Глава 1

Всем моим демонам, которые так давно живут во мне, и которых я наконец осмелилась выпустить наружу...

01.09.2008

Костя.

Я медленно скользил взглядом по потолку и темным обоям на стенах моей комнаты, пытаясь угомонить хоровод мыслей в голове и напряженно ожидая сигнала будильника, который должен был прозвонить с минуты на минуту.

Проснувшись еще полчаса назад, я лежал на спине и пытался погасить в себе злобу, вспыхнувшую в сознании сразу, как только я открыл глаза. Вот и наступил самый, мать его, дерьмовый, день в году. Да и сам год, по правде говоря, обещал быть дерьмовым.

Первое сентября, одиннадцатый класс школы. Любой другой на моем месте обрадовался бы и сказал, что это самое интересное и захватывающее время в жизни каждого человека. Конечно, для большинства моих одноклассников так оно и было. Уверен, богатенькие детишки из состоятельных, благополучных семей, в обязанности которых входило лишь тратить родительские денежки и сносно учиться, обязательно запомнят этот год как самый лучший в их жизни. Но это точно было не про меня.

Внутренне я уже готовился ко всему худшему, что мог принести этот год такому отбросу, как я. Если летом мне приходилось только работать грузчиком в продуктовом магазине рядом с домом, чтобы хоть как-то обеспечить свое жалкое семейство, то с началом учебного года я буду вынужден днем ходить на учебу, а после батрачить до поздней ночи. Помимо прочего, мне еще нужно было помогать матери по дому и к тому же пытаться как-то удерживать отца от пьянства, ведь в последний год он окончательно слетел с катушек.

В прошлом году отец еще как-то, с горем пополам, ходил на службу. Он был прапорщиком в военной части, куда его перевели после осколочного ранения, полученного во Второй Чеченской кампании. Но после того, как его со скандалом уволили за пьянство и расхищение государственного имущества, он окончательно ушел в запой, и нам приходилось жить на его скудную военную пенсию и мамину зарплату уборщицы. Теперь я был вынужден работать на любой подвернувшейся работе, чтобы не дать своей семье умереть с голоду. И если с этим я хоть как-то справлялся, то вот сдерживать отца от буйства и рукоприкладства мне почти не удавалось.

Зачастую, приходя домой с работы, я обнаруживал отца, храпящего на диване в полубессознательном состоянии, и зареванную мать со свежими синяками на теле. Я тысячу раз умолял маму разменять квартиру и разъехаться с этим ублюдком, которого вынужден был называть своим отцом. Но по словам маминой знакомой — агента по недвижимости — наша двухкомнатная хрущевка была слишком мала, чтобы разменять ее на две полноценные жилплощади — для отца, и для нас с мамой. И денег, необходимых для такого размена, у нас, конечно же, не было.

К тому же имелось еще одно, более серьезное препятствие. Несмотря ни на что, мама все еще любила отца. Она слишком хорошо помнила, каким он был раньше, когда они только поженились, и продолжала лелеять в душе образ человека, которого давно уже не существовало.

По рассказам мамы, она влюбилась в отца с первого взгляда. Тогда он еще не был раздавшимся, сутулым мужиком. Молодой военный с жестким взглядом серых глаз и волевым подбородком, незадолго до этого он разошелся со своей первой любовью, которая не дождалась его из армии и ушла к другому. Грубоватый, но принципиальный и справедливый, он сразу покорил сердце тогда еще юной и незамужней матери. Она быстро забеременела и им пришлось сразу пожениться. Я всегда подозревал, что отец никогда не любил маму, но нравы тогда были строгие и без свадьбы было не обойтись.

Потом родился я. Отец тогда уехал служить в Чечню по контракту, пока мама верно ждала его, в одиночку поднимая меня на ноги. Вернувшись домой после ранения, он уже не был прежним человеком: все чаще проявлял жестокость и все больше налегал на бутылку. Так мы и жили год за годом, сохраняя это жалкое подобие семьи, которая с каждым годом все больше катилась по наклонной.

Мать продолжала оправдывать нынешнее поведение отца психическими травмами, полученными на войне, снова и снова прощая этого тирана. Я не мог ее понять и найти в своей душе сострадание или жалость к отцу, ведь он никогда не проявлял особой теплоты ни ко мне, ни к матери.

