Глава 1. Я кусаю руку с едой

12 ноября, среда

Казалось бы, выпил всего бутылку, а как шатает! Наверное, этого оказалось слишком много для моего неподготовленного растущего организма, но это того стоило.

Сегодня мне обломилось затащить целоваться в школьную кладовку саму Таню Калашникову. И сказать по правде, не такая уж она классная. Я понял это на второй минуте поцелуя, когда эта дура восторженно пропищала: "А у тебя ведь есть машина? Покатаешь меня?"

Нету у меня машины! Мне всего семнадцать! О какой машине может идти речь? Хоть я и умею водить, это не значит, что для нашей семьи сделают исключение и дадут сесть за руль несовершеннолетнему. Хотя, если отец постарался бы... Но он ни за что не нарушит свои принципы. Они у него такие же благородные, как породистый спаниель. А вот у Калашниковой они таковы: у тебя есть деньги? – ты крут, я буду с тобой мутить.

Нет, конечно, кроме денег, у меня есть и много чего другого, чем заинтересуется любая нормальная девушка, но когда меня прямо спрашивают о деньгах и тачках, я теряю интерес.

Не ответив на Танькин вопрос, я ретировался и спрятался в самом темном углу школьного спортзала, где были составлены рядком стулья, чтобы ребята могли отдохнуть после беспорядочных телодвижений, которые они по ошибке называли танцем. Там меня Таня не нашла, а я смог продолжать потихоньку отлучаться в туалет, где мы с пацанами заранее припрятали большой тетрапак из-под сока и налили туда, разумеется, не сок. Вторая такая заначка хранилась на улице под третьей елкой справа. За время дискотеки я выучил это наизусть и мог доковылять до тетрапака с завязанными глазами. Учителя нас не запалили, в отличие от пары девок, Даши и Марины, которые уговорили нашего главного поставщика Леху и по совместительству – моего лучшего друга, чтобы тот с ними поделился. В общем, Леха променял литр нашего добра на два танца с десятиклассницами, в чем я никак не могу его винить.

До остановки я шел изрядно покачиваясь и улыбаясь, как полный идиот. Кажется, я уже упоминал о реакции молодого растущего организма? Так вот, организм Лехи почему-то реагировал иначе. Друг был абсолютно серьезен и даже угрюм. Пару раз он бормотал про себя стихи Есенина, но я решил, что это пройдет, и скоро ко мне вернется мой веселый и вечно неунывающий Леха.

Вместе мы доплелись до автобусной остановки и ввалились в автобус. Старушка, задремавшая на переднем сидении, испуганно вздрогнула. Леха невозмутимо прошествовал к свободным местам и уселся у окна. Когда автобус тронулся, я чуть не загремел костями по проходу и схватился за поручень. Старушка снова вздрогнула, а я лучезарно ей улыбнулся и устроился на сидении рядом с Лехой.

– Ты посмотри, они же пьяные в стельку! – ахнула тетка на сидении сзади.

– Угу. Напьются, а потом творят беспредел! – вторила ей другая. – Не то, что мы в молодости.

– И не говори! Раньше такого не было! Всех пьяниц отправляли в вытрезвитель, да и молодежь не была такой распущенной. Это все Интернет...

Дальше я не слушал. Но на счет Интернета я с тетками соглашусь. Правда, разве это помешает мне продолжать зависать в мировой паутине и успешно деградировать?

Автобус мерно покачивался, и Леха безмятежно задремал на моем плече. До его дома мы доехали без приключений, хотя для нас это редкость. После того, как я разбудил друга и сообщил ему, что это его остановка и пора бай-бай в своей постельке, Елкин удивленно мотнул головой, отсалютовал и был таков.

Напоследок он крикнул:

– Не усни, чувак!

Я послушно кивнул и поехал дальше до конечной.

Дом, милый дом находился на улице "богатеньких", как ее называл Леха. Лично мне пофиг, где он располагается, главное – доплестись до кровати, не попавшись на глаза предкам, и завалиться спать. Об уроках можно не беспокоиться, все равно можно у кого-нибудь списать.

