Глава XVI | Таси

«В каждом человеке скрыт целый мир. И, возможно, самый большой смысл жизни — помочь другому открыть свой» — Альбер Камю

Я не видела Айзека с того момента, как он ушел в темноту ночи. Лежала в полумраке, закинув руку за голову, прислушивалась к каждому шороху — как в детстве, когда ждешь, что дверь тихонько откроется и мама заглянет, проверит, спишь ли ты. Но тогда так и не прозвучали шаги, не скрипнула дверь комнаты. Может, он даже не ночевал дома. Эта мысль осталась у меня под кожей — маленькой занозой, от которой не избавишься.

С утра все звучало приглушенно, словно кто-то накинул сверху пленку: глухие шаги в коридоре, скрип ручки, мягкий удар двери — и вот я, срывающаяся с места, босиком по холодному полу. Пальцы сжимаются на ручке, сердце стучит чуть быстрее. Может быть, успею? Может быть, перехвачу? Но я только открываю дверь и вижу, как он захлопывает входную — прямо перед моим лицом.

Я замираю. Пальцы опускаются на холодное дерево, которое все еще слегка дрожит от хлопка.

— Айзек... — выдыхаю одними губами, так тихо, что слышу только саму себя. Он уже ушел.

Я прислоняюсь лбом к двери, ненадолго закрываю глаза. Чувствую, как внутри что-то скручивается — туго, неприятно, будто тонкая пружина, которая вот-вот лопнет. Но нет, она держится. Не сейчас. Я с силой выпрямляюсь, делаю глубокий вдох. Нужно собираться.

В комнате пахнет чуть выветрившимися духами и холодным воздухом из приоткрытого окна. Я подхожу, чтобы закрыть его, и вдруг ловлю свое отражение в стекле: уставшие глаза, серые, тяжелые. Волосы спутаны. Взгляд ищет — что? Его тень?

Двигаюсь по комнате, почти не глядя, нахожу джинсы, рубашку, закручиваю волосы в пучок, и только когда расстегиваю застежку на сережке, замечаю, что пальцы дрожат.

Таси, соберись!

На улице пасмурно, небо цвета мокрого асфальта. Легкая морось касается щек, когда я выхожу, и кажется, что дождь нашептывает: еще немного — и я залью весь город. Иронично, но с тех пор, как я прилетела в Рим, дожди сваливались на столицу куда чаще.

Обычно дорога до кофейни занимает мало времени, но сегодня каждый шаг дается странно тяжело. Шум улицы, запах мокрого камня, собаки, тянущие поводки, чьи-то быстрые разговоры — все звучит, как приглушенный саундтрек к фильму, где главная героиня выбилась из ритма.

В кофейне, как всегда, тепло и пахнет кофе. Рикардо встречает меня с сияющей улыбкой, подбрасывая полотенце, которым вытирает руки.

— Ciao, bella! — машет он мне, сдувая прядь с лица. — Как ты?

Я пытаюсь ответить так, будто все нормально. Улыбка. Глубокий вдох.

— Ciao, — вяло отвечаю, — как обычно — поссорились, — выдыхаю я, стараясь, чтобы голос звучал легко, но чувствую, что улыбка выходит кривой, натянутой.

Рикардо мгновенно замечает это. Он всматривается в меня поверх очков, наклоняет голову, мягко хмурит брови.

— Эй, все уладится, слышишь? Такие, как ты, не остаются долго в ссорах. Вы помиритесь. Вот увидишь.

Я киваю. Конечно, киваю. Губы вновь приподнимаются в слабой улыбке, но внутри — пустота, зияющая трещина, куда проваливаются слова, мысли, даже дыхание. Так хочется сказать ему, что он был прав насчет Айзека, что я видела эту боль, чувствовала ее — живую, почти осязаемую. Но эта боль не моя. Эта история не моя. Я не имею права ее выдавать. Ни Рикардо. Ни себе самой.

Жалость по отношению к Айзеку затапливает меня. От этой мысли сжимается сердце. Он прячет все так глубоко, так яростно, что никого не подпускает близко. Меня в первую очередь. Даже тогда, когда я готова стоять рядом, держать за руку — он отталкивает. И от этого больно вдвойне: не оттого, что мне больно самой, а оттого, что я не могу помочь ему.

