Глава XVII | Айзек

«Сквозь весь этот холод и дождь я почувствовал ее тепло. Оно было сильнее, чем все, что я знал до этого» — Джон Грин

Внезапно в груди обрушился теплый водопад. Не ливень — нет. Это небо внутри меня прорвалось сквозь злобу, страх, стыд. Цепи, что сковывали мысли и губы, ослабли. Их смыло этим необъяснимым приливом — мягким, живым. Мне не хотелось больше злиться. Не хотелось прятаться. Все, чего я неожиданно захотел, — чтобы она простила меня. Просто Таси, стоящая рядом. Просто теплый голос. Просто тишина без боли.

Я раскрылся ей... думал, это поможет отгородиться. Надеялся, что она перестанет доставать меня своим светом. Но вместо этого стал уязвимым — а она все равно осталась. Похоже, я держал хрупкую чашу и вдруг разбил ее и даже не понял, когда именно она выскользнула из моих рук. Таси просто хотела быть рядом. Слишком много в ней было тепла, а я — слишком долго жил в холоде.

В голове вспыхнули образы, как искры на ветру — хрупкие, но живые. Ее руки, осторожно заваривающие чай в моей кухне. Ее тихий смех, как серебряные колокольчики, заполнял тишину моего мира. Глаза — не просто серые, а будто набухшие грозовые облака, готовые пролиться светом и бурей одновременно. Она столько раз подставляла ладони, когда я срывался в шторм, и я даже не благодарил ее. Только сейчас до меня дошло: я не один. Никогда не был один с того момента, как наткнулся на эти чертовы серые глаза.

А теперь — я еще и прогнал ее прочь.

Резко поднимаюсь с кровати. За окном темнело, но улица пульсировала оранжевыми огнями фонарей и глухим стуком дождя. Она шла вдаль, уносимая каплями, как лист. Без зонта. Без слов. Я почти сломал ее. Почувствовал, как в груди раскрылось нечто — будто плотина, сдерживавшая всю вину, треснула и отпустила бурлящий поток.

Я кинулся к двери, обуваясь на ходу. Куртка осталась висеть на вешалке. Неважно. Главное — догнать. Главное — не дать ей уйти навсегда.

Ее силуэт маячил в свете ближайшего фонаря. Дождь захлестал по коже, по щекам, по памяти. Он был, будто третий — немой свидетель нашей ссоры. Тяжелый, живой, почти дышащий рядом.

— Таси! — окликнул я, задыхаясь от бега и собственной вины.

Она нехотя обернулась. Ее заплаканные глаза блеснули серебром в темноте ночи. Слезы — или дождь — застилали взгляд. Может, и то, и другое. Она смотрела сквозь меня. Будто не я стоял перед ней, а темное пятно, мимолетная тень.

«Разве ты не пятно, трус?» — снова этот шепот внутри. Я сжал кулаки. Мне не до него.

— Чего тебе? — голос сероглазой был как нож, но дрожал. — Ты еще не высказал всего дерьма?

— Таси... Я... Прости, — мои пальцы скользнули в мокрые волосы, когда я внезапно захотел дотронуться до нее. — Не думал, что тебя это так заденет...

— Не думал?! — она шагнула ближе, перекрикивая дождь. — Чем я заслужила это?! Я всего лишь... — она замерла, пытаясь найти слова. — Я хотела скрасить твой день. Просто день, Айзек. Подарить тебе что-то хорошее, даже если это чертово выступление в театре!

Я молчал. Все во мне замерло.

Она отвернулась. Готова уйти. Но я, наконец, коснулся плеча девушки. И это прикосновение... Теплое, спокойное, несмотря на ледяной дождь, как если бы я прикасался к дому, которого у меня давно не было.

— Я знаю, — выдохнул я, спрятав руки в карманах. — Еще раз прошу прощения.

Дождь был до ужаса холодным, но я почти не чувствовал его — только жар в груди. Она стояла передо мной, плечи напряжены, как струна. Я делаю крошечный шаг, а в воздухе — ничего, кроме шороха ливня. Он стучал по крышам, по асфальту, по нашему прошлому. Вода, сливающая небо с землей, превращала улицу в одну бесконечную линию боли и надежды. Я шумно выдыхаю ее имя, однако звук растворяется. Его уносит дождь, словно он никогда и не существовал.