Чтоб ты знал, дорогой дневник, я не всегда был таким. Еще какие-то четыре года назад я был примерным ребенком, делал домашку, чистил на ночь зубы и смотрел "Универ" только тогда, когда дома не было родителей. Но в один прекрасный день папа купил вторую компанию. Конечно же у занятого бизнесмена не было времени на сына, а теперь его стало не хватать и у мамы, потому что она часто ездила в эту вторую компанию и улаживала дела как талантливый экономист. Я был предоставлен сам себе.

Промучившись так год, родители все же продали вторую компанию. Они успели много получить с нее за это время, но и кое-что потеряли – меня, например. За год я научился обходиться своими силами, начал бегать за девчонками, носить клетчатую рубашку вместо положенной белой и перестал делать домашку. Это было не проблемой, потому что стоило состроить глазки любой девчонке, у которой была готовая домашняя работа, и я превращался в отличника, пусть и не у доски. Но девчонки еще и научились искусно подсказывать, так что на тройки я вытягивал все предметы, кроме физ-ры. Там всегда стояла твердая пятерка.

Думаю, дневничок, любой поймет, к чему я веду. Да, я просто неотразим: темная непослушная шевелюра, выразительные брови, голубые глаза, тело атлета и так далее. Мне нравится смотреть, как все особи женского пола провожают меня таким взглядом, будто я вкусный пончик, а они только что слезли с ужасно жесткой диеты, где едят только салат. Вообще-то, не самая приятная перспектива оказаться в женском обществе в роли пончика. Однажды одна особо смелая решила споткнуться и упасть мне на руки, чтобы таким образом познакомиться, но я быстро понял, в чем дело, отскочил в сторону и успел поставить вместо себя Леху. Смелая дама была разочарована, а другие девчонки с ухмылками глядели на всю эту сцену. Лично мне нет дела до их конфликтов и змеиного шипения за спиной у подружек.

Но я отвлекся.

Итак, я стал хулиганом. Леха, которого я знаю с пятого класса, всеми силами пытался сдвинуть меня с неверного пути, но потом сдался и сам ступил на скользкую дорожку, а потом как-то прямо втянулся. Вместе мы устраивали вечеринки, пока мои предки были на даче (не стану описывать здесь это гигантское строение), первый раз попробовали спиртное и раскурили каждый свою сигарету. Откашлявшись, мы решили, что сейчас в моде не курение, а спортивное тело и ЗОЖ.

Скажу прямо: Лехе до моих любовных похождений далеко. Да он и не старается. Говорит, что ищет ту самую. Только я не понимаю, зачем она нужна, если есть много вот этих. А вообще девчонки сами виноваты, нужно быть поскромнее. Но не мне жаловаться.

Когда родители поняли, что ничего путного из меня не получится, и это уже никак не исправить, они постарались наладить все проблемы со школьной программой и наняли репетиторов. Репетиторы бежали из нашей уютной пятикомнатной квартирки, жалобно поскуливая. Я поднял бунт, устраивал голодовку, совсем перестал посещать школу. После этого предки не решались пытаться меня воспитывать. Отец перестал мною интересоваться, впрочем, как было всегда. А мама уговорила меня нормально учиться в обмен на то, что раз в неделю я буду получать приличные карманные деньги. Бунт был подавлен.

Теперь, наверное, стоит вернуться к главной линии моего повествования.

Все еще пошатываясь, я стоял у подъезда, дожидаясь, когда кто-нибудь выйдет из дома. Свой ключ от домофона я посеял под третьей елкой справа. Спустя полчаса я отчаялся попасть домой. Но вдруг домофон загудел, дверь открылась. На улицу вышел наш сосед снизу со своим чау-чау. Собака гавкнула и секундой спустя ее челюсти сошлись где-то в опасной близости от моей задницы. Но я уже мчался вперед и через пять минут без помощи лифта оказался на четвертом этаже. Я поднимался так долго, потому что меня мотыляло из стороны в сторону, а на пятом лестничном пролете я едва не сосчитал зубами ступеньки.

