Третье фото.

Ты в коричневом пальто стоишь у заднего окна трамвая. Боже, я никогда раньше не видел таких живых глаз. Даже сейчас, на фото, мне сложно перестать в них смотреть. Упоминание цвета бы все опошлило. Цвет ничего не скажет о том маленьком живом огоньке, что наполнял их тогда. Вязаные замысловатым узором перчатки ты держала в правой руке, а в левой был пакет, полный новогодних гирлянд. И право, мне не нужна была камера. Я и без неё никогда не забыл бы эту секунду.

Сердце крутилось юлой, а пуховик напоминал нагретую до предела теплицу.    Я не знал, где мы и куда едем. Ты время от времени озвучивала сомнения в правильности выбранного пути. И перспектива заблудиться с тобой вдалеке от дома казалась круче всего, что я мог в тот момент придумать. Красно-жёлтый трамвай вез нас сквозь тёплую зиму, кажется, целую вечность.    Я пытался впечатлить тебя своим унылым бубнежом о философии, смерти и розовых пони. А ты нет, ты просто рисовала что-то на замёрзшем стекле. И в моё крутящееся сердце влетели сотни горящих стрел. Я не нашёл в себе сил сопротивляться такому очарованию.

***    

Тысячи голосов рассказывали мне о том, каково это быть молодым и счастливым. И каждый голос принадлежал тебе. Вопреки моим опасениям, после встречи мы не стали общаться хуже или реже. В один момент я разучился спать без твоего "Доброй ночи". Всё это селило во мне уверенность если не в аналогичных, то в очень похожих чувствах с твоей стороны. Я до последнего даже в мыслях не подпускал к себе слова "любовь" и "влюблённость". Они сковывали и рисовали некую конечность подобного взаимодействия. В тот момент мне просто хотелось говорить с тобой вечно. Наши космические метафоры. Твоё "Хьюстон, приём" в половине четвёртого утра. Россыпь снега на капюшоне, книга Нила Геймана и мороженое, которое вот-вот растает. С дружбой это тоже ассоциировалось слабо. Потому что ещё ни один друг не вызывал во мне тепло из-за простого факта своего существования. Но, не сумев найти более точного определения, я назвал все это именно дружбой.    

Романтика внутри меня приобрела исключительно зимние краски. Я мог подолгу разглядывать снежинку, застывшую на указательном пальце. С упоением слушал вкрадчивый хруст сугробов и боготворил слепящее январское солнце. Я так и не заставил себя посмотреть Твин Пикс, но практически ежедневно слушал его тёплый обволакивающий саундтрек. Басовые струны стали звучать синхронно ударам моего сердца. Сколько сил мне давали маленькие ёлочные игрушки, сверкающие огоньки и ощущение повсеместного рождества. Ни до, ни после рождение маленького Иисуса не вызывало во мне столько трепета. И у меня не нашлось оснований не связывать эти чувства с тобой.    

Неупорядоченность в мыслях священна. Под шквалом эмоций я ежедневно стачивал карандаши, выводя десятки и сотни строк. Одновременно с этим кипела жизнь. Множество ярких людей, безумных ситуаций. Чему, как стало понятно позже, я придавал куда меньше значения, чем следовало. Да и сегодня мне надо запихать твой образ куда-то глубоко в себя, чтобы все эти вещи стали хотя бы немного отчётливее в сравнении.    Учёба совсем ушла на дальний план. Вместо учебников и конспектов я часами читал стихи или торчал на улице с камерой. Наверное и сегодня я поступал бы так же. Вирус поэзии с возрастом превращается в хроническую болезнь. Основные её симптомы - недосып, редкие приёмы пищи и чудовищный фатализм. Безрассудно я везде искал трагедию, пока не стал для неё лёгкой мишенью.    

Мне снились бескрайние льды с дугообразными фонарями. Полярная ночь и мы, идущие в направлении света. Я отчего-то пою Yesterday и в перерывах между куплетами говорю о том, как не люблю Битлз. Ты смеёшься, и от этого становится так хорошо. Хочется просто лечь на лёд и находить в ночном небе всё новые и новые созвездия. Пламенного осьминога или сентиментальной панды. А вон там, видишь, пустынный енот?