Глава XII | Таси

«Иногда кто-то просто остается — и этим спасает» — Рэй Брэдбери

Я пытаюсь вспомнить все, что произошло. Режиссер. Его руки — слишком близко, слишком грубо. Его лицо склоняется к моему, а губы... Я вздрагиваю. Кажется, будто это был дурной сон. Но тело помнит. Оно помнит мерзкий запах его дыхания, помнит, как ладонь сомкнулась на моей груди — и все внутри сжалось, как если бы кто-то окунул меня в ледяную воду.

Я помню, как я пыталась оттолкнуть его, но дыхания уже не хватало. Грудная клетка напряглась, ноги стали ватными. Я шептала что-то, умоляла, просила — даже не уверена, вслух ли. Он был слишком близко. Все казалось каким-то мутным, будто я захлебываюсь во сне.

А потом — тьма. Как будто меня выдернули из этого кошмара, резко, грубо, и выбросили куда-то в пустоту.

Очнулась я от движения. Машина глухо урчала, улицы за окном проносились мимо размытым светом. Я лежала на сиденье, под головой — что-то мягкое. Не сразу поняла, где я, не сразу — с кем.

Айзек.

Он за рулем, сосредоточен, напряжен. Его лицо — будто выточено из мрамора: скула сжата, взгляд вбит в дорогу. Волосы взъерошены, лоб влажный от пота. Он облизывает губы поспешно, почти нервно, будто хочет стереть с них вкус происходящего, а потом резко втягивает воздух, жмурится, словно что-то обожгло. Не рана — не физическая боль. Что-то внутри. Что-то, что он не дает себе прожить.

Я с трудом поворачиваю голову. Хочется позвать его, но губы тяжелеют — залиты свинцом. Вместо слов — тишина. Только тусклые огни фонарей скользят по потолку салона.

Мой взгляд падает на его руку, лежащую на руле. Костяшки пальцев разбиты. Кровь уже подсохла, но все равно выглядит страшно. Темная, как густые чернила. Я не знаю, что именно он сделал, но, похоже, он успел.

Меня не сумели сломать.

Веки становятся тяжелыми. Сердце бьется медленно, слишком медленно. Я слышу, как он дышит — это последнее, что я уношу с собой в темноту.

Когда я вновь просыпаюсь, в комнате тихо. Мягкий свет льется из окна — лунный, холодный, серебристый. Я лежу в его кровати, под пледом, который помню с детства. Все до боли знакомо: обивка подушки, запах стиранного белья, скрип мебели при малейшем движении.

Я медленно поворачиваю голову.

У окна — он.

Айзек стоит, облокотившись о стену, и смотрит куда-то наружу. Его силуэт вырезан светом, как картина, которую невозможно забыть. Все в нем — напряжение. Даже плечи стоят ровно, будто он готов сорваться в любой момент. Но его лицо... оно прекрасно. Странно это осознавать именно сейчас, но я не могу отвести взгляда.

Тихий шорох простыней заставляет его обернуться. Он щурится, вглядываясь в меня, будто не верит, что я очнулась.

— Таси? — темноволосый подходит ближе, голос осторожный. — Ты в порядке?

Я сажусь. Ощущение, что мир покачнулся — головокружение заставляет меня сесть медленно.

— Как после безумного трюка, — выдыхаю. — Только без аплодисментов.

Айзек моргнул, на лице скользнула тень улыбки.

— Значит, ты здесь. Чувство юмора не подводит.

Я смотрю на него. Все внутри хочет спросить: ты правда был там? ты... спас меня? Но вместо этого я шепчу:

— Что произошло после того, как я отключилась? Я помню только...

— Не стоит вспоминать, — мягко перебивает Айзек. Голос его звучит иначе — тише, ниже. — Все уже закончилось. Сейчас ты в безопасности. — он выпрямляется, будто вспоминает что-то. Лицо снова становится жестким, даже слишком. — Послушай, — выдыхает он наконец и оборачивается ко мне, проводя рукой по лицу. — У меня для тебя... не самые хорошие новости.

— Еще? — пытаюсь усмехнуться, но губы не слушаются.