Смотрю на нее. Таси все еще колючая. Ее пальцы чуть дрожат. Губы поджаты, но не в злости — в сдерживаемом чем-то. И я вижу — она хочет уйти. Однако стоит на месте. И это уже многое.

— Вчера... это было чудесно. — выпаливаю я, чуть громче, чтобы мое признание было услышано.

— Что? — спрашивает Таси, когда слышит мое откровение.

— Спектакль. Ты. Все это. Ты была потрясающей.

— Ты сейчас серьезно? — язвит она и щурится, будто не верит.

Я отвел глаза, рисуя ногой мокрый полукруг на асфальте и продолжил:

— Это было хорошо. Ты знаешь толк в этом. Правда.

Она смотрит. Думает. Внутри нее — буря, не слабее дождя. Я вижу это.

— Это просто... — наконец выдыхает она. — Я переживаю за тебя, знаешь ли. — тихий смешок, несмотря на то, что на ее щеках блестят слезинки. — Иногда я не знаю, как быть. Мне просто больно, Айзек. Я устала. Мне сложно... слышать тебя таким.

— Я... Да, ты права. Мы оба это знаем.— слова вновь тонут. Их вновь забирает дождь.

Медленно поднимаю глаза, словно провинившийся мальчишка. На лице Таси — борьба. Что-то внутри нее колется, свербит, но сдается. Чувствую, как дыхание замедляется в унисон с моим. Мы стоим под холодным небом, и вдруг дождь становится будто тише. Или это просто в нас что-то затихло. Таси вдруг резко делает шаг ко мне, но замирает, моргая и, внезапно, не давая мне опомниться, стаскивает с себя пальто и накидывает на нас обоих.

— Чт...

— Заткнись, Айзек. И побежали.

Я моргнул, мокрый до костей, когда прозвучали ее слова, как если бы все трещины между нами вдруг затянулись. Ни гнева, ни обиды — лишь ее рука в моей, будто все, что было, смыло дождем.

— Иначе промокнем, как два несчастных пирожка под дождем. Я не хочу болеть — сцена ждет. А ты мне нужен живой, пока я не выясню, за что тебя жалеть, а за что — хорошенько стукнуть. Понял? — она с силой дергает меня за руку и бежит, на ходу сообщая о каком-то таинственном месте.

Секунда — и мы уже мчимся по мокрой мостовой, в свете фонарей, как двое потерянных, которые все-таки нашли друг друга. Пальто оказалось не таким уж большим, и нам пришлось прижиматься теснее. Ее плечо соприкасалось с моим. Каждый шаг отдавался в груди гулом — не от бега, а от того, как странно легко становилось внутри. Мы бежали молча, но будто говорили каждую секунду, кожей, дыханием, тем, что не нуждалось в словах. Ветер швырял в нас капли, словно пытался остановить. Ноги скользили по плитке. Один раз я чуть не повалил нас обоих, но Таси лишь прыснула в кулак, не остановившись.

— Айзек! Осторожнее, нас еще не хватает в травмпункте.

Мы завернули за угол и налетели на пожилого мужчину с газетами под курткой. Он воскликнул что-то сердитое на итальянском, и я машинально крикнул «Scusi!» через плечо. Газеты разлетелись по лужам, а мы продолжили нестись дальше, почти не в силах остановиться. Сбоку из-за поворота выскочила дворняга — черная, тощая, с безумным взглядом. Она зарычала, ощетинившись, словно мы нарушили ее границы. Я инстинктивно развернулся, заслоняя Таси, но она только хмыкнула:

— Да не бойся ты, это Пино. Лука его подкармливает. Просто любит поиграть в охранника.

Только я намеревался спросить, кто такой этот Лука, как Таси вновь потащила меня вперед. Собака же пробежала рядом, почти задевая нас, но быстро отвлеклась на пролетающий пакет. Дождь стал еще сильнее — не капал, а падал сплошной завесой. Мы свернули в узкий переулок, и я уже хотел спросить, куда именно мы бежим, но она резко притормозила и указала:

— Туда. Видишь вывеску?

Я увидел. Тусклый свет, будто от лампы прошлого, струился сквозь стекло. Над дверью висела вывеска: «Libreria del Sogno».

— Ты ведешь меня в книжный магазин? — я выдохнул сквозь дождь, с трудом веря в происходящее.

— Не просто в магазин, — подмигнула она. — В святилище.

