26.

[syml - where's my love]

Я сжимала руку Артёма, пытаясь успокоиться. Я слышала, как он усмехался моему нелепому поведению, но именно сейчас мне было на это плевать.

Я чертовски боюсь высоты.

И прямо сейчас мы подходили к центральной части парка, приближаясь к колесу обозрения.

— Кира, тише. Одна рука – это, конечно, хорошо, но две – ещё лучше, согласна? — сказал он, наклонившись ко мне.

— Да, прости, — я мотнула головой и отпустила его руку. Артём приобнял меня за плечи под одобрительный смешок обернувшегося «дяди Степы» – по отчеству он к себе обращаться не позволяет.

— Эх, дети, дети... Любите, пока души ваши чисты, свежи и искренны. Не успеете обернуться, как станете взрослыми – полными ответственности, обязанностей и, в конце концов, разочарований: в жизни, в людях. Молодость – такая чудесная пора... Любовь – чувство светлое и прекрасное. Любите. — Голос мужчины был полон светлой, доброй грусти. Казалось, он полностью отдался воспоминаниям о своей юности и уже был не в этом парке, с нами, а где-то совершенно далеко.

— Дядь Степ, а если не можем? — неожиданно спросил Артём, крепче прижав меня к себе. Черт знает почему, я готова была разрыдаться от слов охранника парка аттракционов – настоящего романтика, не стареющего душой. А после вопроса Артёма эмоции сдерживать стало ещё труднее. — Если мешают? И речь идёт не о каких-то интрижках. Что тогда нам делать – молодым и искренним, черт подери?

Степан остановился перед нами и развернулся на пятках своих берц. Остановились и мы. Его взгляд, полный скорби, изучал наши с Артёмом лица в темноте.

— Любить, — наконец ответил он. — Любить и жить. Бежать, прятаться, но любить.

Мужчина резко развернулся и пошёл вперёд широким шагом. Я почувствовала, как напряглись мышцы парня, прижимающего меня к себе.

Вокруг нас было огромное количество разных аттракционов: от совсем «для малышни», заканчивая неведомой высоты столбом, уходящим далеко в небо, вокруг основания которого в нижней части были приклеплены своеобразные сидения. Я знала, что из себя представляет подобного рода «каруселька»: эти сидения с неимоверной скоростью то поднимаются, то опускаются по всему основанию этого столба. Это действительно страшно, и мне, как любителю пощекотать нервишки, всегда хотелось попробовать нечто подобное. Только вот один момент: я любитель огромной скорости, бешеных каруселей, но никак не высоты.

«Лабиринт страха», «Американские горки», «Дворец кривых зеркал», «Экстрим-Тарзанка», «Хип-Хоп» – это только то, что бросилось мне в глаза в первые секунды. Я обязательно бы обрадовалась такому разнообразию и изобилию развлекательного досуга, но если быть честной, настроение сделалось совсем не то.

Неужели эта встреча окажется последней? Сколько раз я ещё смогу увидеть Артёма? Прикоснуться к нему? Увидеть его озорную улыбку, заметить этот странный блеск в его глазах, когда он смотрит на меня?

Всё на самом деле не так уж и драматично. Мы будем видеться, но вместе быть не сможем. Поэтому, мне не следует разводить сырость и розовые сопли.

Но почему? Почему мы не можем наплевать на все и быть теми, кем хотим быть, и с теми, с кем хотим? Или же дело вовсе не в наших возможностях, а в желаниях?

"Бежать, прятаться, но любить". Наверное, такое бывает только в излюбленных толпами девочек романах или сериалах а-ля: "40+". В жизни у людей нет никаких шансов противостоять натиску окружающего их мира. Да и желания тоже. Розовые очки давно пора было уже снять, и последние события вежливо мне в этом помогли.

— Мы пришли, — торжественно объявил Степан, воздев руки к небу; его громкий голос отвлек от весьма радужных мыслей. Сейчас, решила я для себя, я буду наслаждаться моментом. Всё остальное будет потом. — Дамы и господа, прошу к вашему вниманию, невиданной красоты и рекордной высоты – Колесо Обозрения!

Чёрт. Возьми.

Степан исчез в небольшом здании около ограждения перед самим аттракционом, оставив нас с Артёмом стоять там с разинутыми ртами. Точнее, Артём-то реагировал абсолютно спокойно, а я была полностью шокирована такими внушительными габаритами этой громадины. С родителями я часто была за границей, ездила с ними «в отпуск», но тамошние парки аттракционов никак не входили в планы моих деловых родителей. Поэтому, ребёнок внутри меня возликовал от картины, представшей перед моими глазами.

