1. Холодно.

Ветер запутал прядь волос в её ресницах, когда девушка резко обернулась, выбивая воздух из груди. Пальцы непроизвольно впились в ремень сумки, будто ища опору. Сердце забилось сильнее, отдаваясь глухим стуком в висках, как только её взгляд встретился со взглядом парня напротив. Он стоял, застывший, словно тень их прошлого — слишком близко, чтобы обжечься, и слишком далеко, чтобы коснуться.

Он прокашлялся, слегка откинув голову, словно слова застряли где-то в горле.

Пропасть. Она ощущала кожей — ледяные мурашки побежали по спине, когда между ними зияла огромная дыра и холодность. Тот же тротуар, те же фонари, что подсвечивали их смех месяц назад… Теперь их разделяла тишина. Когда-то, совсем недавно, они были самыми близкими друг другу. Ее смех тогда растворялся в его дыхании, а теперь даже взгляд резал, как ножом по старому шраму.

— Спасибо… — голос сорвался на полтона выше, когда она отдала ему куртку, которую он одолжил ей на прогулке.

Он дёрнул губой, отводя взгляд:

«Посмотри на меня. Ну пожалуйста, посмотри», — прошептало что-то внутри него, но он упрямо изучал трещину в асфальте.

— Не за что.

Пауза растянулась в вечность. Она сглотнула комок, который жёг горло.Гул машин где-то вдалеке смешивается с их прерывистым дыханием. Его рука случайно задела её ладонь, когда он взял куртку — оба дёрнулись, словно током ударило.

— Ты всегда носила ее, когда мы... — голос его дрогнул, выдав то, что скрывал стальной взгляд, он оборвал предложение. — когда мы гуляли.

Она закрыла глаза — перед веками всплыли его руки, застёгивающие молнию на ней в тот дождливый вечер. Его смех. Его «Ты точно не замёрзнешь?». 

— Кажется, тогда было проще. - слово «проще» повисло в воздухе, горькое и несправедливое. Ничего не было проще — просто они ещё верили, что смогут пережить любые бури.

— Я просто хотел, чтобы тебе было тепло. Он выдавил это сквозь зубы, и вдруг она увидела — его пальцы сжимают куртку так, что белеют костяшки пальцев. И в этот момент поняла: они оба тонут. Но спасательный круг уже превратился в камень.

Она покачала головой, будто пытаясь проснуться. Глаза закрыты — слишком долго, слишком отчаянно, словно за веками прячется иная реальность, где его слова не ранят так больно. 

— Не надо… — голос рассыпается, и она тут же кусает язык, будто стыдясь этой слабости. 

Он резко поднял глаза на неё:— А может, не надо возвращать? Может... — шаг вперёд. — Оставишь себе? На всякий случай. 

Она качает головой, волосы падают на лицо, скрывая слёзы. Но он замечает, как капля скатывается по шее, исчезая под воротником свитера — тот самый свитер, который она носила в их первую зиму.

— Нет. Мы же... друзья. - пауза, горькая, как полынь. — Друзья не прячут друг друга под своей кожей. 

Он сжимает куртку, будто пытаясь вдохнуть её запах — ваниль и дым сигарет, которые она никогда не курила.

— А если я до сих пор помню, как ты смеялась, когда я называл тебя смешными прозвищами? — голос трещит, как лед на луже под каблуком. — Если я... - он сглатывает, а она ловит даже движение его кадыка, — Не могу дышать, когда вижу тебя в толпе? 

Она замирает, а ветер поднимает её волосы, и на миг он видит её — ту самую, с розовыми от мороза щеками, цеплявшуюся за его рукав в метели, словно он единственный якорь в белом хаосе. 

— Прекрати. Мы уже не те... — шепчет она, обхватывая себя за плечи, но это жест не защиты, а наказания — ногти впиваются в кожу, пытаясь заглушить дрожь. 

— Но я всё ещё твой. - голос его теперь похож на стон раненого зверя. — Даже если ты отталкиваешь. Даже если это конец. 

Она резко поворачивается, чтобы уйти, но он ловит её за запястье. Ладонь горячая, почти обжигающая, а её кожа под ней ледяная. Куртка падает на асфальт, и звук падения эхом отзывается в пустоте между ними. 

— Отпусти. Мы уже пробовали... — её голос срывается на шепот, но он тянет её к себе, и расстояние пропадает. 

— А если я не хочу быть просто фоновым шумом в твоей жизни? — его слова обжигают губы, сливаясь с её прерывистым дыханием. — Если я готов сгореть, лишь бы... 

Она затыкает его рот своим – быстро, беспомощно. Это не поцелуй, это крик — глухой, отчаянный, полный обреченности. Они целуются как-то больно, неправильно, словно пытаются вырвать друг у друга куски души, чтобы заполнить ими собственные пустоты. Её слезы соленой пленкой ложатся между их губами, а пальцы впиваются в его спину, оставляя следы, которые завтра станут синяками-напоминаниями. 

— Прости... — она отрывается, задыхаясь, и ее руки дрожат крупной дрожью — Я не могу... 

И она уходит, не оборачиваясь, а её шаги гулко стучат по асфальту, словно отмеряя последние секунды чего-то, что уже не вернуть. Он поднимает куртку с асфальта и ткань пахнет теперь только её духами — терпкими, чужими, как и она сама. 

Он медленно бредет домой, и город вокруг будто вымер — лишь далекий гул машин и вой ветра в проводах. Из проезжающей мимо машины доносится песня: хриплый голос поёт о потерях, которые назвали дружбой:

«And what the hell were we? Tell me, we weren't just friends...» — и он внезапно понимает, что мелодия эта всегда была реквиемом. 

В кармане куртки он находит смятый клочок бумаги, который он решился развернуть только сейчас. Всего три слова, написанные её неровным почерком тогда, когда они ещё верили в «навсегда»:

«Возвращайся, когда снова станет холодно».

Но сейчас осень, а он уже замерз до костей.