10 ГЛАВА. Звёзды.

«Катастрофически мало чёрного!» – подумала я, избавляя коробку с масляными красками от пыли. Что бы ты ни писал, пускай даже самые жизнерадостные полотна, чёрный цвет заканчивается в первую очередь. Я люблю насыщенность, полноту оттенков и без чёрного не смыслю своей жизни. Это – основа всего.

Я не ответила коллоквиум. Анатомия – такой предмет, что как к нему ни готовься, всё равно всё не выучишь. Либо приходится зубрить и надеяться на свою память, либо учить намного заранее. Отработка будет в четверг, в шесть вечера.

Ничего страшного, я справлюсь с этим. Анатомия – не самое большое зло в этом мире, мне просто нужно как следует подготовиться. Это моя первая отработка в семестре.

Я поговорила с мамой, пожаловалась на учёбу, не приукрашивая действительность. Она меня поддержала. Мама никогда не давила, никогда не ругала за плохие оценки. «Отработаешь?» – «Отработаю». «Закроешь?» – «Закрою».

Купила себе горький шоколад и расположилась перед мольбертом. Старый холст пришлось отставить. Он меня перестал волновать, как раньше. Пропало страстное желание закончить работу. А избавляться было жалко, перекрывать в том числе. Пусть будет. Пусть смотрит осуждающе и напоминает о том, что я не довожу начатое до конца.

На новой картине будет Май. Тот самый в лунном свете. Ничего пошлого и излишне откровенного! Только красота внешняя и внутренняя. По крайней мере, я так задумываю. Как получится – не знаю.

Я не училась писать. Поэтому делаю что и как хочу. Выходит неплохо. Иногда мне кажется, что академизм бывает вреден. Да, без основ очень тяжело. Я на своей шкуре постоянно это ощущаю. Но, во-первых, чтобы создать нечто своё, тебе необходимо пробраться через болото подражания и изучения форм и цвета. Во-вторых, в творчестве не остаётся места для тебя, нет продыху от бесконечных правил!

Смотрю на работы некоторых людей и сразу вижу: а вот этот так и не нашёл свой путь, свой стиль, держится за академизм, как за мамину юбку. Не спорю, кто продирается сквозь тернии эталонов и приходит к собственному стилю, достаёт до звёзд. Сам зажигает их.

Я боюсь показаться высокомерной. Мне кажется, будто я говорю: «Я бьюсь через стену, дабы быстрее добраться до цели, а не иду долгим, но чистым путём, как вы, я круче». Я просто вижу, что к таким как я, самоучкам, держащиеся за юбку академизма относятся со снисхождением, с насмешкой: «Да что бы вы понимали в искусстве!» «Учите анатомию!» Анатомию...

Рядом с мольбертом на полу лежала распахнутая сумка с вещами, которые отправятся со мной домой на выходные. Боже, храни пятидневку!

Но я была бы куда счастливее, если бы мне было куда ехать. Нет, я еду домой, а затем к бабушке. То есть физическое место есть, а дома как такового нет.

Меня ждёт мама, по которой я безмерно скучаю. Где-то там далеко есть отец. Но всё так разбито, разобрано по кусочкам, что и смысл теряется. Система не сводится к сумме отдельных её частей. Семья не сводится к отдельным функциям матери и отца. По крайней мере, для человека, который привык к семейному единству.

Щёлкнул замок, зажёгся тёплый свет в коридоре. Катя с шумом раскрыла зонт и поставила у двери туалета.

– Плохая примета, – заметила я.

– Какая?

– Зонт раскрытый дома. Говорят, можно разгневать духов и навлечь на себя беду.

– Чушь какая! – отмахнулась Катя. – Он же сгниёт, если его не раскрыть. Если духи будут давать мне деньги на новые зонты, то – пожалуйста!

Я улыбнулась:

– Да я и сама не верю в это. Просто почему-то вспомнила. Где-то вычитала. Как день прошёл?

– Да как? – поставила сапоги в ряд с моими, выровняла их носы. – Забегалась. Я на работу решила устроиться. Брала документы, делала копии, фоткалась... Сколько суматохи лишней! И ни крошки во рту за весь день!

