я хотела с головой окунуться в леденящий мою душу холод, поэтому мой тёплый шерстяной плащ меня не грел. Когда ты в сознании души, ты не чувствуешь, что есть холод, а что есть жара, что есть твой ад, а что твой рай. Я представляла себе холод и через него собирала всё, что было вокруг меня: осколки, частички, кусочки, обрывки и даже цветные лоскутки, выбившиеся из полотна моих далёких жизней.

У меня осталось три клубка, которые, если бы я была в сознании земной оболочки, я бы швырнула в сторону, сказав, что мне слишком больно их распутывать. Два клубка были похожи на кишащих в своём гнезде змей, а один клубок был только наполовину размотан, и нить его раздваивалась: одна уходила в вечность, а другая обрывалась. Я была в своём выборе и праве сейчас оборваться вместе с ней чтобы попробовать с чистоты опять начать сначала. Но сколько можно начинать то, что было давно уже начатым? Вот это меня и сдерживало.

Я сняла свой плащ, свои любимые кожаные ботинки и вошла в одном платье в океан. Моё физическое тело почувствовало бы, как ледяная вода доходит мне до живота, поднимается до моих грудей, касается моей шеи, губ, вливается через ноздри в мои лёгкие, опускается в желудок... Но здесь я всегда дышала, уверенно оставаясь на плаву извечной жизни.

Разве я ещё не заплатила ту цену, чтобы ты, Атлантика, меня забрала? Видимо, нет. Ты выплёвываешь меня и выбрасываешь, но я знаю, что любишь. Люблю тебя и я. Хочешь я буду реветь с тобой и буду с тобой в самую страшную бурю? Будем вместе гневаться и топить все несчастья в пенной волне, будем уноситься в беспросветные глубины и оттуда выныривать; и с яростью зверя мы выбросимся на скалы, станем мельчайшими ошмётками наших сожалений, и так по кругу, пока мы снова не будем вместе любить и петь самые нежные песни сидящим на берегу парам – тем, кто возьмётся за руки, скрестив души. Но я не могу быть океаном, а океан не может быть мной, и мою душу не проглотит даже самая большая и страшная акула.

Я не знаю, сколько я так простояла в воде. Здесь время течёт по-другому. Моё привязанное к вдоху и выдоху физическое тело было в коме. Уже месяц доктора не понимали причин, по которым я ещё не очнулась после автокатастрофы тем дождливым октябрьским вечером, когда я мчалась на своей машине в аэропорт чтобы в который раз лететь на свою и любимую, и сводящую меня с ума Атлантику.

Мой четырёхлетний сын Рич и мой муж Андреас приходили к моему телу в больнице почти каждый день, они столько мне всего рассказывали, как будто я их слышала. Но я была далека от них, я была в самой себе, хотя я понимала всё, что они мне говорили. Как же сильно меня любил этот маленький мальчик с такой светлой и сильной душой, которая никогда не выбирала столь лёгких путей, предпочитая быть тираном и убийцей, вдоль и поперёк колесила по жизни, познавая её во всех её разноцветных обёртках. Как он сейчас молился всем богам и высшим силам, которых он даже не знал, чтобы его мама к нему вернулась. Его глаза пылали, но глаза его земной матери его отвергали, отталкивали, обвиняли и в тайне желали, чтобы никогда он не смотрел на неё. Разве такое может хотеть мать? Мне было незачем отвечать на этот вопрос, потому что ответ я уже знала.

У каждых глаз своя история и свои уроки: преданности, любви, предательства, веры, храбрости и решительности; а кто-то учится сожалеть, а кто-то проходит урок жертвы. Наши дороги такие разные: одна наслаивается на другую, они сливаются, потом расходятся, чтобы где-то затеряться и снова выйти на путь. Душа всё принимает, но у сознания, живущего в теле, свои глаза и свои страхи, свои раны и свои надежды тоже. Я учусь принимать себя со всеми сделанными мною выборами, а также с непринятыми мною решениями, хотя всё это тоже было когда-то моим собственным выбором, к которому меня никто не склонял.

Мы погружаемся в глубину, чтобы стремиться к поверхности, чтобы делать ещё и ещё раз свой вдох. Мы поднимаемся так высоко в небо, парим над безграничной толщей солёной воды, впитываем в себя столько отражённого света, от которого аж кружится голова, а затем падаем и смотрим, как свет сияет там, где никто никогда не зажигает свечи.

Я вышла на песок, вся дрожа от пронизывающего меня холода. Чайки хотели разбросать мои судьбы, но я им не позволила. Сгребла в охапку плащ, ботинки, свои запутанные, теперь уже вперемежку с песком, жизни и быстро-быстро побежала в дом – пристанище, которое я сама себе нарисовала. Там меня уже ждал ткацкий станок, но я не только не умела ткать, у меня даже не было всех нитей, но я была полна решимости найти и связать концы, которые уже успели покромсать немилосердные в моих руках ножницы.

***

– Пап, мама сейчас любит нас?

– Конечно, Рич. Не сомневайся.

«Простите меня».