22.

Я не знаю, передвигался ли я когда-то так быстро прежде, но в любом случае, я догнал их, когда этот мудак только завернул за угол.

– Отойди от неё, – рявкнул я, разворачивая за плечо Олега к себе лицом. Обернувшись, он увидел меня и выглядел скорее удивленным, нежели испуганным или пристыженным. Он был слегка пьян, но не настолько, чтобы не почувствовать боль от обрушившегося на его лицо удара.

Он упал и, я едва успел прижать к себе Киру, помогая избежать ей верного поцелуя полом. Олег сидел, прислонившись к стене, и обескураженно смотрел на меня, будто находя объяснения моему поступку. Он либо хороший актёр, либо просто немного обижен природой.

– Что ты ей подсыпал?! – я был настолько зол, что удивлялся тому, как ещё не забил эту скотину до смерти. А он точно этого заслуживал.

– Чего? Я просто хотел...

– Ты в уши долбишься, что ли?! Я спросил, что ты ей подсыпал, уебок, – прорычал я, понимая, что мне следовало бы быть тише, если хочу разобраться с ним без постороннего вмешательства.

Клянусь, если бы в моих руках не было практически бездыханного тела Киры, этот сукин сын бы читал молитвы. Я пытаюсь успокоить шалящие нервы, пытаюсь привести дыхание в порядок, но попросту не могу. Она обмякла в моих руках, едва дыша, но каждый из её вздохов был медленным и, наверное, болезненным. С каждым её вздохом хотелось кричать. Только сейчас я заметил, что её маленькое тельце бьёт дрожь. Это точно не алкогольное опьянение, я понимал это. Я понимал и многое другое. Например то, что это слишком уж похоже на передоз.

– Вызывай скорую, ублюдок! – кричу я совершенно обескураженному Олегу, отрешенным взглядом наблюдавшему за тем, как я поднимаю Киру на руки и стремительным шагом направляюсь в сторону своей комнаты.

Я всматривался в её лицо с чуть приоткрытыми глазами, пытаясь найти хоть что-то утешающее, хоть что-то, что даст надежду. Она всегда была бледной, но сейчас, кажется, её кожа была прозрачной. Её лоб покрылся испариной, но само тело было холодным. Я боялся. Чёрт возьми, я так боялся потерять её! Да, она не принадлежит мне и никогда не принадлежала, по сути. Да, я оставил её, но я лишь хотел, чтобы она была счастлива. Я хотел, чтобы она шла вперёд, не оглядываясь. Чтобы ей никто не угрожал, черт бы их всех побрал. Я не разговаривал с ней, но Дима всегда рассказывал что-то из её жизни, и этого кое-как хватало. Но что значит... потерять её насовсем? Чёрт, только не она. Прошу, Господи, только не она. Забери лучше меня, не знаю, но только не её, прошу. Только не её. Ебаный в рот, ты мало издевался, что ли, надо мной?! За что ещё я не ответил перед тобой, выблядок ты небесный?!

Кира лежала на моей кровати. В комнате не было никаких звуков, кроме моего учащенного дыхания, вызванного злостью и... страхом. Я боялся потерять её, блять, больше всего на свете. Да я не вынесу просто этого, вашу мать.

Её красивое, самое прекрасное и родное лицо из всех лиц, что вообще есть на этой чёртовой земле, было мертвенно бледным. Сука, какое же все-таки ужасное слово.

Девушка, научившая любить. Девушка, вскружившая голову одним лишь взглядом испуганных голубых глаз. Девушка, навещающая меня во снах. Девушка, чьи касания не выходит у меня из головы. Девушка, чей запах вызвал у меня чёртову зависимость. Девушка, чьи синие губы когда-то были алыми и невероятно сладкими на вкус. Девушка, чей смех заставлял верить в лучшее, чья улыбка заставляла просыпаться по утрам. Девушка, чей пульс неумолимо сходил на "нет".

Девушка, чья смерть окажется для меня погибелью.

