Глава 14. Ингрид

Воландрия была одной бескрайней холмистой равниной: только на западе она тонула в Бушующем море, откуда моряки, мечтавшие его переплыть, никогда не возвращались; а на востоке на неё наступали дубовые леса – я знала, что моя мать была родом оттуда.

Русия была другой: мощные высокие деревья, глубокие прозрачные озёра – что было за ними, не знал никто. Здесь я впервые увидела горы. Хотя южная Русия представляла собой край невысоких хребтов, но вдали, откуда пришли беженцы, в ясную погоду я различала высокие заснеженные пики. Владимир подолгу всматривался в ту сторону, говорил, что когда-нибудь точно покорит одну из тех вершин.

Моя новая жизнь началась с песнями русов, перемежаясь ритмичными танцами пришедших из-за гор людей. Беженцы не походили ни на русов, ни на привычных мне волийцев: они были смуглолицые, темноволосые и темноглазые; кое-где я видела таких же смуглых детей, но с ясно-голубыми глазами.

Я никак не могла поверить в то, что дверь в мою прошлую жизнь закрылась. Я прекрасно знала, что Гарольд никогда не миловал изменников. Он давал им шанс бежать, но в спину выстреливал стрелой; он сажал их в спасительную лодку, но она вместе с ними тонула у него на глазах. Я боялась думать о том, что он со мной сделает, если поймает меня. Эти мысли стали моим кошмарным сном, который я видела наяву каждый новый день, и от которого у меня получалось спрятаться, только лишь закрыв глаза и крепко прижав к себе Аррона, когда я ему на ночь рассказывала одну из тех сказок, что кормилицы-волийки рассказывают никак не засыпающим детям. Аррон ни разу не спросил о своём отце, а я ни разу не напомнила ему о нём. Я не хотела, чтобы он был похож на Гарольда, хотя чем взрослее он становился, тем отчётливее на его детском лице проявлялись черты, которые я мечтала забыть навсегда.

Я почти наверняка была уверена в том, что Гарольд казнил моего отца сразу же, как результаты погони за нами оказались безуспешными. Король никогда не медлил в принятии таких решений. Вокруг него смерть была быстрой и неизбежной. Я бы сама предпочла такую смерть, лишь бы не принять её из рук Гарольда – он бы точно заставил меня вымаливать у него изо дня в день, чтобы моя жизнь прекратилась раз и навсегда.

Хотя прошло уже два года с тех пор, как я в последний раз видела просторы Воландрии, я каждый день помнила, кто я, откуда я и почему я здесь. Моя женская красота в Русии расцвела. Меня выдали замуж за Гарольда, лишь я стала девушкой, готовой к тому, чтобы быть женщиной, точнее готовой к продолжению его рода. Живя с мужем я не ощущала своей красоты. Я была сломленным цветком, который растоптали, едва он распустился. В Русии я впервые посмотрела на себя, на свою гладкую белую кожу, на тонкие руки, на длинные чёрные волосы и на теряющиеся в ночи глаза, потому что мои глаза были темнее самой тёмной ночи на небосводе. Здесь не было других волийцев кроме меня и моего сына, в этой земле мы смешивались с самыми разными лицами, но тот, кто знает эти лица, мог безошибочно назвать моё имя.

Мне несколько раз делали предложение храбрые русы, но я отказывалась. Я не находила в себе никаких чувств, которые хотя бы отдалённо напоминали любовь, вкус которой мне был неведом. Любовь смешалась у меня со страхом, и страх, казалось, убил любовь. Русы же считали, что через любовь они познают самих себя. В этом краю уважали выбор. Родственники Владимира, которые остались в головном стане, никогда не склоняли его к тому, чтобы он взял себе какую-либо девушку в жёны. Я помню глаза его матери, когда она нас провожала в южные земли. Она посмотрела на меня, потом на Аррона, потом на своего сына и сказала ему: «Это твой путь и пройдёшь ты его так, как велит тебе Свет». Они верили в Свет, который всё сотворил вокруг. Может, поэтому они были такими открытыми друг с другом, а их глаза были такими ясными.

Однажды Аррон назвал Владимира отцом: он очень к нему привязался, да и Владимир всегда брал его с собой на стрельбище или на охоту, когда у него появлялось свободное от его обязанностей воеводы время. Я поняла, что мне нужно было с этим что-то делать. Вечером того же дня я спросила у Владимира:

«Ты будешь мне мужем?»

И он ответил на моём родном волийском:

«Да. Если ты так хочешь, моя королева».

«Здесь я не королева».

«Но ты всегда королева для меня».

***

В частной клинике для душевнобольных я уже находилась полгода. Сегодня был мой последний день в этих стенах, и я с нетерпением ждала Андреаса, который заберёт меня домой. С самого утра шёл дождь. В своей палате я считала минуты, прислушивалась, не идут ли в коридоре знакомые шаги. Чтобы хоть как-то себя отвлечь, я разглядывала катящиеся по стеклу капли. Доктор сказал, что я могу продолжить лечение дома при условии, что я пока не буду писать. Я согласилась, потому что уже устала от всего, я была морально истощена, а мой творческий источник высох. Я хотела обычной жизни как у всех нормальных матерей и жён.

Моему сыну Ричу шёл уже четвёртый год, а я не могу сказать, что помню каждый его плач по ночам, когда у него болел животик, или, когда у него резались зубки. Я не помню, как он впервые поднял головку, и как он впервые пополз. Моя психика после его рождения стала такой неустойчивой, что иногда мне казалось, что мой сын доводит меня до паранойи. Я была погружена в свой роман, который я постоянно перекраивала, чёркала и снова писала. И когда я кормила Рича, и когда мы с Андреасом занимались любовью, я думала о Дельфании. В какой-то момент все лица слились в одно, а их крики и стоны уже не затихали во мне. Но теперь я практически здорова и могу вернуться к тем, кого я люблю.

Рич уже спал. Мы с Андреасом сидели в нашей гостиной и смотрели на горящие в камине дрова.

– Андреас, принеси мне ящик с моими рукописями, пожалуйста.

– Лиз, не надо.

– Пожалуйста, – я накрыла своей ладонью его пальцы.

– Ты же обещала, – Андреас пытался говорить спокойно, но тревога звучала в каждом его слове.

– Я знаю, принеси. Прошу тебя. Верь мне.

Андреас поднялся наверх и спустил из моего кабинета картонную коробку, до верха набитую напечатанными на принтере листами, поля которых были испещрены моим почерком. Я взяла стопку бумаг и открыла стеклянную дверцу камина. Моё лицо обдало жаром. Не колеблясь, я кинула листы в огонь, потом ещё и снова ещё. Внутри было безразличие: «Она не должна разрушить мою новую жизнь».

– Лиз, аккуратно! Ты обожжёшь пальцы! – забеспокоился Андреас, когда увидел, как близко я подношу руки к огню.

– Мне совсем не больно, дорогой.

Огонь продолжал сжирать моё прошлое.

«Пусть всё сгорит».

«Так будет лучше».

«Для неё».

«Точно».