Катя остановилась у зеркала, взлохматила волосы, подмигнула своему отражению. Она адекватно относилась к своей внешности. Казалось бы, такое простое умение! Но такое редкое. Удивительно.

Послышался шум воды: Катя мыла руки после улицы. Не выходя из ванной, она прокричала:

– Как анатомия?

– На практике лучше, чем в теории.

Длинная джинсовая юбка с разрезом издавала громкий звук хлопающей ткани при движении. Остановившись за моей спиной, Катя одобрительно сказала:

– Так ты снова пишешь! Да, на практике ничего себе анатомия. Красавчик. Только дохленький какой-то.

– Да в каком месте? Красивый торс.

Зелёные глаза из-под очков смотрели внимательно и проникновенно.

– Отправили на отработку?

– Да, – вздохнула я. – С этими нервами одни нервы. Там столько ядер, ветвей! Я в них совершенно запуталась.

Катя цокнула языком. Она прошла к окну, с треском задёрнула шторы. Когда тяжело на душе, за закрытыми шторами становится ещё невыносимее. Особенно ночью. Чёрное небо обволакивает своей тьмой, и тьма души не кажется такой уж непроглядно чёрной.

– Да кто на тебя будет смотреть? Не закрывай!

Катя закатила глаза:

– Я тебе эксгибиционистка, что ли? Сейчас переоденусь и открою. Не переживай из-за анатомии. Этот ваш Андрей Григорьевич просто в тебя влюбился по уши. Воспринимай отработку как приглашение на свидание. Вернее, – она рассмеялась, – не думай, что он к тебе плохо относится. Думай, что он видит, что ты можешь лучше.

– Он не видит, что я могу лучше. Он просто справедливо оценивает, а я дурочка. Не могу выучить элементарные вещи.

– В любом случае, ты уже начала учить. Тебе осталось просто всё как следует уложить в голове, – переодевшись, она снова остановилась напротив картины. – Кто это? Если Андрей Григорьевич, то можешь периодически заваливать у него коллки. Я осуждать не стану.

Кате нужно было написать анализ стихотворения Владимира Маяковского. Она притащила два библиотечных тома из собрания сочинений и, расположившись на кровати, листала одну из книг в поиске наиболее интересного произведения. Я сидела на табурете к ней спиной и выписывала общие черты лица Мая. Серый, синий, чёрный, белый. Очень мало чёрного!

– Про политику я не понимаю. Здесь ведь историю нужно знать! – простонала Катя.

– Да спиши ты из Интернета историю. Там точно должно быть. Прочитай пару источников, и сложится общая картина.

– Ага. Мне нужно написать ещё и своё мнение. Как, если этого мнения нет? Никакой политики! Ищем дальше.

Я была не сильна в поэзии, поэтому не могла подсказать. Было какое-то стихотворение, которое в школе брало меня за душу, но я его уже не помню. Если честно, из всех поэтов, что мы изучали, я лучше всего, помимо Пушкина и Лермонтова, помню Маяковского. Не его биографию, не его стихотворения, хотя какие-то смутные отголоски всё ещё слышатся. Я помню общее настроение. За провокацией, кричащими словами скрывалась тонкая ранимая душа. Много-много боли.

– Читай вслух, – попросила я.

Катя не умела читать выразительно, да и я не любила, когда во время чтения делались слишком яркие акценты. Так играл интонациями сам Владимир Владимирович при декламации своих произведений. Поэтому сейчас я получала, скорее, удовольствие. У Кати красивый голос. Низкий и сильный. Она бы хорошо пела, но отчего-то не поёт.

После ужина, во время которого я вновь практически не ела, Катя переместилась с книгой на окно. Поставила настольный светильник таким образом, чтобы свет попадал на книгу, и читала. Она сказала, что так куда романтичнее. Я уже не писала, лежала, завернувшись в плед, и продолжала слушать тихую неспешную речь. Периодически Катя ругалась на сложные слова и «лесенку», из-за которой чтение усложнялось.

– Не холодно? – перебила я. – Почки заморозишь.