Я очертил большим пальцем контур её губ, понимая, что это, блять, вообще никак не поможет. Я все никак не мог отогнать от себя мысль, что это – последние секунды, проведенные с ней. Я не раз слышал фразу, гласящую о том, что мысли материальны, но я ничего не мог поделать. Я просто ждал, боялся и упивался этими, быть может, последними секундами. Эти слова из её сна, которые я безустанно повторяю у себя в голове, ещё больше угнетают ситуацию.

Сколько мы здесь? Я посмотрел на наручные часы и понял, что прошло всего несколько минут. Мне они казались вечностью. Если через три минуты ни одна падла не скажет мне, что приехала эта гребаная бригада «скорой», я повезу её сам, и мне плевать, что я уже датый из-за выпитого коньяка и шампанского. Мне плевать. Я все переверну, если нужно будет. Три минуты. Три, мать его, минуты. И каждая может быть последней. Я сойду с ума от подобного рода мыслей за эти три минуты. Она не может оставить меня. Только не она, чёрт возьми.

– Какой же я дурак, – шепчу я, проводя рукой по бледной щеке Киры. – Не оставляй меня, слышишь? Пожалуйста, родная...

В горле образовался болезненный ком, и я не мог больше выдавить из себя ни слова. Блять, все это из-за меня. Чёрт возьми, если бы я знал, если бы я только знал...

– Когда-нибудь я скажу тебе, как сильно люблю тебя, – осипшим голосом произношу я, едва касаясь губами её губ. – Только не уходи, прошу тебя.

Её начало трясти ещё сильнее, чем прежде. Именно в тот момент, когда я брал Киру на руки, пребывая вне себя от злости на весь этот блядский мир, дверь в комнату распахивается, и вслед за Антоном влетают долгожданные фельдшеры. В богатые дома они приезжают со скоростью света, однако. Всё казалось мне слишком медленным и похожим на сон, точнее, на ночной кошмар. И вовсе не из-за выпитого алкоголя. Я не мог поверить в это. Не мог поверить, что это действительно происходит с нами. Не мог поверить, что она действительно умирала у меня на руках.

Антон разговаривал с врачами, пытаясь в спешке объяснить им, что случилось. Ему-то уж совсем труда не составило догадаться, из-за чего именно её так канаебит.

Не знаю, каким Олегу нужно быть долбоебом, чтобы додуматься зайти в ту же комнату, где нахожусь и я. Это был очень безрассудный поступок с его стороны. Настолько, что едва он показался в проеме, как я сразу же накинулся на него.

– Ну что, ты счастлив? Ты счастлив, мать твою, что она почти не дышит?! Ты этого добивался? Тогда могу поздравить тебя, чёртов ублюдок. Всё прошло именно так, как ты и хотел. – Я кричал и бил этот полупьяный мешок дерьма, который даже не старался избежать последующих ударов. Кровь стучала в висках; полностью отдавшись бушующей во мне ярости, я продолжал забивать этого мудака, не думая о каких-либо последствиях. Я слышал крики, слышал, что кто-то просил меня остановиться, но разве мог я послушать хоть одного из них? Они не понимают, каково это – знать, что близкий, родной тебе человек умирает из-за каких-то грязных целей одной паршивой сволочи. Они не понимают, каково это – видеть, что человек, виновный во всем, даже не раскаивается, не извиняется и вряд ли вообще сожалеет. Что такое сожаление? Пустые слова, наверное. Ими всяко не поможешь.

А что может помочь? Ничего. Нужно только ждать и верить. Люди в своей жизни не делают ничего, разве что ждут и верят. Глупо, наивно, бессмысленно. Но мы, на самом-то деле, бессильны и чертовски жалки. Бессилие – ужаснейшее чувство, что вообще существует на этом гребаном свете. Ты можешь быть богат, красив, умен, самоуверен; можешь быть попом с кадилом, можешь быть успешным в материальном плане человеком, ну а что с того? Откупишься от смерти? Или зачитаешь молитвы, которые обязательно помогут? Тебе ничего не поможет. Есть вещи, перед которыми любой сукин сын бессилен, и это – самое пиздецкое ощущение. Вот и я сейчас был абсолютно бессильным. Я никак не мог помочь Кире, лишь бил этого ебучего осла, и это угнетало.

