Сыграем?

  В голове эхом раздался голос ведущего.

   В помещении слишком светло, слишком ярко. Голубой пол и разноцветные стены теперь давили на психику ещё больше. Слишком по-детски, слишком. Он что-то говорит, но я не слышу. В ушах до сих пор звенит от выстрелов. Моя кофта пропитана кровью, а в воздухе стоит тяжёлый запах серы. Недавняя перестрелка выжала из меня все силы. Я не могу до конца осознать, что произошло, мозг отказывается воспринимать информацию. Да я и не хочу. Кажется, сойду с ума если оторву взгляд от пола хоть на секунду. В пятнах крови на полу топится моё сожаление о содеянном, ведь рядом лежат мои друзья. Мёртвые. Все их мечты, цели и амбиции теперь похоронены здесь. Я не хочу это видеть. Мой лучший друг лежит сейчас с закрытыми глазами и пробитой головой — пуля насквозь прошила его висок. Из-за меня. Из-за моего геройства.

   Мысли переносят меня ещё дальше — к человеку, который за последние несколько дней стал ближе, чем кто-либо другой. Стал для меня настоящим другом. Человеком, к чьему мнению я прислушивался больше всего, что, собственно, на меня не похоже ведь я всегда слушал только себя. Ён Иль. Как он сейчас? Тоже стоит на коленях, с руками за спиной? А может его убили? От этой мысли дыхание резко спирает. Нет. Я не буду сейчас об этом думать. Просто не могу. Наконец, я начинаю понимать, что именно говорит ведущий и поднимаю взгляд на него.

— В тот день тебе действительно следовало сесть в самолёт. Это было бы твоим лучшим решением.

   Во мне с новой силой вскипает ярость, я никак не могу её подавить. И вместе с ней меня захлёстывает ещё одно чувство, намного сильнее и тяжелее. Сожаление. Я окунаюсь в него с головой, чувствую, как оно сжигает каждый сантиметр моего тела и будто перекрывает доступ к кислороду. По моей щеке наконец катится слеза — единственное, что я смог себе позволить в этой ситуации. Выход всем эмоциям я дам потом, не здесь и не с этими людьми. Если выживу, конечно.

   И тут в глазах резко темнеет.

                                ***   Я просыпаюсь в комнате с приглушённым светом, красный и черный цвета здесь повсюду. На стенах висят картины, кажется, ужасно дорогие. В воздухе чувствуется тяжёлый запах виски. Я лежу на кровати со связанными руками. Отлично. Этот день не перестаёт удивлять.

   Теперь я наконец могу дать волю бешеному потоку своих мыслей. Для начала нужно понять, как отсюда выбраться, потом найти Хвана и вместе с ним решить, как действовать дальше. Вместе мы справимся, я уверен. Только бы он был жив...

   Внезапно дверь, на которую я раньше не обращал внимания, открывается. На секунду в комнате становится светло, и я замечаю наручники на прикроватной тумбочке, затем всё опять погружается в полумрак. Зачем здесь наручники?..

   В комнату вошёл ведущий. Мне уже осточертела эта чёрная маска и этот до ужаса искажённый эффектами голос. Они не предвещают ничего хорошего. Но в следующий миг происходит то, чего я ожидал меньше всего — ведущий снимает маску.

   В первые секунды в моей голове проносится лишь одно слово — «нет». А далее оно повторяется и повторяется всё быстрее и громче. Быстрее. Быстрее. Комната вдруг стала казаться ослепительно яркой. В ушах нарастает звон. До тех пор, пока я не замечаю, что меня трусит. Я до боли сжимаю челюсть и обращаю взгляд на человека, снявшего маску. Будто ничего не произошло, Ён Иль с абсолютным спокойствием смотрит на меня:

— Только попробуй обвинить меня во всех своих бедах. В большинстве из них виноват ты сам.