У отца был типичный характер военного: холодный, жесткий, требовательный к себе и к другим. К тому же он никогда не питал слабости и любви к женскому полу, скоре наоборот, всегда недолюбливал женщин, называя их всех проститутками и продажными шкурами из-за предательства первой возлюбленной. И, несмотря на все это, мать продолжала любить его и оставалась с ним, вынуждая нас обоих жить ужасной жизнью вместе с тираном и алкоголиком.

Пожалуй, отношение отца к женщинам было единственным, в чем мы с ним хоть немного сходились. За свои шестнадцать лет я не раз убедился в том, что большинство девушек глупы и неинтересны, и годятся разве что для удовлетворения плотских потребностей.

Конечно, как и всем парням в моем возрасте, мне жутко хотелось секса, но я старался выкидывать эти мысли из головы, ведь с девчонками мне не хотелось иметь ничего общего.

Хотя, положа руку на сердце, все-таки была одна девушка, мимо которой я не мог пройти спокойно. И не то, чтобы она казалась мне лучше, чем другие ее сверстницы, но когда я ее видел, будто кто-то кидал зажженную спичку, и в груди разгорался пожар, а логическая часть мозга намертво отключалась.

Она была из богатой семьи. Окруженная аурой популярности и огромной толпой подружек, которые слушали ее с открытым ртом, она не обращала на меня, странноватого одиночку, никакого внимания. Порой это так бесило, что я неосознанно начинал выкидывать всякие фокусы, чтобы хоть как-то привлечь ее внимание, хоть и знал, что это ни к чему не приведет. Мы были из разных миров, разговаривали на разных языках. Но был у нас и один общий язык — язык тела. Ее тело на меня реагировало, это я знал наверняка. И все-таки, этого было мало, чтобы сократить огромную пропасть между нами. Поэтому я уже который год старательно отбрасывал все мысли о ней, предпочитая заниматься насущными проблемами выживания, которые были для меня проще и понятней.

Я без конца размышлял, как выбраться из той задницы, в которую запихнули меня родители, когда-то начав жить вместе. Поэтому большое значение придавал учебе. Правда, и здесь у меня все валилось из рук. Я действительно хотел хорошо учиться, чтобы в будущем чего-то добиться в жизни, но по-настоящему понимал только точные науки и все, что касалось компьютерной сферы. Остальные же предметы давались мне с трудом. Теперь, когда я не смогу нормально заниматься после школы, мои оценки по предметам вроде русского и литературы уж точно будут ниже плинтуса, в этом я был уверен.

И все же, если я хотел когда-нибудь выбиться в люди, то должен был как минимум оторвать задницу от дивана и пойти сегодня в школу.

Только я подумал об этом, как что-то мягко толкнуло дверь, и в проеме показался большой и влажный кожаный нос. И вот уже луч утреннего солнца, пробивавшегося из-за занавесок, озарил пушистую морду моего лучшего, и, пожалуй, единственного друга. Огромная, мохнатая, веселая псина, забавно перебирая лапами, ввалилась в комнату и тут же закинула передние лапы на диван и начала старательно вылизывать мне лицо.

— Эй, полегче, дружище! — пробурчал я, скрывая умиление под маской недовольства, и вытер мокрые следы на щеках тыльной стороной ладони. — Мне сегодня в школу идти, не хочу, чтоб от меня воняло мокрой псиной.

К счастью, мой мохнатый друг не обиделся и продолжил счастливо вилять хвостом, пока я старательно начесывал его за ухом. Миха был кем-то вроде ньюфаундленда, но не чистокровного, а с приместью беспородной собаки.

Еще немного поворковав со своим другом (стоит уточнить, что он был единственным живым существом, к которому я мог с легкостью проявлять нежные чувства), я наконец поднялся с кровати, натянул спортивные треники и направился в ванную.

По пути я заметил, что Мишкина миска совершенно пуста и насыпал в нее порцию сухого корма. Вообще-то кормить пса и гулять с ним входило в обязанности матери, но поскольку она часто забывала об этом, я старался всегда контролировать, чтобы миски не были пустыми и пес точно был выгулян.

Ни на кухне, ни в ванной, родителей не было, хотя им давно следовало быть на ногах. Отец обещал в честь первого учебного дня отвезти меня в школу на нашей старенькой девятке, чтобы я точно не опоздал на линейку, ведь путь был довольно неблизкий. И тут мне не повезло — у большинства моих одноклассников школа находилась прямо во дворе их дома, мне же приходилось добираться до нее на всех видах наземного транспорта, которые подворачивались по пути, из-за чего я часто опаздывал на учебу. Мама тоже должна была встать пораньше, чтобы приготовить нам с отцом завтрак, но ни ее, ни отца, нигде не было видно.