Рабочий день течет медленно. Я ловлю себя на том, что автоматически отпускаю кофе, ставлю чашки на подносы, улыбаюсь клиентам, но каждая улыбка — как бумажная маска. Мои мысли скользят туда, где он. Где он сейчас? На работе? Один? Вспоминает ли обо мне?

К полудню кафе наполняется шумом. Кто-то роняет ложку, кто-то смеется над смешной картинкой на телефоне. За окном небо темнеет. Кажется, дождь решает перейти от намеков к действиям.

Я протираю столы, поправляю вазочки с сухими цветами, наблюдаю, как Рикардо колдует над новой порцией бискотти. Запах ванили и кофе смешивается с сыростью, которая просачивается внутрь каждый раз, когда открывается дверь.

Все шло своим чередом, и я будто наблюдала за ним изнутри аквариума — все движется, звучит, а я словно за стеклом, куда звуки не доходят.

Женщина за угловым столиком достала платок и время от времени тихонько промокала глаза. Перед ней остывал кофе, и ложка дрожала в пальцах, когда она медленно водила ею по краю чашки. Я заметила это случайно — просто вытирая стойку, подняла глаза и поймала момент. Что она потеряла? О чем плачет? Не мое дело. Но сердце все равно екнуло.

У дальнего столика маленький мальчик опрокинул стакан с какао, и шоколадная лужа медленно растекалась по столику, сбегая на пол каплями. Его мама всплеснула руками, а Рикардо — быстрый, легкий — уже шел с тряпкой, улыбаясь, будто это не проблема, а маленькое приключение. Он шепнул что-то смешное ребенку, и тот захихикал, забыв про происшествие.

Иногда я ловила, как взгляд Рикардо ненадолго останавливается на мне. Он притворялся, что все в порядке, что не замечает тяжести на моем лице. Но я знала — он видит. Просто ждет, что я все расскажу. Я не могла. Это не для чужих рук.

Кофемашина шипела, звон колокольчиков на двери отзывался эхом, когда кто-то заходил или уходил. Я смотрела на все это, двигалась, наливала, убирала, улыбалась, — и все же где-то глубоко внутри ощущала, что не здесь. Что осталась там, у двери, с ладонью на холодном дереве, в утренней тишине, где произнесла его имя впустую.

Под вечер становится совсем темно. Лампы отбрасывают теплое, медовое сияние на деревянные столы, окна покрываются мелкими каплями, а на улице ветер начинает шуметь по-настоящему. Я стою у окна, наблюдаю, как листья, сорвавшись с деревьев, кружатся в вихре на мостовой. Где-то далеко грохочет гром.

Рикардо подходит сзади, кладет руку мне на плечо.

— Если хочешь, я могу тебя подвезти домой. — говорит он мягко.

Я благодарно улыбаюсь, но качаю головой.

— Спасибо. Мне нужно немного пройтись.

Он с сомнением смотрит на меня, но не настаивает. А я знаю — я хочу побыть одна. Слушать, как по крышам бьет дождь, как под ногами шлепают лужи, как все вокруг умывается, смывая чужие и свои ошибки.

Однако дорога домой становится испытанием. Дождь, едва начавшийся, быстро набирает силу, капли хлещут по щекам, сбивая дыхание. Ветер пронизывает до костей, путает волосы, стягивает одежду к телу ледяными ладонями. Казалось бы, это просто осенняя буря, но для меня она — почти наказание, будто город знает, что я шагнула туда, куда меня не звали. Что прикоснулась к чужой боли, которая меня не касается.

Я дрожу. Пальцы зябнут даже в карманах, зубы стучат, шаги становятся все быстрее, почти вбегаю в подъезд, с силой захлопывая за собой дверь, и прислоняюсь спиной к стене, тяжело дыша. Лестница кажется бесконечной. Ступени скользкие, одежда прилипает к телу, и в голове только одна мысль: пусть он вернется... или пусть хотя бы все будет нормально.

Когда я, наконец, открываю дверь квартиры, мне встречает тепло. И тишина. Такая плотная, что сердце замирает — но тут я слышу тихий шорох переворачиваемой страницы.

Он здесь.