   Хотелось вырвать его глаза, во взгляде которых было полное безразличие. Хотелось разодрать ему глотку, чтобы больше не слышать этот хрипловатый спокойный голос, в котором слышалась лёгкая насмешка и то ненавистное мне безразличие. Всё это время я был всего лишь игрушкой в его руках.

— Ты настолько разбит, что даже не можешь говорить? Мне казалось, тебе было что сказать перед тем, как тебя вырубили и принесли сюда.  А, и кстати, моё настоящее имя— Ин Хо.

   Я отвожу взгляд в сторону, чтобы не дай бог он не увидел моих слёз, которые я уже не мог сдержать.

— Я тебя ненавижу, — это всё, что я смог из себя выдавить. Сейчас мне было всё равно на его имя, на чувства, мысли. Мой голос был слишком хриплым.

   Он подходит и садится на кровать напротив меня. Со связанными руками я не мог дать волю движениям, но всё же извернулся и попытался ударить его локтем в грудь. Естественно, у меня ничего не вышло. Он схватил меня за руку и, взяв за подбородок, заставил посмотреть ему прямо в глаза.

— Я бы предпочёл более спокойный вид разборок. Нет настроения драться.

— Развяжи меня, и я убью тебя, больной ублюдок! — и тут я чувствую слёзы. Я не плачу, они просто текут по щекам, но я продолжаю смотреть в глаза Хвана.

— Не хочу.

  «Не хочу», — всё, что он сказал. Я не понимал, что меня ждёт, я был ужасно зол, я очень многое хотел сказать и в то же время ничего сказать не мог, а этот человек просто издевался надо мной. Я начал плакать. Я очень этого не хотел, но просто не мог с собой справиться, я рыдал. Я скорбел о погибшем лучшем друге, плакал о десятках других людей, которые умерли из-за меня, о моей неисполненной мечте закончить страдания людей в этой игре, и наконец из-за человека, который просто предал меня.

   Человека, которому я доверял, которого слушал, поддерживал и от которого в последнюю очередь ожидал предательства. Я верил ему. И, что самое ужасное — я был влюблён в него. Я был рад каждой минуте, проведённой рядом с ним. Наслаждался этим временем. Каждый раз, когда мы разделялись в игре, я искал его взглядом и, когда мы наконец снова встречались, я испытывал невыносимое облегчение от того, что он жив.

   А теперь передо мной стоит этот же человек, но в его глазах я больше не вижу себя, не вижу ничего кроме наслаждения от победы. Его победы. Внезапно он берёт меня за подбородок и снова поворачивает лицом к себе.

— Прекрати. Меня раздражает, когда кто-то плачет. Особенно, если это делаешь ты.

   Я вырвался из его хватки. Мне были противны даже малейшие его касания и взгляды. Кто он такой? Как он смеет теперь, после всего, что произошло, трогать меня? Как смеет затыкать мне рот?

— Не смей меня трогать, сволочь.

Я почти шипел от злости.

— Успокойся, и давай поговорим нормально.

— Я не собираюсь говорить с тобой!

   Он смотрел на меня абсолютно спокойно, взгляд его был нечитаем. Очевидно — ждал, пока я сдамся.

   Меня это окончательно взбесило. Я начал кричать. Кричать на него. Оскорблять. Высказал всё, что о нём думаю. Естественно, умолчав о том, что за это короткое время умудрился влюбиться в него. Это уже не важно. Мои чувства умрут здесь, вместе со мной.

   В этой мрачной, душной комнате, с красной подсветкой на каждом углу, слишком хорошо выходили наружу эмоции. В горле начало першить, мучительный поток слёз прекратился, а я всё продолжал орать на бывшего друга, которого теперь всей душой ненавидел, которого не мог и не хотел понять, а тем более прощать, выплёскивал всю боль, накопившуюся за последние два года, и тут почувствовал, что мне не хватает воздуха. Я начал хватать его ртом, пришлось прекратить истерику, сердце забилось, по ощущениям, в десятки раз быстрее, и я действительно начал задыхаться. В глазах начало темнеть. Мне стало страшно. Кажется, я услышал, как кто-то выкрикнул моё имя.