Быстро умывшись в ванной, я подошел к двери родительской спальни и нерешительно постучал в нее. Из-за двери не раздалось ни звука, поэтому я решил постучать еще, на этот раз громче. Когда и это не возымело эффекта, я наконец решился войти в комнату. Дверь отворилась с протяжным скрипом и моему взгляду открылось весьма неприглядное зрелище. В тусклом утреннем свете я увидел мать, свернувшуюся клубком на кресле в углу комнаты. Ее голова лежала на руках, так что я не видел ее лица, но на руке, свисавшей с подлокотника, уже проступили свежие темные синяки.

В другой стороне комнаты, на диване, развалился отец. Его тяжелые дряблые конечности раскинулись во все стороны, как у морской звезды. Лицо было красным и одутловатым, он тяжело и с присвистом дышал, в то время как из маминого угла не раздавалось ни звука.

Подойдя к креслу, я поднял упавший на пол пушистый коричневый плед и осторожно накрыл им маму. Немного постояв и убедившись, что она спокойно спит, я направился к двери, но мой взгляд снова скользнул в сторону отца и я замер, как вкопанный, посреди комнаты, разглядывая этого отвратительного представителя рода человеческого.

Спрашивается: а чего я, собственно, ожидал, после его вчерашней пьянки? Что он действительно поднимется с утра пораньше, весь такой бодрый и энергичный, и отвезет единственного сына на школьную линейку? Нет, я уже не маленький мальчик, который когда-то верил в сказки. В глубине души я и не надеялся на то, что мой алкаш-отец пропустит хотя бы один день своего запоя ради важного события в жизни сына. В последние месяцы бутылка стала центром его существования, и как бы мне ни хотелось верить в чудо, жизнь все больше заставляла смиряться с тяжелой действительностью.

Вчера произошло то же самое, что происходило каждый день за последние гребаные месяцы. Отец напился водки, разозлился на маму, пытавшуюся его остановить, либо сказавшую что-то не то, или еще по какой-то другой, ему одному известной причине, и поколотил ее, а потом рухнул на кровать своей тяжелой тушей, заняв все пространство, и вырубился без задних ног, из-за чего мама была вынуждена ютиться на маленьком кресле в углу комнаты. Я же не смог всему этому помешать, потому что до ночи разгружал товары в магазине. Когда я пришел домой, все уже спали, и я наивно подумал, что хоть в этот раз пронесло, ведь еще утром отец обещал мне не напиваться и первого сентября отвезти меня в школу. Но он снова нарушил все обещания и сбил мои планы.

Я тяжело вздохнул, но времени и сил на злость у меня просто не оставалось, поэтому я молча вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Будить родителей было бессмысленно: отец не стал бы садиться за руль с перегаром, и все кончилось бы очередным скандалом.

Но теперь я серьезно рисковал опоздать на линейку, так что быстро оделся в черные джинсы и серую рубашку, повязал черный галстук, накинул любимую старую кожанку, быстро выгулял Миху и побежал на автобус.

После сорока минут тряски в душном автобусе, я наконец вышел на свежий осенний воздух. Добежав до ближайшего цветочного магазина, купил пять фиолетовых гвоздик в прозрачной обертке — единственное, что оказалось мне по карману, и рванул к школе.

Десять минут пешком, и я уже был на месте. Подходя к школе я замедлил шаг, чтобы немного отдышаться. Притормозил за углом ближайшего дома, провожая взглядом поток учеников, быстро стекавшихся к школьным воротам. Притаившись в тени дерева, достал из кармана пачку сигарет и закурил. Плохая привычка, но я не мог от нее отказаться — порой мне было просто необходимо затянуться и перевести дух, чтобы справиться с навалившимися трудностями.

Очередная мамаша кинула на меня злобный, осуждающий взгляд, обнимая за плечи своего сына-первоклашку с огромным ранцем наперевес. Я лишь усмехнулся — мне не было дела до того, кто меня осуждает. Они не знают, через что мне приходится проходить каждый чертов день своей идиотской жизни, так что не им меня судить.

А вот и старшеклассники начали подтягиваться к школе небольшими стайками. Потушив сигарету и затесавшись в поток учеников, я проскользнул в школьный двор и направился к тому месту, где должен был стоять мой одиннадцатый А класс.