Остановившись у двери, я рассеянно провел руками по всем карманам, что у меня имелись в осенней куртке и джинсах. Вот они, мои ключики! Почему же этот вредный кругляшок от домофона соизволил отцепиться от общей связки, а не остался вместе со своими не столь продвинутыми собратьями-ключами? Пока я ругал все домофоны мира, длинный ключ открывал своей замысловатой резьбой толстую железную дверь. Три оборота влево. Готово. Я аккуратно повернул ручку и медленно открыл дверь. Та пожалела бедного хулигана и не скрипнула, даже когда я неловко ее закрывал и поворачивал защелку.

О том, чтобы раздеваться и искать в темноте вешалку не могло быть и речи. Я лишь снял ботинки и, едва не опрокинув стул, который почему-то стоял посреди прихожей, засеменил в сторону своей комнаты.

В эту секунду загорелся яркий свет, застукав меня посреди коридора с ботинками в руках, в куртке, пошатывающимся от выпитого алкоголя и с дурацкой улыбкой на лице. Я закрыл глаза, чтобы казаться незаметнее. Как же я мог забыть об автоматических датчиках включения света у нас в коридоре!

– И куда это ты собрался? – спросил папа. Я его не видел, потому что все еще щурился не столько от яркого света, сколько от страха.

– Я... я...

– Ты, ты.

– Ну, я...

– Дискотека закончилась?

– Да! Уже! Я вот, не хотел вас будить...

– И поэтому ты решил прихватить с собой в комнату ботинки и куртку?

– Да.

– Ну надо же! Карина, посмотри, какой заботливый у нас сын!

– Тош, ну не надо! – ласково произнесла мама.

– Еще как надо! – прогремел отец. – Ветров младший! Ты хоть понимаешь, что делаешь? А ну, отвечай!

На его раскрасневшемся от возмущения лице посверкивали голубые, как у меня, глаза. Несмотря на то, что мы с отцом очень похожи внешне, у меня никогда не бывает такого злобного взгляда. И характеры у нас тоже разные: он прагматичный реалист, а мне достались многие мамины привычки, ее художественный взгляд на мир и безумное упрямство, которым и она, и я очень гордимся.

– В данный момент я стою посреди коридора, – съязвил я, опуская ботинки на пол.

– Нет, ну ты посмотри на него! Он еще и паясничает! Отвечай, где ты был?

– На дискотеке.

– А что ты там делал?

– Не поверите: танцевал.

– С бутылкой в руках? Или ты уже не брезгуешь с дружками в кустах сидеть?

– Антон! – возмутилась мама. Жаль, что я не могу так грозно рявкнуть на него, как это делает она.

– Ну неужели я не прав?! – закричал отец. – Ты сама видишь, что он вытворяет! Не стесняется приходить домой пьяным, врет, хамит! Мой сын не должен себя так вести!

– Так найди себе другого сына! – прорычал я.

В глазах отца полыхнул огонь.

– Что ты сказал?!

– Прекратите оба! – закричала мама. – Как вы можете друг другу такое говорить?! Вы ведь родные люди!

– Тогда где был он все эти семнадцать лет? – Меня уже было не остановить. Наружу потоком слов вылилась вся накопившаяся обида. Я повернулся к отцу, который замер подобно статуи на пороге спальни. – Тебе же было наплевать на меня! Почему сейчас ты вдруг решил воспитывать своего непутевого сыночка?

– Никита! – предупредительно окликнула мама. Но я не обращал внимания.

– Ну! Чего молчишь, папочка? Стыдно стало? За себя или за меня? Ну извини, что я не такой, как тебе надо. Ты же привык, что все делают то, что ты им прикажешь. Ты ведь у нас босс. Что ты теперь сделаешь? Премии меня лишишь? Так вот не все тебе подчиняются! Я...

В следующую секунду меня повело в сторону от звонкой пощечины. Вот и весь мой пыл потух так же быстро, как разгорелось мое маленькое восстание. Левую щеку жгло. Наверное, там остались и следы от пальцев.

