59 ГЛАВА. Об одиночестве и шипах.

Наступила весна. Прогуливаясь по дворам сразу после дождя, прибившего пыль и пробудившего ароматы цветущих деревьев, я поняла, как сильно люблю жизнь. Одинокая птица прерывала тишину спального района, молоденькие салатовые листья качались на фоне лазури. Смотришь на это скромное великолепие и волей-неволей становишься благодарным судьбе, богу, высшим силам – чему бы то ни было – лишь за возможность каждый год быть свидетелем зарождения жизни.

Пахло почвой и липой, и я стояла под козырьком случайного подъезда, наслаждаясь мгновениями свободы. От негатива, тяжёлых мыслей. От смерти. Жизнь должна побеждать, и сила её – в способности каждое мгновение перебарывать страх смерти.

Около ног тёрся красивый серый кот с облепленным грязью хвостом. Смотрел по-доброму, желал познакомиться.

– Привет, – сказала я, обращаясь к нему. – Как тебя зовут?

Кот мурлыкнул в ответ.

– Раз Мур-мур, то буду звать тебя так.

Кот хотел внимания и заботы. Хотел тепла и сострадания. Как и я, как и большинство живых существ. Я не оставлю его, будь, что будет.

– Кот? Серьёзно? – Катя смотрела поверх очков, пока я, как бедная родственница, стояла в дверях, не зная, куда идти: в квартиру или из неё.

– Смотри, какой хороший! – вытянула его перед собой, отчего кот заворочался, выказывая недовольство.

Во взгляде Кати тоже читалось недовольство. Видимо, одна я была рада происходящему.

– Хороший, – протянула Катя, – но нас же выселят. Он всё обгадит и исцарапает.

– Ничего он не обгадит и не исцарапает, если его воспитать. Не могла я его оставить на улице прозябать.

– Ага, скоро мы втроём окажется на улице. Вот красота будет!

В общем, Катя была непреклонна. Кот, которого она ласково назвала Приблудой, ей скорее понравился, она гладила его, держала на руках, но наотрез отказывалась оставлять. Я была с ней, конечно, согласна. Куда нам идти, если нас выселят? Катя могла переехать к Марку, хотя я не представляла её в таком страшном свинарнике. Она была у него, я знаю, и ни разу не говорила о том, насколько там всё плохо. Может, он успевал к её приходу убраться, кто знает? Но чтобы они жили вместе на постоянке?! В любом случае, судя по словам Кати, она пока была не готова с Марком съезжаться. Она его любила чем дальше, тем сильнее, но пока не желала лишаться какой-никакой свободы.

– А я? – как-то, укладываясь спать в общую постель, спросила её. – Я твою свободу не ограничиваю?

Катя мазала руки кремом. Я привыкла к этому цветочному аромату, и мне становилось грустно от одной мысли, что мы можем разъехаться. Я хотела жить самостоятельно, но привязалась к Кате как к родной сестре. И, что немаловажно, боялась неизвестности. Вдвоём мы были друг за друга. Без неё будет совсем страшно...

– Ты моя подруга, – ответила Катя. – Хорошие подруги свободу не ограничивают, мужчины могут.

– Хорошие мужчины тоже не должны свободу ограничивать.

Она вздохнула.

– Я немного о другом. Мы с тобой, хоть и живём вместе, существует порознь. А тут... Я боюсь слиться с ним. Раствориться в человеке. Пока я нахожусь в других стенах, на расстоянии, это пугает меньше. В общем, пока я не готова.

Таков был её взгляд на вещи.

А мне просто в этом городе было некуда податься. Тоже к Марку в однушку? О нет! Жить в однушке вдвоём с другом – окей, с партнёром – окей. Но чтобы с парочкой?! Я выйду из окна, клянусь. Оставалось только вернуться в родной город. Или отправить туда вместо себя Приблуду. Так и у кота будет кров, и от меня он никуда не денется, и маме будет не так одиноко.