Киру, оказывается, уже забрали из комнаты, когда передо мной предстала фигура брата. Жаль, конечно, что день, который по праву принадлежит ему и должен был пройти без каких-либо переживаний, вот так испорчен.

– Артём, успокойся, – сдержанно произнёс Антон, пытаясь убрать меня от уже бессознательного тела за плечи. У него не вышло. – Артём! Это не он, слышишь?! Не он напоил её тем дерьмом! Я смотрел камеры, и там прекрасно видно, что он ничего ей не подсыпал, мать его.

До меня не сразу дошло, что он только что сказал. Спятил, – думал я. Это же чушь собачья. Определённо спятил, потому как больше-то и некому вроде. Вроде... Нет, его подонок-папаша слишком любит своего сыночка, чтобы испортить ему праздник. Тем более, вот таким вот грязным способом. От этой мысли я горько усмехнулся: для кого-то смерть человека всего лишь омрачающее светский вечер обстоятельства. Воспользовавшись моим замешательством, Антон увел меня в другую сторону комнаты, подальше от избиенного мною тела. Много, оказывается, народу наслаждалось этим зрелищем, и никто из них не рискнул собственной шкурой, чтобы остановить меня. Что ж, вполне разумно.

Спустя несколько минут мы уже сидели в моей машине, но водителем в этот раз был Антон. По его словам, я слишком взбешен, чтобы садиться за руль этого металлолома. А я действительно был, мягко говоря, разозлен. И злиться действительно было из-за чего.

Сергей обещал, что не будет трогать Киру, если я оставлю её в покое и с головой окунусь в дела фирмы. И знаете, в тот момент мне это решение казалось таким правильным и разумным, и пусть я знал, что это будет чертовски сложно, я также знал, что так будет лучше. И что мы имеем в итоге? Этот гребаный ублюдок не сдержал слово и отравил её на приёме в собственном доме, наверняка каким-то образом подкупив официанта. Но что я сделал не так? Я оставил её, как он и хотел, блять, тогда какого черта?! Именно в эту минуту мне хотелось сесть за руль самим, свернуть в другую сторону и отправиться прямо в офис долбоебучей компании его величества, где он наверняка высиживается, и убить его прямо за его гребаным столом. Но быть рядом с Кирой мне хотелось больше. Господи, блять, почему все так сложно? Почему все светлое, что появляется в моей жизни, тонет в куче дерьма из-за меня и моего прошлого? Почему все идёт ко дну именно в тот момент, когда я почувствовал себя просто по-настоящему, блять, счастливым? Почему эти гниды так и норовят забрать у меня все дорогое, что есть в моей никчемной жизни? Я убью его. Чёрт, я просто грохну его. И не буду ни капли жалеть, если сяду за это. Буду коротать дни за решеткой и с чувством выполненного долга облегчённо вздыхать, невероятно довольный собой. Я ненавижу его, ненавижу всем сердцем, которое у меня оказывается есть. Я ненавижу его и искреннее надеюсь, что в скором времени на одного подонка на этой гребаной земле станет меньше.

Я обреченно откинулся на спинку сидения, несильно ударившись головой. Но мне было плевать на все, что я чувствовал физически в данный момент, и на все, что меня вообще окружало. Следующая стадия: отчаяние. Когда злость уже прошла, и тебе становится настолько тошно от происходящего, что ты готов прямо сейчас сыграть в ящик и уйти в лучший мир, которого, я уверен, нет. Меня злит бессилие, но ещё больше меня злит свое собственное отчаяние. В этом состоянии ты жалеешь себя, успокаиваешь ложными надеждами и радужными иллюзиями, вместо того, чтобы принять все так, как оно есть, и бороться за лучшую, спокойную и счастливую жизнь. Для того, чтобы твёрдо стоять под натиском всей этой чёртовщины, нужно быть по-настоящему сильным человеком. Я же таковым не являлся. Разве сильный человек оставит того, кого любит? Разве сильный человек перестанет бороться за гребаное счастье в своей жизни? Разве сильный человек остановится в поиске поистине правильного решения проблемы? Нет, однозначно нет.

