Двадцать шестая глава. Союз ненависти и силы

Мама делает своё дело — главное дело её жизни. Защита меня. Я ей бесконечно благодарна, хотя сейчас меня ждёт череда просто отвратительных дней. Мы толком не знаем, к чему приведёт это дело, но возбудить его было главной нашей обязанностью.

Мама заявила в полицию, из этого раздули дело, я же подверглась экспертизе, которая нашла частички его присутствия во мне — и это обстоятельство подписало ему приговор. Меня вызвали на дачу показаний. Я была с мамой, рядом присутствовал детский психолог. Я рассказывала всё так, как помнила, опуская лишь свои чувства, которые действительно считала искренними — сейчас они бы только помешали.

Его посадят. Его посадят. Его, блин, посадят! Его уволят по моей вине. Из-за моего стукачества.

Дома я весь оставшийся день плачу, закрываясь руками от внешнего мира. Мама пару раз пыталась подступиться, но я выстроила такую неприступную стену, что все её попытки подойти ко мне не увенчались ничем конкретным. Она приносила мне чай в комнату. И конфеты. Мне было совершенно плевать.

В какой-то момент я настолько озлобилась, что стала ругаться с мамой из-за одного её присутствия рядом со мной — она страдала от моей жестокости, но я страдала сильнее. Я страдала из-за самой себя.

***После уроков Денис нервно ждёт меня у выхода. Я бросаю взгляд на Светика, которая отвлеклась, разговаривая с кем-то из своих друзей — я их не знаю, наверное, девочки из других классов. Быстро с ней прощаюсь, стремглав соскальзывая с порожек. Денис подхватывает меня за руки, он сильно взволнован и глаза у него такие большие и круглые, как два блюдца — он прикрывает их только тогда, когда лбом касается моего лба.

— Я чуть с ума не сошёл от ожидания, — бормочет он, нежно массируя мне запястья.

— Ты видел его? — спрашиваю я, стараясь увести Дениса от входа в школу. — Пошли, а то за мной Света идёт.

— Нет, я не видел, он сегодня задержится, сама знаешь, ребята из девятого готовят осенний бал.

— Тогда пошли к тебе. Ты долго ждал?

— Н-нет, — отвечает он прерывисто. — Пару минут, но я реально чуть не поседел за это время.

Я киваю, потому что частично могу понять его волнение — он решился действовать против отца, при этом решился на такой отчаянный шаг, на который я бы точно не смогла осмелиться, если бы в этом была замешана моя мама.

Я думала, что Дэн трус. Мне было всё равно, ибо отказаться от отца, от родителя — не так-то просто, особенно, если кроме него у тебя никого нет, но для моего дела стоило бы найти кого-то, у кого не дрогнула бы рука в случае чего. Стоило бы, да только тайна моя, разделённая на троих, не могла уйти за пределы нашего треугольника, чтобы не скомпрометировать ненужных людей. В первую очередь я переживала за свою мать и Дениса — уж они точно не должны страдать за мои ошибки.

По дороге Дэн курит, предлагает сигарету мне, но я отказываюсь.

— Я бросила, — говорю с улыбкой.

— Глупости.

Он всё ещё вызывающе держит её прямо под моим носом, поэтому я тянусь к ней и выхватываю из пальцев, пряча в карман — подальше от соблазна. Денис перехватывает мои пальцы, сплетая их со своими. Так мы идём до его дома — спустя год этот дом стал одновременно самым желанным и самым страшным местом для меня. Снаружи он выглядит непримечательным: жёлтый забор, за которым стоит выкрашенный в светлые тона домишко, крохотный, комнаты на три. Хотя, даже в таком доме жить страшновато — если ты живёшь один.

— Я, кстати, никогда не жила в домах, — говорю я, протискиваясь в узкую входную дверь мимо Дэна.

— Плюс в том, что сверху и снизу не донимают соседи, — отвечает Дэн, — а вот минус в неповоротливости. Ну, как бы объяснить? Тут первый этаж, людей кроме тебя нет, дом кажется огромным, если ты один. По ночам может быть страшно.

— И что перевешивает? — прохожу коридор, взволнованно осматриваясь.

— Ну, если можно считать ночёвки у друзей опытом проживания в квартире, то я бы сказал, что перевешивает отсутствие соседей. Это прям... благодать.

Мы входим в гостиную, и я сразу чувствую себя стыдно и неуютно — но не столько из-за того, что тут происходило у нас с Алексеем Степановичем, сколько из-за одного несовпадения, с боем врывающегося в сознание наподобие выпущенной стрелы.

Мозг привык сравнивать ранее увиденное с тем, что видит сейчас. И пусть я не могу знать об этом процессе, он происходит не по моей воле и не поддаётся контролю. Но, наверное, только благодаря ему я могу видеть, что что-то в гостиной изменилось. И нет, я не про столик, который Алексей Степанович всегда поставлял к дивану, когда мы занимались, совсем нет. Этот столик стоит там, где я его всегда видела, когда приходила — в углу слева от дивана.

Изменение было в другом. Что-то меня смущает в стене над диваном. Пока Денис копошится позади, я бесцеремонно встаю на сиденье, чтобы как можно ближе подобраться к стене.