Вскоре я снова оказалась на пороге с котом на руках. Он тяжело перенёс переезд на электричке, разнервничался и сейчас шипел, глядя на маму круглыми, как пятирублёвые монеты, глазами. Мама, хоть и не шипела, отвечала ему тем же взглядом.

– Это ещё что такое?

– Кот. Чтоб следил за тобой вместо меня. И чтобы тебе скучно не было.

– Откуда? Ты его с улицы, что ли, притащила?

– Ага. Да ты не бойся. У ветеринара были – он здоров. Вообще очень милый кот, если привыкнет к дому.

– Если?!

– Привыкнет. Его, кстати, зовут Приблуда. Приблуда, познакомься, это твоя новая мама.

Так, постепенно, они подружились. Кот оказался ласковым, он быстро адаптировался к новым лицам и условиям, в скором времени уже жить не мог без мамы. Следовал за ней, куда бы она ни пошла. Если она закрывалась в ванной, ждал под дверью и жалобно мяукал. Он жаждал общения.

Мама с появлением в доме кота заметно повеселела. Мне показалось, у неё появился, наконец, повод для радости. Разговоры стали живее и ярче, они часто сводились к Приблуде, что было смешно и трогательно. Мама рассказывала о том, как он носится по ночам и просит есть, как наблюдает за птицами в окне. Наша переписка оживилась забавными фотографиями кота в разных позах. Мама тоже хотела общения.

При всём желании, с бабушкой общаться было тяжело. Что мне, что маме. Телефонные разговоры были тёплыми. Бабушка интересовалась моими увлечениями. Она даже спокойно восприняла тот факт, что я отчислилась. Сказала что-то вроде «Значит, таково твоё решение. Только не разочаруйся в нём». Эта формулировка мне не нравилась, но всё же я ожидала худшего. Тем не менее, при личных встречах она то и дело пыталась «уколоть» меня, пускай и ненамеренно.

– Ну что, когда на работу устроишься? – как-то спросила она невзначай.

– Так я в книжном работаю. Я же говорила.

– Я помню. Я спрашиваю, когда на работу устроишься?

Подобные беседы заканчивались скандалом, я уходила из комнаты и не разговаривала с бабушкой какое-то время. Глупо это, по-детски. Наверное, она, как вампир, питалась моими негативными эмоциями. Я даже думала, что это как-то связано с тем, что в детстве она мало внимания получала, так как в многодетной семье была самой старшей. Ей было важно любое внимание, любые эмоции. Даже негативные. Я старалась понять её и принять. Но мне было тяжело это сделать. Нас ничего не связывало. Я её не люблю.

И это страшно. Я знаю, когда она умрёт, мне будет тяжело. Я буду винить себя в каждом грубом слове, каждой отрицательно эмоции, направленной на бабушку. Я буду злиться на себя за то, что не проводила с ней достаточно времени и оставляла её наедине с одиночеством, хотя она всегда стремилась к общению.

Она тоже всю жизнь стремилась к свету, к любви. Жалко мне её. У неё была трудная жизнь, и это сказалось на том, какой она стала в старости. Я с ужасом осознавала, что многие черты от неё унаследовала. Ещё страшнее было понять, что избавляться от них не хочу. Как с Флоренсом. Тьма, она такая притягательная.

Я понимаю тебя, бабуль, понимаю и прощаю. И ты меня прости. Я никогда не была и не буду хорошей внучкой. Но ты многому меня научила и вырастила на мне шипы. Я теперь никому не доверяю. Мою любовь так же тяжело заслужить, как и твою.

Возможно, поэтому мы и сошлись с Катей. Она такая же осторожная, и к дружбе подходит серьёзно. Она не гонится за внимание окружающих. Катя просто порядочный человек и доказывает всё делом, а не словом. Я стараюсь быть такой же, и, раз она от меня не отказалась, поступаю верно.