– Ты что?! – ахнула мама, подбегая ко мне и протягивая руки. Ее пальцы тянули меня за куртку. Она была почти на голову ниже и ей приходилось вставать на цыпочки, чтобы рассмотреть мое лицо. – Он ведь... Он ведь не нарочно! Он ведь пьяный, Антон! Зачем же ты так?

Отец замер посреди коридора так же, как и я. На его лице ничего не изменилось. Он все еще пытался прожечь дырку во мне лазерным взглядом и не проявлял ни капли сожаления. Что и следовало ожидать. Иногда мне вообще казалось, что он не способен на нормальные человеческие чувства. Как теперь выяснилось – способен: на гнев и ярость. Я всегда жалел его подчиненных. Наверное, им несладко приходится.

Я выпрямился и с вызовом посмотрел на отца. Пусть знает, что мою волю сломить невозможно.

– Я ничего другого и не ожидал, – пожал я плечами.

– Ты ничего другого и не заслужил, – холодно произнес он.

– Подождите! – не оставляла попыток помирить нас мама. – Давайте сядем на диване в гостиной и все обсудим! Я уверена, что все наши проблемы решаемы!

– Нет, Карина, – отец покачал головой, – Я не хочу ничего обсуждать. Пусть идет в свою комнату и проспится. Утром поговорим.

– Не поговорим! – оскалился я. – Я не хочу с тобой ничего обсуждать!

– Это не тебе решать. Иди в свою комнату.

Я не двинулся с места. Всем своим видом я выказывал полное неповиновение отцовской воле.

– Пожалуйста, Никит. Иди поспи, – сказала мама, поглаживая мою куртку, – Я тебя прошу. Не надо опять устраивать сцену.

Оградительные сооружения рухнули, и я повиновался. Ее нежному голосу и добрым глазам было невозможно отказать.

Так и оставив ботинки стоять в коридоре, я направился в свои апартаменты. Войдя в комнату, я не глядя бросил куртку на пол, стянул джинсы и рубашку и завалился спать. Несмотря на взбудораженное сознание, сон сморил меня сразу. Как под действием снотворного, я провалился в забытье, думая, что завтра соберу вещи и уеду к Лехе.

13 ноября, четверг

Идея переезда к Елкину не оставляла меня все утро, выдавшееся на редкость тяжелым. Голова просто раскалывалась. И я оказался прав: на щеке все-таки остался едва заметный след. Глядя на это, хотелось и вовсе уехать в другой город, а не просто к Лехе. Останавливало только то, что мама будет с ума сходить, а расстраивать ее я не собирался.

Чтоб ты знал, дневник, такая сцена в нашем доме далеко не первая. Однажды родители заявились посреди очередной моей вечеринки и впервые застукали в компании не совсем трезвых подростков. Тогда даже мама назвала меня оболтусом и самолично выставила за дверь всех моих приятелей. За что я про себя отблагодарил ее – эти ребята опустошили почти весь наш холодильник и мои личные запасы спиртного, которое довольно сложно достать, когда тебе пятнадцать лет.

Второй яркий пример: вызов к директору школы моего отца из-за того, что я сломал школьную парту, а перед этим прошелся отборной руганью по учительскому самолюбию. Папа заплатил за парту и, вероятно, положил на лапу директору, а после, во время наших редких встреч за ужином даже со мной не разговаривал. Но я был прав. Есть учителя, как учителя: строгие, добрые, справедливые. А эта оказалась подлой. И еще какой!

На тот момент в школе мало кто знал, что мой отец, Антон Сергеевич Ветров – владелец крупной компании. И училка отрывалась по полной. Поняв, что я особо не учу уроки и списываю домашку у прекрасного пола, она стала каждый урок вытаскивать меня к доске, напоминая мне и всему классу о том, какой я непроходимый тупица, раз не знаю наизусть всю таблицу синусов-косинусов и формулы, которые даже отличники помнят не всегда. И ладно бы просто ругала, но нет, она хотела унизить, втоптать в грязь. Мне оставалось только ругаться про себя, склонив голову и иногда пытаться возразить.