Большая часть одноклассников уже была на месте. Я поздоровался с классной руководительницей Анной Михайловной — тихой и спокойной женщиной средних лет, и вручил ей букет. Затем бросил в сторону класса холодное «Всем привет». В ответ послышалось несколько приветствий, после чего я встал чуть поодаль от одноклассников — не хотелось слушать их глупые разговоры о том, кто и как провел лето. Я и так знал, что все провели его прекрасно. Все, кроме меня. Ведь им не нужно было все лето батрачить и терпеть пьяные выходки отца-алкоголика.

Подумав об этом, я тут же мысленно дал себе затрещину — не врямя расклеиваться и жалеть себя. Я должен быть сильным, чтобы вытащить нас с мамой из этого болота. Я здесь не для того, чтобы сравнивать себя с одноклассниками, а ради учебы. Хорошие оценки помогут мне получить профессию и добиться успеха, а нытье и самобичевание ничем мне не помогут.

Глубоко вздохнув, я попытался очистить голову от лишнего хлама и сконцентрироваться на задачах сегодняшнего дня.

Вдруг сзади прогремел приближающийся нестройный хор звонких девичьих голосов, а затем раздался взрыв смеха. Я обернулся. Ну конечно, кто же еще; Монастыршина со своей свитой. Они подошли и встали совсем рядом со мной, почти вплотную. Девушки громко смеялись и разговаривали, а Алена Монастыршина, главная звезда этой компании, стояла буквально в полуметре от меня. Я узнал ее сразу, со спины. Белые локоны, тугие, как пружинки, ниспадали до самой поясницы. Удивительно тонкую талию подчеркивала белая форменная рубашка, заправленная в плиссированную клетчатую юбку. На стройных длинных ногах красовались стильные замшевые полусапожки. Изящные руки активно жестикулировали, сопровождаемые бурным потоком слов, вырывавшимся из девушки. Но я не вслушивался в ее слова; они проходили через мой мозг подобно белому шуму, обволакивая, лишая связи с реальным миром. Не обращая на меня никакого внимания, девушка резко взмахнула руками, перекидывая волосы на другое плечо, и вся эта тяжелая копна как серпом проехалась мне по лицу. Я среагировал молниеносно: подхватил копну, намотал на кулак. Алёна заверещала. Я прижался грудью к ее спине.

— Отпусти! — визжала девушка. — Психопат! Совсем уже офигел! Отпусти мои волосы!

«Ага, все-таки заметила, что сзади стою» — подумал я и потянул сильнее.

Алёна стала брыкаться и вырываться, ее подруги тем временем тоже завизжали, требуя отпустить девушку.

— Монастыршина, нечего своими паклями у меня перед лицом махать. — медленно, с расстановкой проговорил ей на ухо. — Еще раз так сделаешь, совсем вырву. Поняла?

— Поняла! Отпусти, идиот!

Я отпустил. Нехотя. Жутко хотелось еще подержать в руках шелковистые пряди. Поприжиматься пахом к горячей упругой заднице. Но что уж поделать, все-таки линейка.

— Вы там что, совсем обалдели? Забыли, что на линейке? — сердито проговорила Анна Михайловна. Она не успела увидеть, что произошло, только услышала Монастыршины вопли. — Алёна, можно как-то потише себя вести?

Монастыршина тряхнула копной, наконец повернулась ко мне лицом. Обожгла суровым дымным взглядом зеленых глаз. Про себя подметил — стала еще красивее за лето.

— Анна Михайловна, вы серьезно? — возмущенно спросила девушка у учительницы. — То есть вы меня обвиняете, хотя это Узлов схватил меня за волосы?

— Костя, это правда? — сердито спросила Анна Михайловна, повернувшись ко мне.

— Она мне этими волосами со всей дури по лицу проехалась. — невозмутимо ответил я. — Схватил, просто чтобы убрать их.

— Как же, чтобы убрать! Рассказывай кому-нибудь другому! — Снова злой зеленый взгляд с поволокой из-под длинных темных ресниц.

— В общем так, успокоились оба! — постановила Анна Михайловна. — Чтоб я не слышала ваших голосов до конца линейки, вам понятно?

— Понятно. — спокойно ответил я.

— Понятно. — недовольно пробурчала Алёна.

Анна Михайловна отвернулась.

Мы с Алёной продолжали буравить друг друга глазами.

— Я знаю, что ты делаешь. Меня ты не обманешь. — прошипела Алёна тихо, так, чтобы не услышала Анна Михайловна.

