32. «Что за день я выбрал, чтобы признаться в любви»

Он испытывает чувство, граничащее одновременно с истомой и облегчением. Мужчина боялся, что вообще больше не сможет услышать её голос, но всё обошлось.

Леви ловит себя на мысли, что она безумно красива сейчас. Хотя ещё слабая и беспомощная. Вот от чего он окончательно теряет рассудок? От осознания собственной силы? Её нужно направить на защиту...

- Ты мне снился.

Николас оторвался от разглядывания девушки и, заглянув в её уставшие глаза, озадаченно нахмурился.

- Когда я отключилась, - пояснила она шепотом, едва заметно (но только не для Николаса) поправляя одеяло, закрывая повязку. - Я видела сны. Ты мне снился... На белом коне, представляешь?

На коне? Видимо, это отпечаток их последнего свидания. Тогда никто из них и представить себе не мог, что совсем скоро на замену безмятежному райскому спокойствию придёт настоящий ад. Николас поджимает губы, когда придвигается ближе и едва ощутимо прижимает пальцы к ее перебинтованной груди. Элл едва заметно вздрагивает, отодвигаясь, и Леви не пытается снова к ней притронуться. Лишь послушно убирает руку.

- Все заживет, Элли, - утешает он её, но вовсе не это ее тревожит - Николас знает. Когда-то она уже чуть не умерла, попав в аварию, но судьба решила смиловаться и не забирать жизнь в её же день рождения. Напоминанием о страшном происшествии был лишь один единственный шрам на бедре, который в будущем Макс, её несостоявшийся жених, уговорил удалить. Но ни один хирург не может разгладить твоё сердце, не удалит ту боль, что следует за воспоминаниями... Так и сейчас... то, что должно, зажить точно не сможет - страх, за себя и за него. Она уже теряла любимого человека и не вынесет этого вновь.

От нее пахнет больничными бинтами, лекарствами и болью. Он чувствует ее, практически как свою, ему даже кажется, что его грудь тоже сковывает повязка - ещё чуть-чуть и он задохнется.

Пальцы Николаса до боли впиваются в собственную ладонь. Кажется, от едкой спеси, томящийся на уровне солнечного сплетения, он действительно больше не может дышать - это и злость на папарацци, и отчаяние из-за своей никчёмности, и непоколебимая нежность.

Разум Николаса на мгновение туманится - и спустя секунду он вдруг обнаруживает себя, нависающим над Элл. Он хочет поцеловать ее. Он хочет ее коснуться. Он хочет обнять...

- Не позволяй этому сломить тебя. Он наклоняется совсем близко и стирает выступившие слёзы. - Будь той девушкой, которую я полюбил, - проводит указательным пальцем по ее фарфоровому лицу, обрисовывая черты губ. - Будь девушкой, которую я люблю, Элли.

В этот момент она на удивление шумно выдыхает, хотя прежде дышала тихо, почти беззвучно. И Николас понимает, он произнёс то, чего так боялся. И теперь ему стало легче.

- Я больше никогда не дам причинить тебе боль, - тихо шепнул на ухо он. А затем по какой-то неизвестной даже ему причине повторил снова. - Никому, слышишь? Обещаю.

Элл поднимает на него глаза, и он видит, как беспомощно они блестят. Когда она подается вперед и бессильно утыкается носом в воротник его рубашки, у него перехватывает дыхание. Впервые от прикосновения женщины, а не от эйфории перед тем, как забраться на вершину горы без страховки. Впервые так сильно, колко и почти смертельно. По крайней мере, для его рассудка, от которого и без того почти ничего не осталось.

***

- Почему ты всё время говоришь «мужчина»? Он что... Не молод?

- Он наш ровесник, - вздыхает Виктория, глядя на мужа, который всё ещё не до конца осознает, что именно произошло с его дочерью.

От неё не было вестей. Элл не звонила им, Габриэле или кому-либо ещё. Не вернулась к годовщине свадьбы родителей, хотя обещала. Не отвечала на сообщения. Пока это не сделал Леви.

- И ты так спокойно говоришь об этом? - не унимался мужчина.

- А что, нужно было закрыть её дома, как непослушного подростка? Помнишь, что было в прошлый раз?

Он помнит, всё помнит. И ту ссору в день совершеннолетия Элл, и аварию, в которой погиб её молодой человек, первая любовь, против которой он так рьяно выступал.

- Теперь она взрослый человек и живёт, как хочет.

- Она наша дочь, Виктория! - всё же стоял на своем Джон.

- Моя! - сорвалась женщина.

Тишина, последовавшая за этим, резала уши. Его полный недоумения взгляд прожигал насквозь. Виктория с прикрытыми глазами прокручивала в голове то, что только что сказала.

- Прости... - тихо и, словно бы не веря сама себе, проговорила она. - Господи, прости. Я не хотела, - устало вздохнула женщина. - Я знаю, что ты волнуешься за неё, ты никогда не разделял их с Габриэле на своего ребенка и нет... Но я тоже переживаю, понимаешь?

- Иди сюда, - притянув её ближе и обняв, шепнул мужчина. - Всё образуется.

Элл всегда считала их образцовой парой, говорила, что выйдет замуж только в случае, если встретит кого-то, с кем они будут любить и заботиться друг о друге, как это делают её родители.

***

Элл лежит, не реагируя. Все мысли её где-то далеко. Не в этой палате, не в этой больнице или городе. Возможно, что даже не на этой планете.