Раздался щелчок, потом ещё один – чуть громче. Послышалось странное шипение, а затем... Все колесо обозрения озарилось разноцветными огнями. Они мерцали, как гирлянды на новогодних елках, сменяли цвета, и это было поистине чудесно. Весь парк и, казалось, даже холмы, виднеющиеся вдали, были озарены мерцающим светом бесчисленного количества маленьких электрических лампочек. После такого и в волшебство поверить было нетрудно.

Я, как восторженный ребёнок, коим и являлась, если быть до конца честными, повисла у Артёма на шее, радостно смеясь.

— Господи, как же красиво! — воскликнула я, рассматривая сияющие разноцветными огнями спицы огромного колеса. — Это... просто чудесно!

Артём рассмеялся над моей реакцией, и я у меня даже не появилось желание поколотить его за это – настолько я была поражена и восхищена увиденным.

— Согласен, — сказал он, даже не поиздевавшись надо мной и не высмеяв моё поведение шестилетней капризной девчонки, чем сильно меня удивил. — Очень красиво.

Степан вышел из будки, чего мы заметили с Ветровым не сразу. Мы были слишком увлечены созерцанием этого чуда, чтобы обратить на что-то внимание.

— Высота – восемьдесят три с половиной метра! — продекламировал мужчина с неким оттенком хвастаства в голосе. Так обычно ведущий в цирке объявляет о грядущем номере перед началом представления. Создавалось впечатление, что это колесо обозрения – его детище, и он был им крайне горд. — Восемьдесят метров в диаметре! Полный оборот совершается за восемь минут! Самое высокое колесо обозрения в России! Только сейчас, и только для вас! [Описанное выше колесо обозрения существует на самом деле и располагается в городе-курорте Лазаревское, Сочи, в местном Парке культуры и отдыха. прим. автора]

— Ну что, Кира Григорьевна, — прошептал Артём, крепко сжав мою ладонь. Так крепко, будто боялся, что я могу просто взять и исчезнуть, будто меня никогда и не было. — Ты готова?

Я дико боялась высоты, я ведь уже говорила об этом? Когда мы переезжали, меня напичкали успокоительным по моей же просьбе, чтобы я вообще была в состоянии зайти в этот чёртов самолёт. А сейчас... Мне было не страшно. Рядом был именно тот человек, с которым все страхи, мысли и сомнения отступали прочь.

— Боишься высоты? — склонив голову набок, улыбнулся он. — Это мило.

— Может, я с тобой в одной кабинке находиться боюсь? — заткните меня кто-нибудь, умоляю. Надо же было такой романтичный момент испаганить своим дерьмовым характером. — На самом деле... Я боюсь высоты. Но сейчас... Я хочу увидеть море с высока. С тобой.

Артём развернулся ко мне и обхватил ладонями мои щеки. Как странно, — думалось мне, — руки, что могли убить, были такими нежными. Блеск его глаз казался ярче всех разноцветных огней аттракциона вместе взятых, и он даже представить не мог, как сильно я люблю этот взгляд. Он чувствовал, он был живым душой, и он стоял передо мной, обхватив руками моё лицо, – перед той, кто заставлял чувствовать его, что он живёт. Его нос потерся об мой, и я, запустив руки в его мягкие волосы, закрыла глаза. Я не хотела, чтобы исчезало свечение сотен лампочек и его глаз. Я не хотела, чтобы исчезали его нежные руки с огрубевшей кожей, не хотела, чтобы его волосы ускользали из моих пальцев, как он сам – из моей жизни. Всё, чего я хотела, – это раствориться в нем, в этом мгновении, и быть счастливой и живой. Такой, какой он делал меня сейчас одним лишь своим прикосновением.

Его губы едва коснулись моих, трепетно целуя, и все вокруг исчезло в тот же миг.

— Я хочу на все смотреть с тобой, — прошептал он, оторвавшись от моих губ. — Мне плевать, что будет дальше. Что будет через неделю, месяц или год. Одно я знаю точно: я хочу быть с тобой, и мы будем вместе.

Моё сердце сделало рекордное количество ударов в ту секунду, когда услышала его слова. На глаза в сотый раз за последнее время навернулись слезы. Были ли они слезами радости?