   Хван, до этого спокойно сидевший в кресле напротив, и выслушивавший оскорбления в свой адрес, тут же поднялся и оказался возле меня. Он склонился надо мной и, в попытке успокоить, потряс за плечо. Я лежал на боку, судорожно глотая последние, как мне тогда казалось, глотки воздуха и, обнаружив рядом Ин Хо, снова заорал из последних сил. Закричал, чтобы он убирался вон. Мне стало ещё хуже.

   В следующий миг я почувствовал жгучую боль в правой щеке. Перед глазами поплыли искры, и я замолчал. Боль медленно нарастала, жжение теперь стало ощутимо и в уголке губ. Теперь я ошеломлённо смотрел на Ин Хо, пытаясь уничтожить взглядом. Дать понять, какую глобальную ошибку он совершил, ударив меня. Как только выберусь отсюда, я убью его самым жестоким способом. Отомщу ему за всё. Дам понять, каково это, когда над тобой издеваются и каждый день подвергают твою жизнь опасности.

   Он стоял, слегка склонившись надо мной, беспомощно лежащим на кровати, и ухмылялся.

— Так вот, значит, как тебя надо успокаивать.

   Через секунду я понял, что уже давно перестал задыхаться, а сознание прояснилось. Вот оно что. Он просто хотел помочь. Да, конечно хотел. Помог, чтобы я не умер раньше времени. Чтобы потом можно было отправить меня на самую жестокую игру за всё время здесь и вдоволь понаблюдать за моими страданиями. Да и ему наверняка надоел мой крик. Кажется, я сорвал голос.

— Научись вовремя распознавать начало панической атаки и препятствовать её развитию. Это спасёт тебе жизнь.

   Этот надменный голос, в котором слышалась фальшивая забота обо мне, ужасно бесил.

— А тебе не наплевать на мою жизнь? Не делай вид, что заботишься обо мне. Мне тошно от этого.

   Он снисходительно улыбнулся и, взяв с чёрного столика салфетки, подошёл ко мне. В комнате играла приятная мелодия, где пелось что-то про луну и звёзды. До меня наконец дошло, что она играла всё время с самого моего пробуждения. Хван подошёл ко мне, присел на самый край кровати и приказал тоже сесть. Если бы не связанные руки, я придушил бы его прямо здесь, но, полный негодования, всё же сел. Истерика прошла, и я понял, что чрезмерная агрессия мне только навредит. Нужно мыслить трезво.

— Раз мне плевать на твою жизнь, то, по-твоему, почему я не убил тебя ещё там, в зале? Почему приказал принести тебя сюда в целости и сохранности?

   Я молчал, отказываясь даже смотреть в его сторону, пока он не взял моё лицо в ладони и не повернул к себе. Он оказался очень близко, и я был вынужден посмотреть ему в глаза.

— Ты хочешь моих страданий.

   Это всё, что я сказал. Мой голос был совсем тихим и охрипшим из-за крика. И тут я увидел, как в его глазах промелькнуло что-то похожее на удивление. Всего на секунду, но я успел заметить. Затем его лицо снова скрылось под маской надменности.

   Он молча закончил вытирать с моих губ кровь, оставшуюся после удара. Делал это очень осторожно, что меня слегка удивило. Затем, на долю секунды, наши взгляды снова встретились, и он ушёл. Просто встал и ушёл, не сказав ни слова.

    Я остался один в комнате, наедине со своими мыслями. Пытаясь разобраться в себе и размышляя, что же мне делать дальше. Через минут десять он вернулся с чем-то цветным в руке, кажется, это были цветные фигурки. Пока я пытался сообразить, зачем ему понадобились фигурки для игры в конгинори, Ин Хо положил их на столик, стоявший рядом с кроватью и, взяв с тумбочки ранее заинтересовавшие меня наручники, спросил:

— Сыграем?