45 ГЛАВА. Шаг в неизвестность.

И вот, наконец, настал момент, когда я поняла, что больше так жить не могу. Настала точка невозврата. Каждая секунда моей жизни была мне ненавистна. Я была готова лезть на стенку, лишь бы избавиться от бесконечного, всеохватывающего отвращения ко всему окружающему. К себе. Я ненавидела учёбу и свои достижения в ней, я ненавидела своих друзей, совершенно далёких мне. Я ненавидела своё прошлое, каким-то чудом не убившее меня (но и не сделавшее сильнее). Я ненавидела себя от макушки и до кончиков пальцев. Каждую клеточку тела, каждое движение, каждую мысль, каждый осознанный, и не очень, поступок. Я ненавидела своё творчество.

И я не знала, что с этим делать.

Подумай. Помедитируй. Последи за моим пальцем. Вдох-выдох. Опиши свои эмоции.

Я ничего не делала существенного на психотерапии и сходила с ума от собственной беспомощности. Надежда обрести счастье давно покинула меня, а теперь и призрачная возможность просто стать нормальной, такой как все, казалась недостижимой.

Прямо здесь и сейчас я должна круто изменить свою жизнь.

– Погоди, что значит «Заберу документы?» – голос мамы казался шокированным.

– То и значит. Мам, я серьёзно так больше могу. Если я не сгнию на учёбе, то на работе так точно. Мне претит мысль, что я ещё хоть раз появлюсь в стенах университета.

– Что-то случилось? У тебя проблемы с учёбой?

– И да, и нет. Это не причина, а следствие.

– Не нужно было тебе пропускать занятия...

Я протяжно вздохнула.

– Повторяю: это не причина, а следствие. Я не хочу учиться на врача!

Мама какое-то время молчала, а затем опечаленным голосом сказала:

– Но ты так этого хотела! С таким трудом готовилась к экзаменам, так переживала, что не поступишь! И вот так, разом, ты хочешь всё это оставить? Майя, тебе нужно очень хорошо подумать.

– Я думала об этом с того момента, как поступила.

Вновь на другом конце провода повисла тишина.

– Может, дело не в учёбе, а в студентах или преподавателях? – предположила мама. – У тебя точно нет с ними проблем?

– Да, мам, – сказала я чуть более раздражённо, чем следовало, – если бы были, я бы так и сказала.

– Но, послушай, если ты бросишь учёбу, то чем будешь заниматься? Нужно ведь понимать, что делать дальше со своей жизнью.

Ха! Будто, поступая на лечебный, я это прекрасно понимала. Внутри росло раздражение на себя и окружающих. Я снова не была готовой оправдать чужие надежды. Мама хотела, чтобы я, как приличный человек, имела высшее образование, достойную профессию, стаж в пенсионном и так далее по списку. Прочие родственники в тайне надеялись, что я провалю, чтобы позже позлорадствовать, говоря ехидным тоном: «Я же говорила!» или «Разве я был не прав?»

Единственная цель, которая у меня была – быть сильной и счастливой, но как этого достичь, я не знала. Я не могла двигаться по течению, но, наверное, это единственная доступная опция в сложившейся ситуации. Уйду, устроюсь на подработку. Подумаю. И деньги будут, и время.

Мама была крайне недовольна, сказала, что я её расстроила, и что ей нужно подумать. Я положила трубку с тягостным и гнетущим чувством недосказанности и неудовлетворённости. Поддержки у меня не было никакой. Мало того: я чувствовала себя такой слабачкой, что становилось тошно. О какой силе, о какой независимости могла идти речь? У меня даже не было цели.

Ирина Владимировна в ответ на мою идею не двинула и мускулом: прочитать на её лице, что же она на самом деле думала по этому поводу, было невозможно. И я впервые отчётливо ощутила отделяющую нас пропасть. Она мне никто. Она мне не сочувствует и по-настоящему не поддерживает. Просто направляет и получает за это деньги. Надеюсь, я сказала это не вслух.

– Какие дальнейшие шаги ты хочешь предпринять? – спросила она.

– Устроюсь на работу. Хотя бы деньги будут. Потом решу, что делать дальше.

Она какое-то время молчала.

– Что ты сама чувствуешь по этому поводу? Опиши как можно подробнее.

И хоть я часто сомневалась в Ирине Владимировне, действовала она, как мне казалось, точно. Эмоции в данный момент переполняли меня, я не могла выделить одну и зафиксировать на ней внимание. То была тревога от приближающейся встречи с неизвестным, страх разочаровать маму и стать посмешищем для окружающих, боязнь никогда не стать счастливой. Тотальное неверие в собственные силы, проявляющееся в отчаянии. И лишь толика радости от мысли, что что-то в моей жизни может измениться.