Глупо было тешить себя ложными надеждами, но я верила Артёму. Я верила ему больше, чем самой себе. Я знала, что вряд ли это кончится чем-то хорошим, как в сказках, где гномы поют серенады, единороги блюют радугой, а Белоснежка умирает с принцем в один день, перед этим прожив беззаботную и радостную жизнь. Но я не могла это никак предотвратить. Я просто верила ему, и в этот миг мне это казалось таким правильным.

Зазвучала лёгкая музыка. Артём, являя собой пример истинного джентльмена, услужливо предложил мне свой локоть. Я устремила свой взгляд к громадному по всем параметрам колесу обозрения и решительным жестом взялась за его локоть. С ним я готова была пойти против всех своих страхов.

Потолок и верхняя половина стен кабинки была прозрачной. Я не знаю, из какого материала чудо-строители это сотворили, но очень надеюсь, что это действительно безопасно. Боже правый, похоже, обратно я поеду на машине «скорой».

— Ну что, трусиха, ты готова? — ехидным тоном поинтересовался Артём, когда мы уселись на одну из лавочек.

— Я не трусиха, — вскинулась я. — Только глупцы ничего не боятся. — Мне это казалось чертовски весомым аргументом. Ладно, не таким уж и весомым, но все же каким-никаким аргументом.

— Хорошо, — смеясь, протянул Артём. — Это было отличным оправданием. Хотя, если говорить серьёзно, ты права. Все мы чего-то боимся, и в этом нет ничего плохого или постыдного.

— Когда ты успел стать таким мудрым? — издаю изумленный смешок я, натянув рукава свитера по самые костяшки пальцев. Холодало. Не получив ничего в ответ, кроме как его фирменную ухмылку, от которой, уверена, теряли голову десятки девиц, я продолжила: — Чего же боишься ты?

Едва я закончила свой вопрос, как колесо начало свое медленное вращение. Кабину слегка покачивало в разные стороны.

Ничего страшного не случится, ведь так? Этот аттракцион здесь стоит далеко не первый день, и все его посетители живы-здоровы. Ну, наверное... Боже правый, это была попытка успокоиться или ввести саму себя в ещё большую панику? Скорее, второй вариант, причём вышло у меня это весьма неплохо.

— Я боюсь потерять близких мне людей, — после долгого молчания ответил он. Увидев мой испуганный и ничего не понимающий взгляд, он посадил меня к себе на колени. Его движения были такими легкими и непринужденными, будто я весила не больше перышка. Я обняла его за плечи, уткнувшись носом в шею, как делала это обычно. Он гладил меня по волосам, глубоко дыша. В его руках было надёжнее, чем в любом месте на свете, я была в этом уверена на все сто.

— Кто-то боится темноты, — хрипло произнёс он, — кто-то боится пауков, а кто-то – одиночества. Но знаешь, я редко когда думал о своей собственной безопасности. Это не то героическое самопожертвование, которым стоит гордиться, нет. Это разочарование в себе самом как в человеке, и это жутко. Жутко потерять самого себя. Зато я всегда пекся о безопасности и благополучии моих родных. Именно родных сердцу людей. И ты, Кира, в их числе. Я не переживу, если с ними что-нибудь случится. Я не переживу, если случится что-то с тобой, и сделаю все, чтобы ты была в безопасности, понимаешь?

Я кивнула, вцепившись пальцами в его плечи, чувствуя перекатывающиеся под кожей мышцы сквозь футболку. Но вот что для меня оставалось загадкой: неужели Артём, понимая, что заботится о дорогих ему людях и делает все ради их безопасности, все ещё думает, что он – чудовище в человеческом обличии? Почему он так ненавидит себя, что он не может простить самому себе? Спросить его я  это так и не осмелилась. И вовсе не потому, что боялась правды, – наоборот, я всегда любила её. И точно знаю, что моё мнение об Артёме не изменится, если на свет покажутся какие-то слишком скверные скелеты из его шкафа, которых и у меня было предостаточно. Я просто не хотела бороздить его старые раны и считала, что если он захочет – он расскажет.

— Это неправильно, — шепчу я. — Ты не заслуживаешь такого отношение к самому себе...

Артём не дал мне договорить: он слегка коснулся пальцами моего подбородка, подняв мою голову, и запечатлел на губах настойчивый поцелуй.

— И опять ты меня затыкаешь, — прошипела я, переведя дух. Но улыбку скрыть у меня не получилось.

— Будто тебе не нравится, — Артём подмигнул мне с излюбленной мною озорной улыбкой на губах, которые были слаще всех любимых конфет вместе взятых. — Посмотри, малышка, — прошептал он, устремив свой взор к прозрачным стенкам кабины. — Любые страхи стоят этого.