В очередной раз на уроке Горгона, как мы за глаза называли эту стерву, решила высмеять мои способности к решению задач с трапециями.

– Так, к доске выходит Ветров, – гаркнула она, хлопнув по столу классным журналом. – Если на этот раз ты хотя бы додумаешься, как начертить трапецию и записать условия задачи, то я тебе двойку ставить не буду.

Это было очень мило с ее стороны и, скорее всего, являлось подлой ложью. Я послушно выперся к доске, лихорадочно перебирая в голове все знакомые мне формулы и правила. Трапецию-то я начертил, а дальше впал в ступор, от чего у Горгоны начался полный экстаз.

– Давай, посмотри на эти свои каракули и пошевели мозгами.

– Ну, – протянул я, надеясь, что если напишу в решении хоть что-то, то Горгона просто психанет, сделает все сама и отправит меня за парту, – здесь острый угол...

– И что? – хмыкнула училка.

– А здесь прямой, а значит...

Я хотел сказать, что трапеция неравнобедренная, но медуза не дала мне шанса.

– Да что ты?! – она подскочила, схватила мел и стала шкрябать им по доске, вычерчивая там какие-то цифры и буквы. Я уже не смотрел на доску, а поглядывал на своих одноклассников, встречая на себе их сочувствующие взгляды. Горгона дочертила решение задачи и пригвоздила меня к полу своим убийственным взглядом. Именно из-за этого взгляда и вечно растрепанных волос она и получила это прозвище.

– Ты все понял? – проскрежетала зубами училка.

Я кивнул.

– Тогда объясни, как я узнала площадь! И не вздумай мямлить про острые и прямые углы!

Растерявшись, я глянул на доску. Надо сказать, что почерк у Горгоны прескверный, хоть она и делала всем (и в особенности, мне) замечания, утверждая, что мы пишем, как курица лапой. Ничего из накарябанных ее рукой с ярко-фиолетовым маникюром слов и цифр я не разобрал.

И Горгону понесло:

– Ты ничего не понимаешь? Опять? Ты вообще соображаешь, что не сдашь экзамены ни в девятом, ни в одиннадцатом классе? – мел вылетел из ее рук подобно пуле и разбился у моих ног. – Ты думаешь, что самый умный и знаешь, как жизнь устроена? Сказать, что тебя ждет? Наркомания и алкоголизм, потому что ты больше ни на что не будешь способен! Станешь наркоманом и будешь валяться где-нибудь под забором! И там тебе самое место, так же, как и тебе подобным!

Она не орала, но каждое ее слово, сказанное противным, похожим на скрежет по металлу, голосом так врезалось в мозг и разъедало нервы, что внутри закипала ужасная злость, готовая в любую секунду прорваться наружу. Хотелось бросить в нее мелом или тряпкой, забрать сумку и уйти с урока и из школы. Леха, сидевший за второй партой, прямо за той, куда меня одного посадила Горгона, чтобы не забыть о регулярном вызове к доске на допрос, удивленно открыл рот и пытался окликнуть медузу, чтобы хоть как-то ее успокоить.

– Зинаида Степановна! Зинаи...

– Закрой рот, Елкин, а то к директору пойдешь!

Леха заткнулся и полными ужаса глазами посмотрел на меня.

Горгона все продолжала:

– Вот так и вырастают ничтожества, которые ни на что не способны, кроме как пить и курить!

– Я не курю! – возразил я, но не очень уверенно.

– Что ты врешь? Не курит он, посмотрите! У тебя на лице все написано!

Не представляю, что там у меня на лице было написано, но училка явно тронулась. Я набрал побольше воздуха и, попытавшись успокоиться, чтобы от гнева не дрожали руки, посмотрел в глаза Горгоне, что было слишком рискованно, ведь в руках у меня не было ни щита, ни зеркала.

– Заткните свою пасть, Зинаида Степановна! – (Все ахнули). – Вы не имеете права так со мной разговаривать!