– А? Нет, здесь же батарея. Топить начали.

– Рано в этом году.

– Лучше рано, чем поздно. Когда холодно, мне снится, что я замурована в огромном леднике. Кричу, но никто не приходит, чтобы вытащить меня.

– Мне в последнее время очень красочные сны снятся, – призналась я. – Там буквально целый мир! Целое королевство со своими обитателями.

Катя, заинтересовавшись, отложила книгу и прислонилась лбом к стеклу. Её отражение смотрело в черноту вечера. В окно стучались редкие запоздавшие капли дождя, накопившиеся на карнизе. Небо расчистилось, явив миру россыпь звёзд.

– Ну а принц там есть?

Ещё какой...

– Да, есть принц. Достаточно... необычный. Непонятный. Вроде жестокий, а вроде даже справедливый. Есть ещё лекарь. Это его портрет я пишу. Очень хороший, добрый. Мы с ним на речку во сне ходили.

– Ну а подробнее, – Катя хихикнула, играя бровями.

Снова стало неловко. Ну что за сны? По таким сюжетам ведь выходит невесть что.

– Никаких подробностей. Во сне мы друзья. И мне не снилось больше того, что я изобразила.

– Скукота, – протянула Катя. – Вернее, интересно, что сон красочный, но было бы ещё интереснее, будь там хоть капля романтики. С принцем тем странным хоть что-то намечалось?

Не дай боже! И без того полно неопределённости в жизни. Несмотря на то, что мы с ним вроде как связаны судьбой, такой связи лучше избежать.

Думаю об этом, а на самом деле до жути интересно, кто же он такой. Что у него внутри? Что за мысли? Что за страхи? Какие мотивы им движут? Иногда рождается какой-то странный порыв понять мятежную, страдающую душу. Понять, принять и успокоить. Стать её спасательным кругом, исцелением. Отчего?

Описала королевский дворец и путь до него. Катю посмешило наличие в таком красочном месте троллейбуса.

– И тут эта дрянь! – сквозь смех сказала она. – Вот смотрю на троллейбусы и гадаю, какого они года производства. Видно же, что прошлого века некоторые. Так мне кажется, пройдёт ещё десятка два-три лет, и мы будем видеть всё те же троллейбусы. Калека, а не транспорт, ей-богу.

А я этот транспорт люблю.

Когда я дошла до описания королевской семьи, Катя не удержалась от замечания:

– И во сне у тебя художники есть. Мне кажется, если существует загробная жизнь, там ты тоже будешь рисовать.

Я пожала плечами:

– Надеюсь. И не смейся! Это правда очень важно для меня. Я живу, когда творю.

На радостное лицо Кати будто нашли тучи.

– Я так говорила пару лет назад, когда хотела книгу написать. Помнишь, я тебе даже отрывки какие-то давала прочесть?

Да, хорошие отрывки. Конечно же, я их помню. Катя умеет писать, в её текстах есть душа.

– Но каждый раз, когда я с радостью читала очередной удачный отрывок, я думала...

– ... для кого? – рискнула предположить я. Эта мысль была мне знакома.

Катя кивнула.

– Кому оно надо, кроме меня? Если этим я не буду зарабатывать на жизнь, что дальше? Зачем оно нужно? Поэтому я и не пишу. Мало кто поймёт, мало кто оценит. Я это давно поняла, когда ещё пыталась выкладывать работы. Я же фанфики писала, помнишь? Так вот, выкладываешь ты своё сокровенное на суд людской, и хорошо, если тебя закидают помидорами. Тишина – самое отвратительное.

И тишина повисла между нами. Тик-так, тик-так. Часы становятся ещё громче, когда обращаешь на них внимание.

– Может, это просто означает, что ещё не время. Должен существовать хоть один человек во всём мире, который тебя поймёт!.. – Катя не смотрела на меня, молча обводила указательным пальцем позолоченные инициалы «В. В.» С языка само сорвалось: – Ведь если звёзды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно?

Катя вздохнула:

– Значит – это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда...

Катя выбрала стихотворение «Послушайте!» Это было то самое стихотворение, которое когда-то тронуло меня.