И он был прав.

Звезды. Мириады звёзд сверкали на тёмном холсте ночи, переливаясь и маня к себе. Они были так близко, что, мне казалось, протяни я руку – дотронусь до одной из них. Вдали, в море, отбрасывали свой яркий свет на морскую гладь маяки. Несмотря на глубокую ночь, фонари на пирсе отливали тёплым светом. Но звезды... Они были ярче всех фонарей, всех маяков.

— Только в темноте видны звезды, — тихо прошептала я. — Во всем тёмном таится самое прекрасное.

Мы целовались так, будто были обычной парой. Будто у нас было ещё миллион таких вечеров: когда мы вместе, наслаждаясь объятиями друг друга, смотрим на небо. И совершенно неважно, будь там звезды или восходящее солнце, ведь мы могли бы быть вместе.

Но мы не были обычной парой. У нас все всегда шло через задницу: начиная с эпичного знакомства, заканчивая не менее интересным развитием отношений. Если это вообще можно назвать отношениями. У нас не будет спокойной жизни, у нас не будет ещё множества часов, проведенных наедине. За все то время, что я лежала в тёмной кабинке у него на груди, иногда мне казалось, что никаких "нас" и не будет вовсе. Но я знала, что Артём не кидает слов на ветер. И я точно не собиралась опускать руки и потерять его. Черт возьми, мы обязательно найдём какое-нибудь решение, и все будет отлично, как и должно было быть.

Думать о чем-то другом просто не получалось. Все мои мысли, весь мой мир, все мои чувства и эмоции, – все это крутилось только вокруг мальчика с карими глазами и безумно привлекательной улыбкой.

— Закончишь этот год, и я заберу тебя отсюда куда-нибудь далеко-далеко. Уедем вместе от них всех. Что скажешь? — он вновь улыбнулся, поправляя свою любимую олимпийку у меня на плечах. Артём давно уже сидел на полу кабинки, смотря на ночное небо, а я – у него на коленях. Наши ноги и руки переплились настолько, что в темноте было трудно понять, где чья.

— Это все, чего я хочу. — И я не врала. Он поцеловал меня в висок, заправив прядь волос за ухо. Не существовало в мире ничего волнительнее, чем его трепетные касания и поцелуи. Честно-честно.

— Только по дому ты будешь ходить в моих вещах.

— Конечно, — улыбнулась я.

— Хотя без вещей вообще меня более, чем устроит, — Артём подмигнул мне, и я закатила глаза, шумно выдохнув. Его рука легка мне на бедро, заставив моё сердце застучать в разы быстрее прежнего.

Наши взгляды встретились прежде, чем его губы накрыли мои. Этот поцелуй был не таким нежным и невинным, как все остальные. Черт, нет. Его губы нещадно терзали мои, я же отвечала тем, что покусывала его нижнюю губу, слыша возбужденное рычание. Через секунду мне стало жарко в его куртке, через вторую – жарко и без неё.

Кабинка остановилась, резко качнувшись. Ну вот почему именно сейчас?

Артём грязно выругался, оторвавшись от моих губ. Он помог мне подняться, разобравшись с этим сплетением рук и ног, затем поднялся сам.

— Это ещё не конец, — шепнул он мне на ухо, обжигая кожу горячим дыханием. От его слов табун мурашек пронёсся по позвоночнику, а щеки залились краской. Парень положил руку мне на плечо, и мы вышли из кабинки, где нас уже ждал Степан.

— Уже через несколько часов начнётся смена, голубки, — виноватым тоном произнёс мужчина, разводя руками в стороны. — Извините, что помешал вам...

— Дядь Степ, тебе просто не за что извиняться. Наоборот, мы очень благодарны. Ты же знаешь, что с меня причитается.

Степан хитро улыбнулся, и очень даже стало интересно, что именно «причиталось» с Артёма. Впрочем, как и всегда, мне никто ничего толком и не объяснил. Тепло попрощавшись со Степаном, мы покинули территорию парка. По пути к машине мы снова вернулись к обсуждению нашей совместной жизни. Для меня уверенность Артёма в будущем казалось такой неправильной и дикой, но, в то же время, не передать словами, насколько сильно я была рада этому.

— У нас обязательно будет собака, — продолжал Артём. — Большая, преданная собака, которая будет защищать тебя, когда я буду на работе.

Я хихикнула и поцеловала его в щеку.

— Будто я буду сидеть дома без дела.