Ответом мне стал очень болезненный подзатыльник. Ну, я по крайней мере, рискнул. Весь класс замер с восторженными лицами: все они хотели хоть раз сказать ей что-то подобное, потому что эта женщина не просто издевалась над нами своими постоянными тестами и проверочными, закатывала скандалы, писала докладные, доводила до слез девчонок и даже пару раз парней, она еще и занижала оценки, задавала тонну домашки, а потом утверждала, что не будет проверять то, что мы якобы все списали с ГДЗ или друг у друга. В итоге мы однажды просто отказались делать домашку, после чего получили каждый по две двойки в журнал. Ей по непонятной причине все сходило с рук. Что странно, мы были единственным классом, к которому она так относилась. От чего медуза нас так невзлюбила, было неясно.

И вот теперь, когда я рявкнул на нее так дерзко и грозно, класс тихо праздновал, направив в мою сторону благодарные взгляды.

– Ты, щенок! Если ты сейчас же не извинишься, я устрою тебе такую сладкую жизнь, что тебе все, что сейчас творится, шуточками покажется! Как ты смеешь?! Извиняйся, придурок! Ну! Я сказала – извиняйся!

– Не буду!

Я изогнул губы в ухмылке, вздернул бровь и гордо выпрямил спину.

– Тогда пошел вон! – ее голос прозвучал подобно громовому раскату, а наманикюренный ноготь указал на дверь.

Я максимально спокойно подошел к своей парте и стал неторопливо собирать вещи. Леха приподнялся на стуле и потянулся за своей сумкой, собираясь уйти со мной. Я покачал головой и прошептал: "Не надо". Я знал, что этим все не закончится, училка предпримет что-то еще. И я не ошибся.

– Пойдешь к директору! – рычала она за моей спиной. – А я напишу на тебя докладную. Таких как ты надо сажать в колонию для малолетних или отправлять в специальные школы. Впрочем, яблоко от яблони недалеко падает. Наверняка за тобой даже не следят, как положено. Твоим матери и отцу должно быть стыдно за тебя. Но что делать, если родители – дебилы. Тут только...

Я не дал ей договорить.

Парта с грохотом перевернулась, долбанувшись об стул и едва не завалив и Лехину парту тоже. Железные ножки подогнулись и сломались (из чего их только делают?), а спинка стула громко рухнула на пол, как и доска от парты. Еще не собранные мною тетради оказались под завалом, но мне уже было на них наплевать.

– Никто! – рявкнул я, поворачиваясь к Горгоне. – Никто не смеет оскорблять моих родителей! Тем более такая, как ты – идиотка с самомнением размером с твою жирную задницу! Сама иди к своему директору! – Я взял с подставки мел и швырнул ей под ноги, наслаждаясь тем, как он разбивается, а маленькие белые кусочки отскакивают на ее туфли. – Говори, что хочешь, но весь класс подтвердит, что я прав. А когда тебя уволят с работы, встретимся под забором!

Я схватил сумку и направился к двери. Перед тем, как громко хлопнуть ею, я добавил:

– До свидания!

Я шел по коридору и часто дышал, от злости сжимая ладони в кулаки. Руки тряслись, голова шла кругом. Неужели я это сделал? Неужели дал ей отпор?

Леха нагнал меня у раздевалки и сказал, что, когда дверь за мной закрылась, Горгона приказала всем оставаться на своих местах, а сама поскакала к директору. Друг быстро скидал в рюкзак вещи, выдрал из-под завала пару моих тетрадей и побежал за мной.

– Ты герой! – похвалил он, хлопая меня по плечу. – Теперь ей мало не покажется!

– Эта дура из любой ситуации выкрутится, – вздохнул я, просовывая ногу в зимний ботинок.

– Что правда, то правда... Но ты не парься; директриса – баба умная, не поведется на ее россказни.

– Очень в этом сомневаюсь.

– М-да... О! Смотри: наши! – воскликнул Леха. – Народ, вас чего, отпустили?