Мы толкнули дверь, и в ту же секунду попали в другой мир. Тепло и запах бумаги окутали нас, словно кто-то разлил чай из старинных страниц прямо в воздух. Звенел маленький колокольчик, и на его звон из-за стойки выглянул парень лет двадцати пяти. Его волосы были светлыми и чуть взъерошенными, на носу — круглые очки. Он держал в руках открытую книгу, но сразу поднял взгляд и замер.

— Mio Dio... — протянул он, разглядывая наши мокрые лица и слипшиеся от дождя волосы. — Это вы что, сбежали с кладбища?

— Привет, Лука, — Таси рассмеялась, стягивая с нас пальто, из-за которого на пороге образовалась целая лужа. — Спасались от наводнения. Надеюсь, у тебя есть чай?

Лука отложил книгу и подошел ближе, сдерживая улыбку, но при этом явно окидывая меня оценивающим взглядом.

— Значит, это и есть Айзек? — он слегка поднял бровь. — Ты, должно быть, герой. Или антигерой. Пока не решил. Рад знакомству.

— Взаимно, — кивнул я, на удивление спокойно. Внутри все было еще напряжено, но каким-то странным образом его ироничный тон меня не раздражал. Скорее... ставил на место.

Какого хрена?

— Пошли, — сказал парень, — у меня есть одна коморка, чайник, старый диван и даже лампа с абажуром. Вам хватит?

— Нам — с головой, — усмехнулась часто дышавшая Таси.

Мы прошли вглубь магазина, по узкому проходу между книжных стеллажей. В одном из углов, словно специально для нас, оказалась дверь с тусклой табличкой «личное». Лука распахнул ее, пропустив нас внутрь. Там и правда было уютно: крохотное помещение, в котором пахло ладаном и чаем, стояли два кресла, крохотный диван, чайник и пара кружек. На стене — картины в мягких рамах, на полке — стопка старых томов. На подоконнике — кактус в банке из-под кофе.

— Вам нужно обсохнуть, — проговорил Лука, — и чай. У меня сегодня рабочий вечер, но если что — зовите. — проговорил Лука и потянулся к полке, откуда достал аккуратно сложенный серый плед, который будто ждал этого момента. Мы тут же накрылись этим теплым коконом. Плед был пахучий, с тонкой нотой лаванды, и на секунду мне показалось, что мы попали внутрь чьей-то доброй, уютной памяти.

Лука уже собирался отойти, но вдруг задержался в дверях, взглянув на Таси чуть внимательнее и несколько неловко:

— Ты... в порядке?

Та кивнула. Без слов. Просто кивнула — и этого было достаточно.

— Хорошо, — Лука одарил ее мягкой улыбкой, потом перевел взгляд на меня, будто оставляя на пороге немой вопрос: не обидишь?

В этот момент над дверью прозвенел колокольчик — кто-то вошел в магазин. Лука вздохнул, бросил последний взгляд на нас и ушел встречать нового посетителя, уже на ходу увлеченно начиная разговор.

Вскоре мы остались вдвоем. Молча. Вокруг — книги, чайник, который вот-вот должен зашипеть, как будто тоже хотел что-то сказать.

Мы сидели почти бесшумно, под пледом, словно спрятавшись от мира. Чайник тихо булькал на электроплитке, и его размеренный звук заполнял комнату, становясь частью этой новой тишины. Уже не напряженной, не глухой, как в прошлые разы, когда каждый молчал, не зная, как подступиться к другому. Сейчас это молчание было мягким. Почти ласковым. Как старое одеяло, натянутое между двумя душами, которые все еще ищут слова, но уже не боятся быть рядом.

Я чувствовал, как плечо Таси едва заметно касается моего. Через ткань пледа, через слой осторожности и прожитых бурь. Мы оба смотрели в одну точку — то ли на пар, поднимающийся из кружек, то ли сквозь него, в свои мысли. А те, в свою очередь, плавали в голове, как чайные листья в горячей воде: неспешно, бессвязно, но откуда-то изнутри уже поднимался аромат — смесь сожалений, тепла и странного спокойствия. Возможно, впервые за долгое время у меня не было потребности говорить. Она просто была здесь. Рядом. И этого почему-то хватало.

Таси не двигалась. Только иногда прикасалась пальцами к краю кружки — привычным, почти медитативным жестом. Я не смотрел на нее напрямую, но чувствовал — она думает. Возможно, о нас. О том, как близко мы подошли к краю и как все еще держимся. Не падаем. Еще нет. В этом мягком свете, среди запаха старых книг, согревающего чая и какого-то пряного дерева она выглядела будто часть этого места. Спокойная, теплая, но все равно неуловимая. Я не знал, куда деть руки — держал кружку в попытке согреться. Только серый взгляд грел сильнее.