Айзек лежит на кровати, опершись спиной на подушки, и сосредоточенно читает. Свет лампы мягко льется на его лицо, подчеркивая резкие линии скул, внимательные глаза, чуть нахмуренные брови. Он не поднимает взгляда.

Боже... Даже сейчас, даже после всего — он красив. Глубже, чем просто внешне. В нем есть эта пугающая, почти завораживающая сломленность. И часть меня все еще хочет быть рядом. Все еще надеется.

Может быть, Рикардо прав? Может, все придет в норму? Может, между нами есть что-то, кроме соседства?..

Но уже в следующую секунду он, наконец, замечает меня, и карие глаза смотрят так холодно, так отстраненно, что все внутри обрывается.

Я осторожно делаю шаг ближе.

— Айзек... ты долго не приходил. Я... я волновалась.

Он поднимает бровь, усмехается.

— Волновалась? Неожиданно. Ты уже решила, что мы лучшие друзья?

Сердце сжимается.

— Конечно, Айзек, — я пытаюсь улыбнуться иронично, — я только и жду, когда ты расскажешь мне все свои секреты, чтобы я могла... — стараюсь подобрать слова, неопределенно пожимая плечами, — заняться их разоблачением.

Он хмыкает.

— Смешно. Но зачем? Это не твое дело. Странно, что ты этого еще не поняла.

— Я просто хочу знать, как ты... — срываюсь я. — Или ты предпочитаешь оставаться в своей коморке с темными мыслями и воспоминаниями?

Айзек резко захлопывает книгу, этот звук разрывает пространство.

— Думаешь, я должен распахнуть перед тобой душу? Эта тема закрыта, Таси. Я не собираюсь обсуждать это с кем угодно. Особенно с тобой.

— Зачем ты так? — я уже не сдерживаю ни боль, ни раздражение. — Ты считаешь, что можешь оттолкнуть всех и остаться невредимым? Ты хочешь, чтобы я оставила тебя в покое? Чтобы никто не пытался помочь?

Он смотрит на меня долго. Усмешка медленно расползается по губам.

— Может, ты считаешь себя моим спасением, как в книгах или фильмах?

Я делаю шаг назад.

— Айзек... я не хочу вытаскивать из тебя информацию, как на допросе. Я просто... хочу быть рядом. Но ты, кажется, забыл, что это значит — быть рядом с кем-то.

Он откидывается на подушки.

— «Рядом»... — повторяет он с легкой насмешкой. — Ты смешная, Таси.

— Да, я поняла, — голос срывается. — Ты предпочитаешь одиночество. Неудивительно, если смотреть, как ты себя ведешь.

— Одиночество — это мой выбор. — парень вздыхает, прикрывая глаза.

— Твой выбор?.. — в голосе появляется горечь. — Айзек, мне больно слышать все это. Ты ведь не виноват в том, что случилось...

Он резко открывает глаза, карий взгляд вспыхивает.

— Больно? Ты говоришь о боли, как будто знаешь, что это значит. — выплевывает он.

Я замираю, потом едва слышно:

— Я поняла. Ты не готов говорить. Но это не значит, что ты имеешь право вести себя как... как полный идиот.

Он отворачивается.

— Может, тебе стоит уйти, Таси? Оставь меня в покое. — говорит Айзек, вновь безразлично уткнувшись в свое чтиво.

И я замираю. Слова застревают где-то внутри, в горле, в груди. Даже дыхание как будто останавливается. Я смотрю на него — ищу взглядом хоть что-то, хоть малейший отклик. Но он молчит. Даже не смотрит в мою сторону. Даже не шевелится.

В груди пусто. Пусто и больно. Так, что я едва стою на ногах. И эта тишина — она давит, рвет меня изнутри. Ее больше не вынести.

Я резко срываюсь с места, накидываю пальто. Пальцы дрожат, не попадая в рукава. Сердце колотится так, что больно, что воздух не проходит в легкие.

— Ладно, — выдыхаю я, слыша, как голос трещит от сдержанных рыданий. — Считай, ты победил.

Я почти выбегаю за дверь, хлопнув ею так, что звук эхом раскалывает тишину. И только когда ступаю в холодный, пропитанный дождем вечер, понимаю: я не хотела уходить. Совсем не хотела. Но больше не могла оставаться.