– У Горгоны истерика, она сейчас у директора, – ответила ему Ася, входя в раздевалку и швыряя рюкзак на пол. Потом она повернулась ко мне, сверкая подведенными стрелками глазами. – Наверное, уже твоим родителям позвонили.

– Да пошли они! – отмахнулся я, надевая куртку.

– Никит!

В раздевалку вбежал Сеня – наш классный раздолбай, которому доставалось от медузы почти так же, как и мне.

– Ты крут, чувак! – мы пожали друг другу руки, и Сеня продолжил выражать свое восхищение: – Так ей и надо! А как ты сказал "встретимся под забором"! Шикарно!

– Ты герой! – ко мне подлетела самая высокая девчонка в школе Нинка и стиснула в удушающем захвате, который она называла обнимашками. – Держи медаль!

Она сунула мне под нос шоколадную конфету "Гулливер", а я расплылся в довольной улыбке.

Вдруг Сеня принялся хлопать в ладоши, и через несколько секунд раздевалка сотрясалась от аплодисментов двадцати трех девятиклассников. А двадцать четвертый стоял с красным лицом и дурацкой улыбкой, даже не думая о том, что ждет его дома.

А дома меня ждал скандал. Папе пришлось уехать с работы, чтобы заплатить за парту и извиниться перед директрисой. Меня не выгнали из школы, но разъяренный отец посадил меня под домашний арест на месяц: нельзя было никуда ходить после школы, кроме факультативных занятий. А еще мне наняли репетитора по математике, что расстроило меня даже больше, чем домашний арест. Мои оправдания он слушать не желал, и я смирился.

Но на следующий день все изменилось.

Кто-то из наших снял видео моего скандала с Горгоной, и директриса узнала все подробности, которые Зинаида Степановна "упустила", рассказывая о моем вопиющем проступке. В итоге математичку уволили после полугода ее работы в нашей школе. Но отец не отменил домашнего ареста и даже репетитора и продолжал воротить от меня нос, будто я опроверг все его надежды, хотя, наверное, так и было.

В общем, ссоры у нас были постоянные. Мама не знала, как нас помирить, поэтому мы с папой старались как можно реже встречаться друг с другом.

Я вздохнул и стал одеваться. Надо сказать, что куртку я в комнате не обнаружил, как и джинсы с рубашкой. Наверное, пока я давал храпака, мама унесла все это в стирку. Раньше это сделала бы уборщица, но с момента, когда мама решила большую часть времени проводить дома, лишь иногда отлучаясь в компанию или к подругам, уборщицу уволили, и за домашним уютом стала ревностно следить сама мама.

Я взглянул на светящийся экран своего мобильника. Еще только восемь утра. К девяти я успею в школу. Отглаженная рубашка и еще одни джинсы обнаружились на вешалке в шкафу. Я быстро надел их вместе с белой майкой и парой носков и сжал руками голову. Срочно нужна таблетка обезболивающего, иначе такими темпами я вскоре рехнусь.

Мысль о том, что за завтраком я могу столкнуться с отцом, наводила на меня ужас. А если он опять примется читать нотации? В таком случае я без предупреждения выпрыгну в окно. Ничего, у нас там растет высоченное дерево, как-нибудь поймаюсь за ветку и слезу вниз. А если что-нибудь и сломаю, то это станет предкам уроком.

Чтобы отсрочить опасный момент, я уселся за стол и стал размышлять, когда и как я могу свалить к Елкину, чтобы не палиться при отце и не перепугать маму. Единственный вариант – сразу после школы и оставить маме голосовое сообщение или записку. А с Лехой проблем не будет; его маман настолько привыкла к выкрутасам своего сына и частым моим у него ночевкам, что будет не против, если я недельку подрыхну у них на раскладушке. Тогда надо будет забежать после школы за вещами. Вчера утром мама вроде упоминала, что сегодня встречается с подругой. Мне повезло.