Тишина висела между нами — не гнетущая, но полная смысла. Таси нарушила ее первой, тихо, почти шепотом:

— Как ты?.. Все в порядке?

Я моргнул, как будто вынырнул изнутри себя.

— Я?.. Да вроде... нормально, — отозвался с запозданием, машинально поправляя мокрые волосы. Окинул взглядом помещение, пытаясь отвести разговор в сторону. — Интересное место. Ты здесь часто бываешь?

Она кивнула и вдруг чуть улыбнулась — нешироко, но искренне, шмыгнув носом.

— На самом деле, недавно нашла его. Рикардо помог. Наверное, поэтому пока не все здесь знаю. Но уже чувствую, что это одно из тех мест, где хочется задержаться подольше.

Я почувствовал, как во мне шевельнулась ревность. Глупо, нелепо — но она уже успела вплестись в эту атмосферу, в этих людей. А я будто гость. Или хуже — прохожий, случайно заглянувший в чужой уют. Хотя я понимал, что сам виноват в этом, но не смог удержаться:

— Лука... — начал я неуверенно, — можно ли ему доверять? Не слишком ли он...

Она засмеялась. Искренне, звонко, мягко. Смех, в котором не было защиты, только тепло.

— Мы с ним недавно познакомились, — сказала она, слегка откинувшись на спинку дивана. — Но этот парень — душка. У нас уже появилась маленькая традиция: он дает мне книгу, я читаю и делюсь впечатлениями.

Я нахмурился, играя серьезность:

— Традиция? Звучит... оригинально. Ты планируешь заходить сюда в основном за его советами?

— И за ними тоже, — взгляд сероглазой стал мечтательным, теплым. — Еще мне просто нравится атмосфера. Знаешь, здесь как будто все пропитано историей. Иногда находишь книгу, открываешь на случайной странице — и прямо с первого предложения чувствуешь, что она ждала именно тебя.

Потом она замолкает, и я чувствую, как воздух между нами меняется. Она делает глоток чая, затем поворачивается полностью ко мне, пристально глядя, и ее лицо оказывается ближе, чем я ожидал.

— Но я не обо всем этом, Айзек, — голос Таси становится ровным, почти строгим. — Не отлынивай от темы. Ты знаешь, зачем мы здесь.

Я отвожу взгляд, сжимаю пальцы на кружке, будто ищу в ней ответ. Потом выдыхаю:

— Окей... Что ты хочешь услышать, Таси?

— Что ты чувствуешь. По-настоящему.

Слова будто опрокидывают меня назад. Голос внутри сжимается. Я не хочу отвечать, но дурацкое молчание давит сильнее.

— Иногда... — говорю, не глядя на нее, — хочется спрятаться от всего. Но знаешь... не всегда получается.

Девушка кивает, и в ее глазах нет ни осуждения, ни жалости — только понимание.

— Наверное, мы все от чего-то прячемся. Или ищем что-то. Но... ты не должен справляться со всем этим в одиночку.

Я тихо смеюсь — коротко, выдохом:

— Легче сказать, чем сделать. Порой кажется, что я живу не по-настоящему. Просто существую.

Она смотрит на меня, и от ее взора мне не по себе, но не от боли — от того, как легко она видит во мне больше, чем я сам.

— Ты остался живым для того, чтобы жить, Айзек. А не для того, чтобы просто существовать. — пауза. — Они ведь до сих пор огромная часть твоей жизни, ведь так? И пусть физически они больше не с тобой... какая-то часть все равно рядом.

— Думаешь? — мой голос звучит хрипло, как если бы я не говорил секундами ранее.

— Да, — голос Таси не дрожит. — Ты не должен забывать о них, но и не обязан все время оглядываться назад. Нужно жить своей жизнью. Это не предательство. Это... путь. Иногда нужно найти силы отпустить боль.

Я сжимаю пальцы в напряжении. Слишком сильно.

— Но если я отпущу... — говорю я, глядя в чай, — что тогда останется?

— Останешься ты, Айзек. — она улыбается мягко, так, как будто я — что-то хрупкое и важное. — И, возможно, найдешь что-то новое. Ты ведь сильный. Просто не всегда видишь это в себе.