— Не без дела. Ты будешь ждать меня, — невозмутимо ответил он.

— А, ну да. Очень полезное занятие.

— Абсолютно согласен.

Мы продолжали болтать о разных мелочах в нашем общем будущем, пока преодолевали оставшийся путь до машины Артёма. Я не уставала повторять ему, что мне ещё рано жить с ним, но Артём даже слушать ничего не хотел об этом. Да и мне все эти доводы, честно говоря, казались совсем неважными. Я была настолько счастлива, что чувствовала себя просто окрыленной.

Припаркованную прямо у шлагбаума машину Артёма уже было видно невооружённым глазом, и я, признаться честно, была этому очень рада. Я ужасно замёрзла, и даже ветровка парня мне уже не помогала, плюс ко всему я чувствовала себя совершено измотанной, пусть и счастливой. Хотелось прийти домой, завалиться в теплую кровать и уснуть, обнимая его. Это было бы подобно раю.

Но нам так и не суждено было сесть в машину.

Всё произошло слишком быстро, но и одновременно с тем ужасно медленно. Предрассветная тишина разбилась на сотни тысяч осколоков после нескольких глухих звуков. Они были похожи на выстрелы, по крайней мере, с таким звуком пули искали свою цель в кино.

И они нашли.

Боль не давала вздохнуть полной грудью. Да она вообще никак не давала вздохнуть. Я лишь хрипела, пытаясь глотнуть такого доступного, но в то же время, невозможного воздуха.

Я лежала на асфальте, чувствуя, как мой свитер пропитывается чем-то тёплым и жидким. Как вода. Как кровь.

В следующую минуту я вижу лицо Артёма, нависшее надо мной и искаженное от боли. Он кричал, держал моё лицо в своих ладонях. Я звала его, или мне просто казалось, что зову. Через какое-то время боль уже не чувствовалась. Где-то я слышала, что когда боль слишком огромна, она перестаёт ощущаться. Его глаза сияли, как те звезды, что показал он мне. Я пыталась сказать ему об этом. И ещё о сотне вещей, которые по каким-то причинам не успела сказать прежде. Наша жизнь, оказывается, так коротка. Тебе кажется, что у тебя впереди ещё тысячи дней и ночей, тысячи возможностей сказать о том, что думаешь, о том, что чувствуешь. Но на самом деле... Мне так хотелось спать. Мне уже не было страшно совсем. Ни капли. Я лишь хотела уснуть в его объятиях. Мне казалось, что я проснусь на следующее утро и буду чувствовать его мерное дыхание у себя под щекой. И в тот же миг я понимала, во мне были чёртовы пули. Я умирала. Понять это было не так страшно, как увидеть гримасу боли на его лице. Я думала о том, как сильно люблю его. Думала о том, что все могло бы быть иначе, если бы мы никогда не встретились. Но я ни о чем не жалела. Что будет с матерью? А с Лизой? Что будет с ними? Я не уйду. Я буду бороться, чтобы снова проснуться утром. Чтобы просто жить. Мне так этого хотелось. Хотелось, как никогда. Я вспомнила мамину улыбку и её ласковые слова. Вспомнила смех подруги и её искрящиеся счастьем глаза. Я плакала.

Артём шептал, что любит меня. Я так хотела ответить ему тем же. Но вместо этого я боролась со сном. Мне нельзя было закрывать глаза, твердила я себе, ещё не время. Так хотелось провалиться в эту сладкую дремоту, но я знала, что могу не проснуться. Всё смешалось: в голове, перед глазами, в груди. Он дрожащей рукой набирал номер «скорой». Успеет ли?

Над Артёмом, над таким нужным мне и родным, повисла тень. Та тень имела глаза, нос, рот, руки и ноги. А в руках – что-то увесистое, тупое. Хрип вырвался из моего горла в попытках предупредить его. Но было слишком поздно: его бессознательное тело лежало рядом со мной.

Рыдания раздирали лёгкие. Из последних сил я коснулась его. Пожалуйста, господи, пусть он окажется жив. Забери лучше меня, боже, чем его, слышишь? Он должен жить. Они должны жить. Они должны быть счастливы. И если я должна закончить... так, значит, так тому и быть.

А потом – пустота. Та самая долгожданная дремота. Сладкая, чудесная и такая приятная. Я не думала ни о чем. Ни о людях, близких мне, ни о жизни, что я прожила и могла прожить. Веки почему-то вдруг стали свинцовыми, они так стремительно закрывались. Умирать, оказывается, совсем не больно.