Я вышел из своей скучной серой комнаты, в которой вроде бы было все, что душе угодно: плазма на стене, широкий компьютерный стол, ноутбук, большая удобная кровать, здоровенный шкаф и неплохой вид из окна. Но я никогда не чувствовал там уюта. Всюду был холодный минимализм. Ни одного плаката, рамки с фотографией, картины или даже крохотного кактуса на подоконнике. И мне не хотелось ничего менять. Просто здесь было место, где я сплю и зависаю в Интернете, а остальное свое время я проводил на улице, в школе или у друзей.

Голоса матери и отца доносились из кухни. Несколько минут я боролся с собой не в силах войти туда. Что произойдет, если папе придет в голову снова на меня орать? Я ведь не выдержу и сорвусь, начну возмущаться, со скандалом соберу вещи и, после двухчасового заключения в собственной комнате, сбегу из дома через окно.

Прокрутив в голове устрашающий сценарий разговора с предками, я потерял аппетит. Можно потерпеть с едой до школьной столовки. Захватив в спальне сумку с книгами, я тихо засеменил по коридору, запоздало вспомнив о головной боли. Ничего, звякну Лехе – он захватит анальгин.

– Никита! – раздался из кухни мамин голос. – Ты что, не будешь завтракать?

– Эээ... нет, – промямлил я, напяливая куртку и засовывая ноги в ботинки, стараясь делать все быстрее, чтобы успеть выскользнуть в подъезд до того, как что-нибудь скажет отец.

– А ну иди сюда! – позвал он суровым тоном.

Не успел.

– Чего?

Я выглянул из-за косяка и уставился на предков. Мама сидела за столом, ее длинные темные волосы были уложены идеальными волнами, а изящная рука с длинными музыкальными пальцами помешивала сахар в чашке, должно быть, уже несколько минут. Отец стоял за ее спиной, скрестив руки на груди и из-под бровей поглядывая на меня. Мне его взгляд не понравился.

– Ничего не хочешь сказать? – поинтересовался он.

– Пока. Мне в школу пора.

– И все? Больше ничего?

– А что еще? – Я закатил глаза.

– Не хочешь извиниться?

Я поднял бровь. Чего?! Разве это я залепил ему пощечину? Или я должен просить прощение за правду, которую наконец-то высказал ему?

– Нет, пожалуй.

– Отлично. – кивнул отец, его взгляд еще больше посуровел, если это вообще возможно. – Сейчас иди в школу. Но сначала выложи на стол все свои карманные деньги на неделю и все, что мы давали тебе за этот год. Если конечно, ты не потратил их на алкоголь и сигареты.

– Это еще почему? – офигел я.

– Потому что. Выкладывай деньги. Можешь оставить на транспорт двести рублей. Больше в день ты получать не будешь.

– Мам? Что все это значит?

Она только открыла рот, чтобы ответить, но отец опередил ее:

– Это значит, что отныне ты больше не будешь покупать все, что тебе вздумается. Мы больше не будем оплачивать твои гулянки и заниматься благотворительностью для твоих приятелей. Распрощайся со своими семью косарями в неделю, поцелуй их, если хочешь, и выложи на стол. Вперед. Мы ждем.

Сбитый с толку, я взглянул на маму. После секундного анализа выражения ее лица, я понял, что ей ни капельки меня не жалко.

Чуть ли не со слезами на глазах я достал из кармана косарь и шлепнул его на стол.

– Что-то не вижу здесь семи тысяч, – хмыкнул папа, сощуриваясь и делая вид, что ищет деньги под двумя пятисотками.

Заскрежетав зубами, я поперся в комнату за остальными деньгами. В голове истерил мой внутренний мажор: "Мои деньги! Мои бабки! Мои хорошие, милые бабки! Как я без вас, родненькие?"

Через минуту на столе перед предками лежали сотки и десятчики, которые исчезли в родительском кармане, провожаемые моим грустным взглядом.

– Двести рублей я потратил на мороженое! – оскалился я.

– Мороженое – это хорошо! – парировал папа, тоже скалясь.

– Сегодня купишь нам с мамой.

– Но у меня всего две сотни! А как же метро?

– Это не мои проблемы. – Он пожал плечами. – Ни пуха, ни пера.

– К черту! – сказал, что сплюнул, я и выскочил в подъезд.