Шеннон снова чувствовал себя каким-то идиотом. Он здесь вместо Николаса.

Он отрешенно следит за ней. За тем, как Элл читает книгу, как от скуки старательно штрихует цветными карандашами раскраску для детей от пяти лет, которую он принёс, решив пошутить, напоминая про её юный возраст.

- Не уверен, что точно подобрал возрастное ограничение... - серьёзно произнес он, быстро пролистывая картинки.

- Смешно, - таким же серьёзным (как и у него) тоном, отметила Элл. Но заметив, что Шеннон напрягся, всё же улыбнулась.

Он следит за ней, как за маленьким ребенком, хотя смерть ей уж точно больше не угрожает, но Николас считает иначе.

- Он хотел бы быть здесь, Элл.

Музыкант тяжело вздыхает, когда она даже не оборачивается на тяжесть его веса, промявшую постель в том месте, куда он опустился, сев рядом.

- Шеннон... - на выдохе проговаривает девушка, всё-таки одарив своего посетителя взглядом. - Я всё понимаю.

Николас сказал, что любит её, что ОНИ справятся, и он старается сдерживать обещание, договорившись перевезти её в частную клинику, запутывая папарацци всевозможными вылазками в свет, навещая девушку лишь по ночам. В то время, как его старший брат приглядывает за Элл днем.

- И ты не обязан находиться здесь целыми днями. Вы оба, - уточнила она, - Не должны топтаться из-за меня на месте, отменять планы, поездки, тур...

Теперь он понимал, что именно зацепило его брата в этой девушке. Она была настоящей - говорила то, что думала и ещё не притворялась кем-то другим, не играла; думала об окружающих её людях, заботясь о них. Она умеет любишь так, будто от любви ничего не теряет, чему учит и Николаса. Самоотдаче, самопожертвованию.

Он понимает это даже сейчас, когда Элл вдруг поднимается, а он успевает её подхватить, когда она делает шаг вдоль отбеленной стены и падает. Шеннон не может спокойно смотреть на ее попытки быть сильной и самостоятельной. Он помогает. Он действительно хочет помогать.

- Не надо, - сдавленно хрипит Элл, тщетно отбиваясь от его сильных рук, которые тут же опускаются на её плечи и поясницу, помогая стоять на дрожащих ногах. - Я справлюсь.

- Знаю, - спокойно кивает Шеннон. - Но не пущу.

- Мне нужно в ванную.

Он толкает коленом дверь и, помогая ей дойти до раковины, осторожно сажает ее на закрытую крышку унитаза, а затем отступает назад и пятится до проема. Проходит больше пятнадцати секунд, прежде чем Шеннон понимает, в чем дело: он невольно застыл в дверях, пялясь на Элл, пока она в свою очередь пялилась на него. До тех пор, пока не вздохнула:

- Выйди уже, наконец, ну! Поверь, с этим я уж точно смогу справиться сама. Или Николас тебя и об этом просил?

Шеннон вскидывает брови и ухмыляется. Вот, куда она так силилась дойти самостоятельно... Нелепо и печально одновременно. Но, стоит взглянуть на измученное лицо Элл, как желание ухмыляться тут же перебивает желание стукнуть себя хорошенько об косяк.

Пять минут кажутся для Шеннона мучительной вечностью. Все то время, что он не проводит в больнице, здесь находится Николас, который сейчас в студии возле монитора, который даже не включает. Суть очевидна, да? Младший Леви не может выкинуть ее из головы. Ни ее кровоточащую временами повязку, ни синяки, оставленные на худых запястьях от капельницы. Это поедает Николаса изнутри. Поэтому Шеннон дал обещание не оставлять девушку одну.

Услышав глухие звуки шагов, Шеннон облегченно вздыхает. Скоро это кончится. Главное, чтобы она не...

Грохот!

Шеннон вздрагивает и, закатив глаза, рывком открывает дверь. Когда он заходит внутрь, Элл уже смотрит на него снизу вверх, успев распластаться на полу в окружении поваленных с раковины тюбиков и гелей. Смотрит она так, словно Шеннон совершил какое-то чудо.

- Что? - хмыкает он, пожимая плечами. - Здесь двери держатся на соплях.

- Спасибо, что не сделал так до того, как я надела штаны.

- Ох, думаешь, я чего-то не видел?

Если хорошо подумать, то он видел её в полупрозрачном халате, когда та ждала Николаса в его апартаментах в Японии. В купальнике на каникулах; и даже однажды прикрытую одним одеялом (отхватил он потом от брата по полной, по крайней мере, без стука в спальню Николаса больше не заваливался).

- Своё чувство такта, - фыркнула девушка.

- Думаешь, я забыл своё чувство такта у кого-то в...?

- Заткнись!

Шеннон усмехается лихорадочно покрасневшим щекам Элл и мысленно отмечает, что это хороший знак на фоне ее многодневной бледности. Наклонившись вниз, он осторожно ухватывает её за протянутые руки, чтобы помочь подняться на ноги.

- Кстати... - всё же не удержался барабанщик. - Мои услуги сиделки дорого обходятся, но тебе могу сделать скидку.

- Ты невыносим, - закатывает она глаза, когда тот притягивает девушку ближе, перекидывая её правую руку через своё плече и подмигивает.

Шеннон, наверное, был единственным человеком, который смог сохранить самообладание, при этом оставаясь небезучастным. Его интересовала судьба этой девушки, и она это чувствовала.