Глава 12

Мы жили, как будто заново. Она просыпалась первой. Готовила чёрный кофе, который никто не пил. Просто стоял и пах. Утро должно пахнуть — этим она объясняла. Я кивал. Её ритуалы были странными, но правильными. Как будто тело ещё здесь, а душа уже знает, что времени мало, и нужно делать всё с уважением — даже дышать.

Я пил вино, иногда пиво. Но по-другому. Без злости. Не чтобы забыться, а чтобы не чувствовать, как сильно люблю её именно сейчас, когда уже поздно. Странное чувство — любить в миноре. Как будто прижимаешь к себе кого-то, кто уже тает, исчезает сквозь пальцы. И чем крепче держишь — тем быстрее уходит.

Мы не говорили о болезни. Не потому что боялись — просто не было смысла. Смерть не исчезала, даже если её не называли. Она дышала где-то сбоку, сидела у окна, гладила Кристину по спине, когда она кашляла по ночам. Мы делили с ней квартиру. Но делали вид, что её нет.

Врачи звонили один раз. Я не дал ей трубку. Сказал, что номер ошиблись. Она посмотрела на меня как на ребёнка, который решил, что, спрятавшись под стол, спасёт всех от войны. Но промолчала. Кристина не ругалась. Не спорила. И это сводило с ума больше, чем любые сцены.

⸻

Однажды мы вышли в парк. Она настояла. Я натянул пальто, а она — длинное платье, хотя был март и на улице ещё пахло снегом, холодным металлом и улицами, по которым никто не хочет ходить.

— Мы похожи на призраков, — сказал я, пока она шагала медленно, словно берегла каждый сантиметр земли под ногами.

— Мы и есть призраки, — усмехнулась она. — Просто нам повезло задержаться.

Мы сели на скамейку. Рядом старик кормил голубей. Один голубь был без лапки. Хромал, но клевал зерно с таким видом, будто он президент стаи.

— Вот так и я, — сказала Кристина, — без лапки, но всё ещё жру.

Я рассмеялся. Искренне. Первый раз за много дней. Она улыбнулась. Тепло. Грустно. Как будто уже прощалась. Я почувствовал, как в груди что-то тонко хрустнуло.

— А ты не боишься?

— Чего? — спросила она.

— Ну... конца.

— Я боюсь не конца. Я боюсь, что ты потом всё перепутаешь. Напишешь какую-нибудь ерунду. Придумаешь меня красивее, чем я есть. Или трагичнее. А я хочу остаться настоящей.

— Я не пишу.

— Начни.

— Я разучился.

— Нет. Просто тебе некому было писать.

Она смотрела в небо. Я — на неё. Она — живая. Синяя жилка на шее. Шрам на ключице. Всё настоящее. Всё — до дрожи. Я хотел сохранить каждую деталь. Как в детстве — боялся, что любимая игрушка исчезнет, если не смотреть на неё всё время.

⸻

В ту ночь она попросила, чтобы я её рисовал.

— У меня нет карандашей.

— Нарисуй словами.

Я взял блокнот. Писал, как мог:

«У неё кожа цвета молока, которое забыли убрать с подоконника. Тепло с налётом боли. У неё грудь, которую хочется гладить даже в тишине. И ключицы, в которые можно спрятать тоску. Она смотрит — будто знает всё. А целуется — будто всё забыла. Она не красивая. Она честная. И в этом её красота.»

Я дал ей прочитать. Она хмыкнула.

— Ну... не графоман, конечно. Но жить можно.

— Это комплимент?

— В моём мире — да.

Мы легли спать. Она положила голову на мою грудь. Я не спал до утра. Просто слушал, как она дышит. Считал вдохи. Молился, чтобы ее дыхание не сбилось. Чтобы она не замолчала.

⸻

На следующее утро она исчезла.

Просто — не было её. Кровать холодная. Окно приоткрыто. Записка — короткая, как у всех, кто уходит навсегда:

«Не ищи меня. Не стой на границе. Ты сильнее, чем думаешь. Я люблю тебя. — К.»

И снова остался я. На этот раз — без иллюзий. Без гнева. Без желания пить.

Я просто молчал. Сидел на полу. Обнял её свитер. Слушал ветер. И плакал. Первый раз. По-настоящему.

⸻

Анна звонила. Не брал трубку. Макс писал. Не отвечал. Мир сжался до одного запаха — её запаха — и одного слова, которое я никак не мог произнести вслух: прощай.

Потом я начал писать. Сел за стол. Без цели. Без плана. Просто печатал, как мог. Пальцы стучали сами. История рвалась наружу. Без фильтров. Без редакторов.

«Была женщина. По имени Кристина. Она не спасала меня. Она просто сидела рядом. Не спрашивала. Не жалела. А потом ушла. И я остался. Чтобы рассказать. Чтобы помнить. Чтобы больше никто не путал любовь с привычкой. Это была настоящая женщина. Со шрамами. С коротким сроком. Которая остается в памяти навсегда. И руками, которые делали из меня человека. Её больше нет. А я — есть.»

⸻

Я не знаю, что будет дальше. Может, я снова напьюсь. Может, встречу кого-то. Может, поседею в одиночестве и заведу собаку.

Может, книга выйдет и никто не купит. А может, она станет известной. Такое бывает.

Но я точно знаю одно:

Никто никогда не будет для меня водой, водкой или чем-то еще. Потому что Кристина была — воздухом. Её не видно. Но я дышал ей.