Во мне много черноты. Я категорична. Делю людей на чёрное и белое и не стесняюсь порой говорить об этом вслух. Откровенной грязи или «полоскания белья» от меня вряд ли можно услышать, но всё же, наверное, я поступаю некрасиво. Мне ли судить других? Мне ли знать, как жить правильно, а как – нет?

Бабушка, кажется, живёт по тому же принципу. Счастлива ли она от этого? Сомневаюсь. Но так же сомневаюсь, что она желает избавляться от этой неприглядной части личности. Это броня, какая-никакая. Выискивая дурное сразу, труднее напороться на него в дальнейшем. Розовые очки бьются стёклами внутрь.

Май... как ты оставался жить в моём недоверчивом сознании, чистое ты дитя!

Сны о земле Забвенья уже давно не снились. С одной стороны, я просыпалась с лёгкой головой. Сны перестали выматывать, теперь ночь приносила отдых и расслабление. С другой стороны, я ужасно соскучилась по Маю. Как по живому человеку! Так странно думать о том, что он таким не является. Я же видела его, трогала, целовала. Разве может показанная моим же сознанием история так странно прерваться? Разве у неё не должно быть какого-то логического завершения?

Я уже не ходила к психологу, но дописала оставшиеся сны. Иногда перечитывала их, рисовала скетчи со знакомыми лицами. Порывалась иногда даже написать продолжение, в котором всё у всех будет хорошо. В котором всё вернётся на круги своя. В котором никто не умер напрасно. Но это было бы странно.

Вместо этого переключилась на написание картин. Женевьеву закончила и спрятала куда подальше. Она вышла безумно красивой, какой я себя никогда не видела. Может, это потаённая любовь к самой себе проснулась через портрет?

Ещё была природа. Залитые солнцем леса, цветы, рыбки. Отчего-то особенно нравилось рисовать рыб и воду. Это очень успокаивало. За два месяца продала три старые картины. Даже не думала, что это когда-либо случится! Если продолжу писать и продавать, наверное, что-то да получится. Только подойти к этому нужно основательно. Писать – ждать, когда высохнет масло – продавать – использовать быстросохнущие материалы – продавать – снова писать. И должно быть ещё какое-то занятие. Кажется, я выбрала изматывающую работу. Но это моя работа.

А работа в книжном шла своим чередом. Пару раз из зарплаты вычли стоимость бракованного товара, пару раз кошмарили до ночи, пока мы не разобрали весь товар. В общем, было тревожно, но не так, как на учёбе. Мне даже нравилось. И особенно нравилось общение с новыми немного странными товарищами.

У Вадима появилась девушка, и, хотя рабочий коллектив состоял преимущественно из женщин, он совершенно не знал, как с нами общаться. Проблема лежала глубже: он не умел общаться с людьми в принципе. Мы с Женей принялись обучать его искусству коммуникации. Я себя в этом деле гуру назвать не могла, но была явно успешнее Вадима. Он фыркал, отшучивался, никак не поддавался «перевоспитанию».

– Прошу тебя, – сказала Женя, – не шути на первом свидании. У тебя плохо получается.

– Да пусть шутит, – ответила я. – Так девушка сразу поймёт, с кем имеет дело.

– Я ещё здесь, между прочим. И, раз вам так нравится мой юмор, слушайте шутку: что говорят про некрофила-зануду?..

Встретила недалеко от музыкальной школы бывшую одногруппницу. Перекинулись парой слов. Оказывается, на зимней сессии ещё двоих отчислили. А те, кто остался, учится хорошо. Её лично всё устраивало. Сейчас я относилась к такой информации спокойно, потому что мы были на своих местах. Во время учёбы же, стоило только разговору зайти о том, какие перспективы нас ожидают, меня начинало тошнить. Все разговоры тогда только и были что о медицине. Вокруг обсуждали учёбу, и новые открытия, и интересные случаи из практики, которые кто-то где-то услышал краем уха. Каждый был поглощён мечтой стать успешным врачом. А я ужасно завидовала, потому что была никем.

У меня всё ещё не было чётко оформленной мечты. Но я уже имела больше шансов стать кем-то.