Молчание возвращается, но оно уже другое. Не тяжелое. Я чувствую дыхание и взгляд Таси. Он все также не отпускает.

— Где ты был все это время после пожара, Айзек? — спрашивает она, будто невзначай, но я знаю — ей не все равно.

Я откидываюсь назад, тяжело выдыхая. Молчу. Потом тихо, надеясь затеряться.

— Жил у тети и ее мужа. Она меня не любила. Я был для нее обузой. Только из-за пособия они держали меня рядом.

Вздыхаю, обремененный воспоминаниями. Потом бросаю взгляд на дверь и в проеме ищу Луку: парень, захлебываясь слюной, рассказывает какому-то человеку о том, как прекрасно издание в его руке и каким простым языком там обо всем написано.

Я быстро закатываю мокрый рукав, показываю ей шрам на бицепсе — тонкая линия, но каждый миллиметр помню до боли.

— Видишь это? — спрашиваю. Она смотрит — в глазах ужас, будто болью моей прожгло ее.

— О боже, Айзек... как?..

— Однажды она схватила меня за руку, потащила и толкнула. Я упал на разбитую керамическую посуду. Даже не повела бровью. Потом, когда мне исполнилось пятнадцать, я сбежал. Жил у друга. А потом... приехал сюда.

Таси ничего не говорит. Только смотрит — будто сквозь меня, будто в самую суть. Серые глаза — словно утреннее небо над морем — блестят от влаги. Слеза медленно срывается с ресницы, ползет по щеке, оставляя тонкую, почти незаметную дорожку.

Я тянусь к ней — не думая, не взвешивая. Пальцы будто сами находят путь. Осторожно, почти благоговейно, касаюсь ее лица, как будто оно — тонкое стекло, и малейшее неловкое движение может оставить трещину.

Кожа подушечек пальцев ловит тепло щеки темноволосой. Я знаю это лицо. Рассматривал его в утренней полутьме, в отблесках вечерних фонарей, в смехе, в злости, в усталости. Я знаю, как подрагивают уголки ее губ, когда она задумчива. Как изгибаются брови, когда она терпит. Как щурится, когда свет бьет в глаза — и как морщит нос, если пьет слишком крепкий кофе, что успел появиться в моем доме.

И сейчас — она другая. Какая-то особенно настоящая. С хрупкостью, от которой хочется защитить. С безмолвием, в котором так много сказано.

Я едва слышно шепчу ее имя — как будто оно может все исправить. Как будто имя — это заклинание, что удержит ее здесь, рядом.

И в этот момент — грохот.

В глубине магазина рушится стопка книг. Мы оба вздрагиваем. Из-за угла доносится голос Луки:

— Ох, простите, ребята! Тут у меня... небольшая авария! — он смеется неловко. — Знаете, книги порой такие... самостоятельные!

Мы оба рассмеялись. Не сдержались. Смех вырывается, и будто что-то тяжелое уходит. Я смотрю на нее — ближе, чем хочу признаться себе. Лука ненадолго выглядывает из-за угла, подмигивает:

— Ну что, чай вам освежить? — и исчезает, оставляя нас в этой тишине. Я смотрю ей в глаза, она — в мои.

— Знаешь... — ее голос тихий, как шорох дождя, но я ловлю каждое слово. — Мы с тобой... как свет и тень. Все время рядом, но редко по-настоящему вместе. То слишком близко, то совсем врозь. — она делает паузу, и ее глаза чуть темнеют, словно в них прячется закат, после продолжает: — Я бы хотела... чтобы между нами стало больше света. Не сразу, не резко. Просто — попробовать быть ближе. Честнее. Что скажешь?

Я не знаю, что сказать. Горло стягивает — будто внутри что-то борется, не давая словам выйти. Страх — старый, липкий — тянется ко мне, как тень прошлого. Я боюсь разрушить Таси, как разрушал все до нее. Боюсь вновь оставить рану, боюсь стать причиной боли. Но что-то в ней — в ее голосе, в этом мягком свете в глазах — тянет меня обратно к жизни. В ней нет упрека. Только просьба. Тихая надежда. Я чувствую, как внутри что-то оттаивает — едва заметно, но достаточно, чтобы сделать шаг навстречу.

Медленно киваю. Почти неуверенно. Но в этом движении — попытка быть смелым.

И вдруг — впервые за долгое, слишком долгое время — губы сами находят ту самую улыбку. Настоящую. Теплую. Для нее.