— Ты больше не играешь в этом театре, — говорит Айзек ровно, как будто произносит приговор. — Этот ублюдок выгнал нас обоих. Меня — за то, что вломился, тебя — потому что трус. Потому что боится, что ты откроешь рот.

Мир снова пошатнулся. На миг я даже не могу дышать.

— Что? — спрашиваю, не веря. — Но... как же... Это ведь была моя первая...

Он опускается на край кровати, немного поодаль. Рука его на колене сжимается в кулак.

— Таси, ты серьезно сейчас думаешь о роли? — голос его едва слышен, но в нем — боль. — Ты важнее. У тебя еще будет столько ролей, что ты сама не поверишь. Но ты — одна. И я не... Таси, если бы я успел раньше... — он сглатывает. — Я хотел бы, чтобы ты написала заявление. Чтобы этот ублюдок ответил. Но понимаю, если ты не готова.

Слезы подступают неожиданно, но я их не пускаю. Только глотаю воздух, словно тону и качаю головой — «нет».

— Я так долго шла к этому. Пусть это был всего лишь маленький театр... но для меня — целый мир. Даже если роль была незначительной... Это все равно было что-то. Первое, настоящее.

Он поворачивается ко мне, глаза его сверкают опасным светом.

— Я готов убить его прямо сейчас, — рявкает кареглазый. — Жаль, что успел удрать. Или нет — не знаю...

— Эй... — я протягиваю руку и чуть касаюсь его запястья. — Не стоит. Правда. Не надо делать этого ради меня.

Это прикосновение — легкое, как дыхание, как случайное движение, но оно будто вызывает искру. Оба замираем. Его рука теплая, напряженная, под пальцами бьется кровь. Парень поворачивает голову, наши взгляды встречаются.

Он не отстраняется.

Но и не приближается.

Мы просто сидим, будто остановлены этим мгновением. Однако я убираю руку. Осторожно. Почти жалея.

Айзек словно возвращается в себя, выпрямляется, встает. Подходит к окну. Его плечи вновь напряжены, как струны.

— Ладно... — выдыхаю я, — все равно не сдамся.

Я смотрю в окно и на мгновение улыбаюсь уголком губ.

— Да и, честно, после всего... я бы не смогла там оставаться. Я бы все равно ушла. Просто теперь это не поражение. Это новый старт.

Он поворачивает голову в мою сторону и смотрит так, будто видит впервые. Его глаза становятся мягче.

— Ты сильнее, чем кажешься.

— Как ты там оказался? — вдруг спрашиваю я, и понимаю, что это единственный вопрос, который действительно беспокоит меня.

Айзек опускает глаза.

— У меня была доставка неподалеку. Но если честно... — он коротко усмехается, на секунду становится другим. — Хотел извиниться перед тобой. За утро.

— Неужели? — я приподнимаю бровь, хитро улыбаясь.

— Да. Хотя до сих пор злюсь за то, что ты рылась в моих вещах.

— Я не рылась, — говорю спокойно. — Я нашла эту фотографию возле тумбочки у окна. Это было случайно, правда.

Он поворачивается ко мне. Его глаза сверкают — не гневом, не обидой. Скорее — страхом.

— Случайно? — голос ледяной. — Тебе просто не стоило этого делать.

Я чувствую, как в груди что-то сжимается. Но я не опускаю взгляд.

— Я просто хочу узнать тебя лучше, — говорю тише. — Разве это плохо?

Айзек застывает. Затем отворачивается, медленно. Как будто этот разговор — слишком опасный для него.

— Некоторые вещи лучше оставить в покое, — бросает он, но скорее себе, чем мне.

Я задумываюсь: о его глазах, полных гнева, боли... и чего-то еще. Чего-то, что он прячет глубоко внутри, не позволяя даже себе назвать это.

Я не уверена, что смогу достучаться до него. Но впервые... хочу попробовать.

Не потому, что он спас меня, не потому, что он засранец, который ведет себя так, как ему вздумается, не потому, что во мне излишне плескается любопытство.

А потому, что его молчание светится. Не громко, не ярко — как огонек в густом тумане.

И я не знаю почему, но мне хочется идти на этот свет.