— И что же я, по-твоему, делаю? — с напускным равнодушием спросил я, засунув руки в карманы. Хотелось подразнить эту выскочку, зацикленную на собственной персоне.

— То же, что и в прошлом году. И в позапрошлом.

Алёна замолчала, предоставляя мне возможность самому продолжить ее мысль. Но я не был намерен так просто сдаваться.

Сделал шаг вперед, заставив ее отступить чуть дальше, к своим подружкам.

— Ты... — начала, сверля своими изумрудами. Изящные розовые губы гневно изогнулись. — Ты...

— Да, я..? — заставлял продолжить я, подходя еще ближе. Но на этот раз Алёна не отступила, осталась стоять на месте. Я сделал еще шаг. Наклонил голову к ее уху.

— Что же я делаю, поведай мне, Алёнушка?

Подруги девушки на заднем фоне вовсю хихикали и перешептывались, глядя на нас.

— Ты... Завязываешь узлы. — прошептала, срывающимся голосом. — Домогаешься.

Последнее слово сказала совсем уж тихо, я даже не был уверен, что правильно его расслышал.

— Домогаюсь? — переспросил я. Алёна неуверенно кивнула, все еще злобно таращась на меня.

— Домогаюсь... — покатал слово на языке. — И в прошлом году, и в позапрошлом?

— Именно. — кивнула девушка. — Вообще, все последние годы. Только и делаешь, что домогаешься.

— Вот же грязный извращенец! — наигранно сказал я. — И почему же ты, несчастная жертва домогательств, не пожалуешься на меня учителям? Или могла бы сразу сдать в полицию. Чего мелочиться?

Алёна растерялась. Видимо, этот простой вопрос поставил ее в тупик. А может и правда не знала, почему не сдает меня? Или знала, но боялась себе признаться?..

Ведь и правда же домогался. По́шло. Грязно. При каждом удобном случае. Ничего не мог с собой поделать. Только видел ее — как будто падала планка. Все темнело перед глазами, ничего вокруг не замечал, кроме ее зеленых глаз, ничего не слышал, кроме ее звонкого голоса, ничего не чувствовал, кроме ее мягких горячих изгибов, с которыми стремился слиться во что бы то ни стало.

Кто-то бы удивился: если так хотел ее всегда, то почему не сделал своей? Почему не предложил встречаться? Я не раз задумывался над этим вопросом. Наверное, понимал на подсознательном уровне, что я ей не ровня. Она — популярная красотка из состоятельной, к тому же жутко образцовой семейки. В классе поговаривали, что папаша ее — религиозный фанатик; правда, по Алёниному внешнему виду так и не скажешь. Всегда при макияже, юбочка коротенькая, верхние пуговицы на рубашке расстегнуты почти до самой груди, волосы свободно ниспадают по плечам и все в таком роде. Ну не похожа она на дочь строгого христианина. Хотя, может быть, я заблуждаюсь в своих рассуждениях. Все-таки, что я знаю о религиозных семьях и о том, как они устроены?

А вот о семьях с деспотами-алкоголиками я знаю многое. И одно знаю точно: дети алкоголиков не мутят с красотками из образцовых семей. Так что здесь мне явно ничего не светило.

Вот только... Правда ведь, почему не сдает меня, почему не жалуется? Учителям, родителям, да хоть кому-то. И ответ напрашивался только один: ей все это нравится. Ругается, верещит, но вырывается слабо, когда прижму ее где-нибудь в темном углу школы. Конечно, такое мне удавалось сделать редко, но пару раз бывало, и Алёна почти не отбивалась. А ведь другим парням подобного не позволяет. Это я знаю точно, ведь часто наблюдаю за ней, когда она этого не видит.

Но сегодня первый раз, когда она бросила мне это в лицо.

— Ты постоянно меня домогаешься. — заявила более твердо.

— Ну так, может, тебе попросить меня этого не делать? — с ухмылкой сказал я, подцепляя пальцем один из локонов девушки и медленно наматывая его на палец, вновь создавая чувство натяжения на ее прелестной головке.

— Пусти, — Алёна ударила меня по руке, пытаясь смахнуть мою ладонь, как назойливое насекомое, запутавшееся в ее волосах. Но на мой вопрос отвечать не стала.

— Не могу, — тихо шепчу я, все глубже запутываясь в ее волосах, — Узел завязал...

➰➰➰➰➰➰➰

Всё только начинается😈

Друзья, если вам нравится книга, пожалуйста, не забывайте ставить голоса на главах🙏 Сейчас ваша поддержка важна, как никогда❤️