— Тут что-то висело? — спрашиваю я.

— Что? А, да, там часы были. Очень противно тикали, — говорит Денис, подходя ко мне.

— И куда они делись?

Он задумчиво смотрит на пустую стену, словно бы изучает её содержимое, недоступное моему зрению.

— Папа разбил их, — отвечает он после долгого молчания. — Случайно.

— Как это — разбил?

— Ну, они тикали, отец взбесился и сбил их со стены. Они упали вот сюда, где столик, и разлетелись вдребезги. Я потом прибирался.

— И когда это было? — задаю я очередной вопрос.

— Кажется, когда ты была тут в последний раз. Я помню, как проводил тебя до дома, а потом ещё немного покружил возле фонаря — я впервые так сделал, к слову, — и когда вернулся домой, обнаружил разбитые часы. А тебе зачем это?

Я и сама не знаю, зачем мне это. Просто хочется знать, что ничего в этом доме не меняется. Ничего, кроме часов и чувств их хозяина.

Я собираюсь спуститься на пол, шагаю назад и совершенно не рассчитываю расстояние — и спиной валюсь на пол, пока Денис, послушно стоящий сзади, не подхватывает меня на руки.

— Скажи честно, Сишка: зачем ты пришла? Ради меня или ради моего отца?

Смотреть на него невыносимо тяжело, по большей части из-за того, что он так сильно похож на своего отца. Я неосознанно сжимаю пальцами рукава его тонкого светло-серого свитера. Приваливаюсь к груди, вдыхая аромат никотина и шоколадного парфюма. Пользуется отцовскими, глупый ребёнок.

Денис стоит со мной на руках посреди комнаты, словно бы не знает, куда меня отнести.

— Я не знаю, Дэн. Я просто хотела поговорить с тобой о том, что нам теперь делать.

— А что нам теперь делать? — спрашивает он.

И вдруг целует, не давая ответить. Я прикрываю глаза, но всё равно вижу Алексея Степановича перед глазами — и от этого так мучительно, так больно, что я, дабы прервать этот акт насилия рад моими чувствами, пытаюсь вырваться, отстраниться, но Денис укладывает меня на диван, наседая и целуя сверху. Я толкаю его, хотя сама понимаю, что в этом нет никакого толку — Денис по сравнению со мной слишком силён.

Он не груб, но от его прикосновений веет чем-то собственническим — это отталкивает и притягивает одновременно.

Пока он целует, я решаюсь открыть глаза, чтобы посмотреть в сторону и почувствовать другую реальность — ту, в которой не было бы никакого Алексея Степановича, а был бы только Денис, уменьшенная копия отца, с шоколадными волосами (наверное, мамиными), с узким, вытянутым лицом и острыми скулами, которые было бы так приятно целовать в особенно нежные совместные моменты. Я бы зарывалась пальцами ему в волосы, очерчивала пальцем изгиб носа, целовала в подбородок и в виски, а он бы обнимал меня так крепко, что перехватывало бы дыхание.

Но ситуации не изменить — и сейчас я лежу под Денисом, мечась и страдая от страха. Денис нежен, но настойчив, он задирает мне юбку, стаскивая капроновые колготки (только не рви их, пожалуйста — хорошо, не буду), приспускает бельё, впиваясь между тем в шею, пока я, забрав голову, пытаюсь вспомнить, как правильно надо дышать. Вдох. Выдох.

Вдох и выдох — по очереди.

Он раздвигает ноги в стороны, припадая к груди, оставляя там засосы, от которых становится больно. Он берет меня за талию, облокачивая на себя так, чтобы я была сверху. Чтобы я сидела на нём. Потом Денис входит внутрь, а я вдруг начинаю извиваться как уж на сковородке, пытаюсь прекратить этот непрошеный половой акт, слезть с него и убежать, но Денис уже начинает двигаться, а я до крови прикусываю губу, так как не могу справиться с нахлынувшими чувствами. Я даже не могу распознать эти чувства, в них столько всего намешано, отрицательные эмоции закружились в танце вместе с положительными, это всё смешалось в кашу, в которой я увязла, как в болоте.

Денис действительно обнимает крепко, словно боится, что я выскользну из его объятий, упаду и укачусь куда-то под диван. От этой мысли мне становится немного смешно.

— Жаль, что я у тебя не первый, — шепчет Дэн, а меня коробит от этих слов.

Если бы я была у него первой — было бы только хуже. Я пока не могу сказать, что именно было бы плохо, но меня уже начало одолевать предчувствие, гнетущее ощущение безысходности, притаившееся где-то в стенах этого дома.

Я испуганно озираюсь, выискивая Дыры, пока Дэн получает оргазм от нашего соития — совершенно бесполезного, как мне теперь думается. Мы только затаптываем улики.

И примерно тогда — в этот момент — мне приходит мысль о том, что мы — это болото. Стоячая вода. Как там было?

Если больно идти, я понесу тебя на рукахТы только не вырывайся, не выйдетМы вместе — стоячая вода. В омуте погребены наши останкиМеж нами — любовь и враждаОстатки надежды, навеки мятежныЯ — твоя тень, где ты, там и я. Или я не люблю тебя?