Мы снова работали над эмоциями в течение сеанса. А потом, когда встреча приблизилась к концу, Ирина Владимировна улыбнулась, глядя на меня пронзительно голубыми глазами. От тяжести и остроты этого взгляда мне хотелось убежать из кабинета как можно скорее.

– Результаты психотерапии никогда не проявляются быстро. Иногда их приходится ждать некоторое время. В этот период может наступить в корне противоположный эффект вплоть до отчаяния. Но важно помнить, что это не конец. Если ты вдруг бросишь терапию, может стать только хуже, ведь мозг продолжает работать, перерабатывать вновь и вновь поступающую информацию. Если её грамотно не прорабатывать, она может съесть тебя изнутри.

Должно быть, она догадалась. Наверняка, такое случалось со многими, и я просто нетерпелива.

От Кати я отдалилась, и получилось это неожиданно и беспричинно. Перестали смешить её шутки, перестала доставлять удовольствие её компания. И хотя за полтора года совместного проживания мы практически слились и стали единым организмом, я хотела недолго побыть одна. Одиночество и мысли травили меня, но, если быть честной, я почти не оставалась с ними наедине. Учёба, Катя, мама, психолог. Мне нужно было время подумать одной, но это было неосуществимо.

Ради частичного осуществления этой цели в один из выходных дней я пошла в парк. На протяжении недели почти беспрерывно лили дожди, дороги залило, и найти сухой переход было практически невозможно. Но это меня не огорчало, а даже наоборот. Шум дождя, хлюпанье луж под ногами успокаивали, вселяли душевное спокойствие. Идя под зонтом вдоль дороги, прикрываясь им от поднимаемой проезжающими машинами грязи и тем самым открывая себя отчаянно льющему дождю, я, страшно признаться, испытывала счастье.

Мой путь был так же размыт, как и вполне физическая дорога, по которой я неспешно продвигалась в парк, но я действительно впервые за долгое время почувствовала проблески счастья. Я просто покончу с тем, что мне не нравится. Мне это под силу. Я не обязана подчиняться неверно выбранному маршруту, а могу его сменить в любой момент.

Мама всё ещё не могла смириться с моим выбором. Во время каждого телефонного разговора намёками пыталась выяснить, не передумала ли я. Но нет, теперь я была уверена как никогда прежде. И как никогда прежде я чувствовала себя окрылённой.

Впереди меня уже не ждали скучные лекции и отработки, снисходительный взгляд Андрея Григорьевича, которому уже осточертело моё лицо, одногруппники, с которыми не удавалось наладить более-менее доверительные отношения. Всё это в прошлом. Впереди меня ждало покрытое завесой тайны будущее. А пока я была свободна.

Как лист, который всё ещё не опал со стоящего у входа в парк дерева, хотя мог. Свободная и... сильная? Молодец, Майя, докатилась до антропоморфизма.

Вдалеке замаячил знакомый силуэт. Я сощурилась, пытаясь понять, не обозналась ли. Но нет, это точно был он. Сердцебиение ускорилось.

Прежде чем я решила, стоит ли подойти и поздороваться, Никита заметил меня и улыбнулся.

– Ну привет, – сказал он. – Всё ещё любишь дождь?

– Дождь – не люди. Разлюбить нельзя.

Он печально улыбнулся. Наверное, я его задела. Впрочем, мы никогда друг друга по-настоящему не любили, так что обижаться было не на что. Прокашлявшись, я решила перевести тему:

– А ты вроде дождь никогда не любил, так какими судьбами?

Никита пожал плечами и отвернулся. Казалось, решал, стоит ли со мной откровенничать.

– Решил, наконец, понять, что ты чувствуешь, когда гуляешь под ним.

Я пристально всмотрелась в его лицо, примечая признаки насмешки или заигрывания. Но их не было. Лицо Никиты было расслабленным, голос – спокойным. В глазах явственно читалась грусть. Меня переполняли странные, противоречивые эмоции: волнение, немного неприязни как осадок после старых обид и трепет. Он не врал. Неужели и правда решил пересмотреть своё отношение ко мне?

– Ради чего? – тон остался неизменным, и я была этому чертовски рада.

Никита пожал плечами.

– Ты не хотела в прошлый раз говорить о нас. Что-то изменилось?

Скользнула взглядом по растрёпанным волосам. Он будто никогда в своей жизни не причёсывался, и мне это нравилось. Нравилось делать это самой, перебирать пряди, гладить Никиту по голове. Сейчас эти волосы, эти глаза – весь человек! – были для меня чужими. Нет, не то чтобы я раньше чувствовала с Никитой какое-то особое душевное родство, просто тогда я его хотя бы знала. Даже за короткое время разлуки человек может утратить то, что ты в нём видел изначально. Я не знала, изменилась ли жизнь Никиты за это время, но казалось, что да, потому что стал он каким-то иным, сентиментальным. А может, я этого просто не замечала в нём раньше. От этих мыслей стало грустно, и я отвернулась в сторону одиноко стоящей у противоположной стороны ограды беседки. Мощные капли били о погнутую старую железную крышу, грозясь таким напором переломить, но она стойко отражала их удары. Вода фонтаном разлеталась во все стороны.

