Эпилог

(Шесть месяцев спустя)

Рукой вслепую пытаюсь нащупать талию Мишель, но быстро понимаю, что её нет рядом. Холодная простыня только подтверждает мои подозрения. Морщусь и беру телефон с тумбочки.

Три часа ночи.

Сон мгновенно уходит. После долгого и утомительного переезда несколько месяцев назад, жизнь, наконец, наладилась. Мы больше не вынуждены бесконечно звонить друг другу по FaceTime или переписываться, скучая и считая минуты до следующей встречи. (По крайней мере так делал я) Теперь у нас есть маленькая семья — своя тихая жизнь, где мы вместе засыпаем и просыпаемся.

Но, похоже, некоторые привычки у Мишель неискоренимы. И я точно знаю, где её искать.

Встаю, не утруждая себя поисками штанов, босиком спускаюсь по лестнице. Дом погружён в полумрак, только мягкий ночник в коридоре отбрасывает на стены тёплые золотистые пятна.

Конечно моно было подумать всякое, но всё равно у меня даже доли сомнения нет, что увижу, оказавшись на кухне.

Мишель стоит перед распахнутым холодильником, освещённая холодным белым светом. Волосы падают ей на лицо, а на ней — моя футболка, которая висит мешком почти до колен.

И рядом, конечно же, Арчи — наш золотистый ретривер, сидящий у её ног и внимательно следящий за каждым её движением. Он слегка подрагивает от нетерпения, а его мокрые слюнявые усы блестят в свете холодильника.

— Хочешь колбасу? — шепчет она заговорщицким тоном, наклоняясь к нему и демонстрируя кусочек.

Арчи, кажется, даже замирает, а потом наклоняет голову, изображая осознанный выбор. Я едва не прыскаю со смеху.

— А сыр? — Мишель демонстрирует второй кусочек, уже сыра.

Пёс недовольно мычит, словно хочет сказать: «Женщина, не издевайся, просто отдай еду!». Я вижу его слюни даже в темноте, и это настолько забавно, что я не могу удержаться и тихо смеюсь, опираясь на дверной косяк.

— Только не говори папе, ладно? — шепчет Мишель, и в этот момент я не выдерживаю окончательно.

— Детка, — мой голос звучит лениво, но в нём слышится явное веселье, — ему нельзя есть сыр. Ты сама мне это говорила.

Она резко выпрямляется, застывая как вкопанная, а Арчи виновато опускает уши. Они оба выглядят как два заговаривающихся преступника, которых поймали на месте преступления.

— О боже... — Мишель прикрывает лицо рукой, но я всё равно вижу, как у неё округлились глаза. — Ты напугал меня!

Я медленно приближаюсь, не убирая с лица ухмылку.

— Проголодалась, мой маленький бурундучок-воришка? Может, нам поставить ещё один холодильник прямо в спальне, чтобы ты не тратила время на ночные походы?

Она хмурится и пихает меня в грудь своими худенькими ручонками.

— Хватит издева-а-аться, — протягивает она, явно смущённая, и торопливо собирает свой «улов»: сыр, кусок колбасы, половинку торта и даже пакет сока, который зачем-то поставила на пол.

Я подхожу ещё ближе, заглядывая в её лицо сверху вниз.

— Скажи честно, — мой голос звучит низко и чуть насмешливо, — это был рейд для тебя или для него?Я киваю на Арчи, который тут же делает вид, что он «ни при чём», и отворачивается к холодильнику.

— Для нас обоих, — бурчит она, прижимая к груди тарелку с кусочком торта, как драгоценность.

— Знаешь, — я усмехаюсь и обнимаю её одной рукой за плечи, прижимая к себе, — если это будет повторяться каждую ночь, я тебе серьёзно куплю маленький холодильник. Но он будет с кодовым замком.

— Хм, — она фыркает, стараясь спрятать улыбку, — только не надейся, что я не смогу его взломать.

Я целую её в висок, а она наконец-то перестаёт притворяться сердитой и тихо смеётся, прижимаясь ко мне. Арчи тем временем начинает громко фыркать, недовольный тем, что его явно забыли.

— Ну что, банда, — вздыхаю я, глядя на них обоих, — пошли обратно в кровать. Иначе я начну ревновать к холодильнику.

***

Я проснулся от мягкого света, пробивавшегося сквозь неплотно задернутые шторы, и тихого фырканья Арчи. Он уже бодрствовал и, судя по тому, как смешно подталкивал носом одеяло, явно пытался разбудить Мишель. По словам Мишель, любит он нас одинаково, но главным своим любимчиком считает Мишель. У них своя атмосфера, которую мне не понять.Меня же он кажется просто терпит.