К черту все эти мысли, к черту все эти чувства и бешеные эмоции. Просто к черту. Как же херово, оказывается, быть человеком и иметь возможность чувствовать что-либо. Влюбиться и потерять – что может быть лучше?

Я ударил кулаком по панели, понимая, что сойду с ума с такими мыслями. Антон лишь вдавил педаль газа в пол; мы оказались почти вплотную к машине «скорой». Ушибленной рукой провел по своей слегка отросшей шевелюре. Кира частенько просила не отстригать волосы так коротко, как я это делал прежде. Хаос на голове она находила милым. И черт, я вспоминаю такие глупые мелочи даже сейчас. Но самое ужасное и комичное одновременно в том, что я просто не могу взять и отстричь эти гребаные волосы, черт бы их побрал. Просто не могу.

– Тём, не переживай так, – пытался подбодрить меня Антон. Вышло херово, честно скажем. – Это обычный передоз, её сразу же откачают. Время такое, сам понимаешь, везде уже знают, как с этим бороться.

Обычный передоз. Странное словосочетание. Обычная передозировка обычными наркотиками, ничего сверхъестественного. Скажите мне, когда наступил этот момент, когда это стало привычным для окружающих делом? Все как обычно, ребята, девушке очевидно просто подмешали лошадиную дозу какой-то паршивой наркоты, ну, впрочем, ничего страшного. Это же обычный передоз, подумаешь, такое частенько бывает. А потом я понял, что такое бывает действительно слишком часто, и не всегда эти горе-наркоманы попадают в больницу. Не всегда успевают помочь и не всегда хотят помочь. Вот и вся правда человеческого мира. Я не по наслышке знаю, как много грязи существует на этом гребаном свете, и от одной мысли, что Кира когда-нибудь узнает все прелести жизни, если не уже, в груди что-то подозрительно ныло.

Я знаю, что она многое пережила. Я знаю, что не все люди вынесут того, что вынесла она. Я знаю, что она сильная. И мне правда хочется верить, что она справится. Я верю в неё, как, черт, в самого себя. Вру, в неё – намного больше. Она просто не может оставить меня, черт побери всех этих ублюдков.

Та "встреча" у забора, что была донельзя романтичной. Моё имя, сорвавшееся с её губ, когда я опять влез куда-то. А затем ощущение этих сладких губ на моих около входа в клуб, после того, как она пыталась признаться в своей ненависти ко мне. Бессмысленные ссоры, украденные поцелуи, её губы со вкусом тех яблок, тихий шёпот в полумраке комнаты, её звонкий смех у костра, её одухотворенное бледное лицо, её ласковые руки и нежная, как бархат, кожа. Желание убежать от всех вдвоём, вместе, второй комплект звенящих в кармане ключей, её невероятной красоты глаза не фоне морской воды, её манящая улыбка, в которую невозможно не влюбиться. Наша последняя ночь. Запах её духов, томное дыхание, ощущение её кожи... И то утро, когда я оставляю её. То утро, которое оказывается для нас последним. Её слова о том, что она любит меня, а потом ... А потом она уезжает, ведь я сказал, что "нас" и не было вовсе. Выпивка, тела безымянных шлюх, которых не мог привести к себе в квартиру из какого-то гребаного принципа, которые ни в какое сравнение не шли с той самой. Поиск её привычек в окружающих меня людей, который всегда не заканчивался ничем, кроме новой порции "чего-нибудь покрепче". Глупые советы приятелей все забыть, точнее её саму. Но ничего не выходило. Сны, где я вновь держал её близко к ноющему сердцу. Сны, где она плакалась у меня на плече. Сны, где я чувствовал, как вздрагивало её тело от истеричных рыданий. Сны, где её пальцы впивались мне в плечи, чтобы почувствовать, что я действительно рядом. Сны, после которых утром не хотелось ничего, кроме как уснуть вновь, чтобы хотя бы ещё немного насладиться ею. Сны, после которых я убегал из той квартиры, держа путь в какой-нибудь бар, плевать в какой именно. И все опять по новой.

Это наши воспоминания. Наши. Я не вынесу, если они станут только моими.