– Это меня волнует. Я не люблю, когда остаюсь с человеком в натянутых отношениях, – и как бы предотвращая возможные замечания со стороны Никиты, добавила, оправдываясь: – но сама ничего не делаю, чтобы они такими не были.

– Мне тоже это не нравится, – последнюю фразу Никита не прокомментировал: был согласен. – Хочешь верь, хочешь – нет, но мне правда было больно, – подняв глаза на фонарь, он усмехнулся: – Забавно! Здесь мы и расстались тогда.

Да... жизнь будто насмехалась надо мной.

– Прости.

Никита удивился.

– За что?

– Сам знаешь. Ничего толком не объяснила тогда. Нужно было просто поговорить. Так или иначе, итог был бы один – мы бы расстались. Но не было бы этого сраного многоточия.

Он молча кивнул.

– У нас были хорошие отношения, если так посмотреть. Но я чувствовала себя не в своей тарелке. Тебя было одновременно много и мало. Я не верила тебе.

Нечёткие брови слились в одну линию.

– Почему? Разве я сделал то-то не так?

– Ты много говорил, но тебя в это время рядом никогда не было. Я в том смысле, что ты мог сказать «Дороже тебя у меня никого нет», а потом пройти мимо меня в столовой или оставить сообщение непрочитанным на двое суток... Нет, не объясняй. Дай я скажу. Я понимаю, ситуации могут быть разные, но я чувствовала себя одинокой. Ты потом прибегал, говорил: «Я так рад, что мы с тобой вместе», мы гуляли, говорили о всякой чепухе. И не было между нами ничего общего, ничего близкого. Я просто терялась в числе твоих друзей. Посмотри со стороны – не отличишь от них.

– Я никогда не чувствовал себя достойным тебя. Ты вся такая творческая натура, а я? Мне это жутко нравилось, вся эта загадка... Но я чувствовал себя каким-то недочеловеком рядом.

– Отчего? Разве я что-то говорила или делала?

– Нет. Не говорила и не делала. Ты не открывалась мне по-настоящему. Ты не доверяла мне, такому приземлённому?

– Вовсе нет! Я открывалась тебе так, как другим. Я не тот человек, который берёт и раскладывает перед тобой душу. Должно пройти много времени, чтобы я доверилась на все сто. Это не зависит от человека. Это моя... особенность.

– Девушка-загадка! – пшикнул он.

– Если бы ты смотрел на меня просто как на девушку, всё было бы иначе... Я не загадка, не тайна, не предмет, которым ты дорожишь. Я просто человек. Меня не нужно пытаться разгадать, нужно просто понять. Ты не понял.

– Чтобы понять, нужно о человеке хотя бы что-то знать.

– Ты так говоришь, будто я не рассказывала о себе ровным счётом ничего, была девочкой-тайной из подростковой книги, которая общалась загадками, а потом исчезла к середине сюжета, лишь дав намёк: «Найди меня!» Это какие-то твои влажные мечты? Я не такая. Я, может, просто скучная, поэтому мало рассказываю. А может у меня проблемы, которые нужно иметь смелость рассказать? Отсюда и подавленное настроение. М? Ты про него забыл упомянуть. Может, тебе правда было просто скучно с депрессивной мной? – сама не заметила, как голос стал более раздражённым.

Глаза Никиты в ответ на мои интонации менялись. Он сощурился и был, как мне казалось, зол на каждое моё слово.

– Нет, – спокойно, но твёрдо ответил он. – Мне было тяжело, потому что я не понимал причин. Я думал, проблема во мне, оттого и отдалялся. Если бы ты говорила...

– Если бы ты спрашивал! – в голосе прозвучало отчаяние.

Какое-то время мы просто смотрели друг на друга. Напряжённое лицо Никиты в этот момент казалось мне таким же красивым, как и год назад. Это строгое выражение однажды покорило меня, в нём будто читалась надёжность. Ох, мы были незрелыми, очень незрелыми!

– По классике жанра после такого люди страстно целуются, – усмехнулся он. Напряжение спало, но взамен ему пришло смущение, которого я давно не испытывала.

Желая скрыть его, улыбнулась:

– К сожалению или к счастью, но мы этого делать не будем.

– Прости, – сказал он уже серьёзно. – Я во многом был неправ.

– И ты меня прости. Мы оба молодцы, что поговорили. Хоть и поздно.

– Ты делала всё, чтобы этот разговор не состоялся.

– Так, не начинай! Мир? – как в детстве я протянула Никите мизинец.

Он улыбнулся.

– Мир.