Я чуть повернул голову. Она всё ещё спит, растрепанная, с пушистыми волосами, разбросанными по подушке. На её губах застыла лёгкая улыбка, будто она видела что-то хорошее во сне. Вид от этого настолько нежный, что у меня перехватило дыхание.

Я осторожно выпроводил Арчи из комнаты, а сам придвинулся ближе, позволяя пальцам лениво скользнуть по её спине. Она тихо застонала и потянулась, открывая глаза.

— Угу... доброе утро? — её голос хриплый от сна. Сводит с ума. Самое сексуальное, что я когда-то слышал.

— Доброе, — усмехнулся я, целуя её висок. — Хотя я бы назвал его идеальным.

Мишель сонно моргнула, а потом её взгляд стал чуть смущённым, когда она заметила, как я на неё смотрю.

— Что? — пробормотала она, натягивая одеяло повыше.

— Ты... слишком красивая, чтобы я смог держать руки при себе, — признаюсь я честно.

Она отвечает улыбкой, а потом тянется и целует меня. Сначала легко, будто случайно, но этот поцелуй быстро превращается в нечто большее. В нём столько нежности, что у меня внутри всё плавится, и столько страсти, что я не могу оставаться спокойным.

Я притягиваю её ближе, чувствую, как её тело откликается на каждое моё движение. Она будто вся создана для того, чтобы быть в моих руках. Сонная, мягкая, теплая, но с каждым мгновением — всё более живая, жадная, желающая.

Я стал слишком несдержанным, но кажется она не против, так что наше теперь утро начинается не с кофе.

Она тихо смеется, когда я целую её шею, а потом этот смех растворился в тихих вздохах, когда я рукой провожу по её лону. Её кожа така тёплая и нежная, а солнечные лучи, падавшие на неё, кажутся золотым сиянием на её идеальной коже. А эти веснушки? Я схожу с ума. Всё это ощущается как что-то нереальное — будто утро само было создано только для нас.

— Рэйден... — она выдохнула моё имя, и в её голосе было всё: любовь, желание, доверие.

— Ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю, — выдыхаю я между поцелуями, но её пальцы скользят по моей шее, и мне кажется, что она знает. Она всегда знает.

Я не спешу — хочу каждую секунду прожить с ней до конца, каждое её прикосновение, каждый вздох. Она смотрит на меня так, что у меня подкашиваются ноги, хотя я и лежу нависнув над ней.

Я прижал её к себе, чувствуя, как она плавится в моих руках, как полностью отдаётся моменту. Время перестало существовать. Только наши поцелуи, её дыхание и стук моего сердца.

— Точно?

Она прячет лицо в изгибе моей шеи, и я чувствую её лёгкий кивок, тепло её щёки, дыхание, которое щекочет кожу. В этот момент мир словно сжимается до этого прикосновения.

Не хочу давить на неё, хотя знаю, что ей нравится, когда я немного нагло пристаю к ней по утрам... и вечером тоже. Это некая игра, ей нравится что я настойчив, но никогда не резок.

После я обязательно накормлю её вкусным завтраком, заставлю есть хоть немного, даже если она будет отнекиваться. Но сейчас — сейчас я хочу её больше, чем когда-либо хотел. И да, я говорю это каждый раз, но каждый раз это правда. Я люблю её давно, наверное, с первой минуты, когда встретил взгляд её карих глаз.

Но то, что я испытываю к ней сейчас, выходит за пределы привычной влюблённости. Это чувство обжигает сильнее, глубже, шире. Оно растёт во мне, как будто каждый день я открываю её заново. Я всё чаще выбираю просто смотреть на неё, когда она сидит с книгой, нахмурив брови или прикусывая губу. Эти моменты дарят мне странное, но абсолютное счастье — тёплое и бесконечное.

Друзья обижаются: я всё чаще спешу домой после тренировок, лишь бы успеть к ней. И только тогда, когда Мишель приходит на игру или в зал, меня отпускает это беспокойство, появляется чувство равновесия. Она — моя точка покоя и мой самый сильный адреналин одновременно.

Сейчас она извивается от желания, пока я пальцами провожу по её лону, и я прячу улыбку. Она такая, что от её одного движения внутри всё сжимается. Ошеломительно красивая, нежная и при этом самая сексуальная девушка из всех живущих. Таких больше нет.

Дыхание учащается и она кончает. Самое красивое зрелище. Брови сведены, глаза чуть прикрыты. Чистое наслаждение написано на её ангельском лице.

И гордость распирает меня, ломая изнутри, потому что она — моя.

Только моя.